Владимир Митыпов - Геологическая поэма

• Название: Геологическая поэма
• Автор: Владимир Митыпов
• Издательство: Издательство «Современник»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Владимир Митыпов — известный бурятский прозаик, пишет на русском языке. Его творчество знакомо читателям по повестям «Ступени совершенства», «Зеленое безумие земли», романам «Долина бессмертников», вышедшим в 1975 году в «Современнике», и «Инспектор Золотой тайги».

Герой романа В. Митыпова, молодой геолог Валентин Мирсанов, убежден, что для открытия новых крупных месторождений в Восточной Сибири и Забайкалье необходимо по-новому взглянуть на жизнь земных недр. Отстаивая свои взгляды, он проявляет лучшие черты людей своего поколения: увлеченность делом, дерзость ума, человеческую и профессиональную честность.

В романе отражена преемственность поколений в нашем обществе: все лучшее, благороднейшее, что достигнуто отцами, бережно передается сыновьям.

---

В восемь вечера, когда солнечные лучи немного тускнели, теряли жгучую силу, проворный кашевар Вигфус (он вообще был мастер на все руки) будил людей. Те нехотя, ворча вставали. Полярное лето с его полуночным солнцем поистине изнуряло всех. Плохо гнущимися руками натягивали анораки [51], лыжные брюки, плотные чулки, ледовую обувь с «кошками». До предела вымотанные, вялые, полусонные, они могли вспылить из-за любого пустяка. И тут перед палатками возникал свежий, бодрый командор и с неподражаемым юмором начинал рассказывать, как к Георгу Лиссею (инженер из Гамбурга, заведовал материальным складом) приходит маленький толстый гренландец Иеремия и вежливо говорит: «Лиссей, игитсирангиланга». Тот, разумеется, не понимает. После минуты бесплодных усилий объясниться Иеремия мучительно задумывается и вдруг, вспомнив, радостно объявляет на вполне сносном немецком: «Спичек, скотина!». Общий хохот. Вместе со всеми смеется и сам Лиссей…

«…Каждый, кто знаком с моторами, знает, что они капризней старых баб», — хмуро сказал инженер Курт Шиф. Он работал на испытательной станции воздухоплавания в Берлин-Адлерсгофе и был приглашен в экспедицию специально для того, чтобы собрать и отладить аэросани.

С того момента, когда тысячи и тысячи лет назад образовался Ледниковый щит, это были вообще первые на его поверхности механические средства передвижения. Покрытые ярко-красным лаком двое аэросаней — их окрестили «Подорожником» и «Белым медведем» — весьма импозантно смотрелись на однообразной белизне Щита. Изготовила их финская государственная фабрика летательных аппаратов в Гельсингфорсе. По четыре широкие лыжи из крепкого американского орехового дерева хиккори. Резиновые амортизаторы. Закрытая кабина для водителя, просторное помещение для груза. Двигатель — авиамотор с воздушным охлаждением фирмы «Сименс-Шуккерт» мощностью в сто двенадцать лошадиных сил. Бак на двести килограммов горючего. «Камусуит», «большие сани» — так называли их гренландцы. «Большая неизвестная величина» — так называл аэросани Вегенер, хотя остальные члены экспедиции, а особенно Георги и Зорге, со всей уверенностью ожидали от них почти чуда. Еще во время перегрузки в Хольстейнборге Вегенер, оглядев тесную после «Диско» палубу «Густава Хольма», с добродушной иронией спросил у Шифа, не могли бы, допустим, аэросани плыть дальше по морю своим ходом. Инженер с самым серьезным видом категорически отверг такую возможность.

Практика полярных исследований пока что не являла примеров удачного использования механического транспорта, и Вегенер это прекрасно знал. Шеклтон, Скотт и Моусон поочередно пытались применять в Антарктиде колесный автомобиль, автосани гусеничного типа, импровизированные аэросани, но — без особого успеха. Командору было также известно, что работающая ныне антарктическая экспедиция Бэрда имеет полугусеничную машину Форда, однако удачен ли оказался этот эксперимент — об этом он ничего пока не слышал.

Несмотря на все это, Вегенер не был противником технизации полярных исследований, однако взятые аэросани не внушали ему большого доверия: четыре лыжи, тогда как считается более целесообразным ставить три; эти резиновые амортизаторы — как-то они поведут себя при пятидесяти градусах мороза… И то, что на них установлены отработавшие моторесурс авиационные двигатели, тоже не обнадеживало. Вероятно, следовало все же использовать гусеничные снегоходы, как Бэрд в Антарктиде или русские, которые организуют свои экспедиции без эффектного шума, но с присущей им основательностью. Однако гусеничные машины дороги, и если за Бэрдом — благотворительные фонды, богатейшие меценаты, а за спиной русских — гигантская держава, то ему, Вегенеру, едва достало денег на списанные авиамоторы.

И все ж, вопреки интуитивным сомнениям командора, в один прекрасный день аэросани ожили, переполошив своим никогда еще в здешних местах не слыханным ревом полторы сотни экспедиционных собак, степенных гренландцев да и самих европейцев тоже, ибо они успели уже порядком отвыкнуть среди первозданной тишины от назойливых шумов цивилизованного мира. Пробная поездка была недлинной — от места монтажа до палаток, расположенных восточней щербатого пика Шейдек. Пробив, словно гранитный взрыв, толщу льда, нунатак одиноко и мрачно чернел среди белой равнины. Шиф лихо подкатил к палаткам, заглушил двигатель и некоторое время с удовольствием прислушивался к замирающему гулу воздушного винта. Потом весело повернулся к руководителю экспедиции.

— Что скажете?

Вегенер ответил не сразу. Легкость и быстрота, с которой он переместился из одной точки Ледникового щита в другую, пусть даже на малое расстояние, буквально потрясли его каким-то неправдоподобием. Великий Нансен в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году первым из людей пересек южную, наиболее суженную оконечность Гренландии — тогда это было подвигом. Адмирал Роберт Пири в конце прошлого века трижды пересек ее северную часть, и эти три пересечения тоже вошли в историю. Сам он, участвуя в экспедиции Коха, летом тринадцатого года пересек Щит в самой его широкой части — шаг за шагом они прошли тогда за два с лишним месяца более тысячи километров. Шли при ураганных ветрах, на лыжах, таща за собой груженые сани. И до тех пор, пока существуют географические карты, черный пунктир, отмечающий этот переход, будет всегда пересекать белое поле Гренландии от восточного ее берега до западного. Так же как пунктиры Нансена и Пири. А других, возможно, уже не добавится…

Инженер глядел с веселым любопытством, ждал ответа. Вегенер принужденно улыбнулся:

— Мы ехали, и я курил трубку, заложив ногу на ногу. Черт побери, это ж неслыханный разврат!.. — Он вдруг вспомнил смерть Мюлиуса Эриксена, Бренлунда, умершего от голода, не дойдя до продовольственного склада каких-то ста метров, и, не сдержавшись, с внезапной горечью добавил: — Должно быть, времена больших людей уходят из Арктики…

Но все это случилось позднее, а еще раньше, пятнадцатого июля, на восток ушел первый санный поезд, чтобы там, в самом сердце Щита, заложить научную станцию «Айсмитте» — «Ледовый центр». Поезд собрали быстро, почти наспех — дней было потеряно слишком много, и теперь безжалостный пресс времени сделался почти физически ощутимым. И он, этот пресс, ужесточался буквально с каждым прошедшим часом, что понимали все. Двенадцать собачьих упряжек повезли три с половиной тонны груза. С ними пошли десять гренландцев, Зорге, Вейкен и Лёве. Вегенер и все, кто был свободен, провожали их. Потом распрощались и еще долго смотрели вслед уходящим.

— Тринадцать человек, — задумчиво произнес вдруг Георг Лиссей. — Это нехорошо.

В ответ весело хмыкнул Гольцапфель:

— К счастью, их все-таки не тринадцать, а несколько меньше, потому что эскимос — не совсем полный человек.

Кто-то неуверенно засмеялся, затем наступило неловкое молчание.

— Милейший Руперт, — медленно и подчеркнуто серьезно произнес Вегенер. — Вы говорите языком мюнхенских пивных громил. В полярных экспедициях есть одна закономерность: беды случаются именно с теми, кто видит в эскимосе не человека и товарища, а некое вспомогательное средство, стоящее в одном ряду с нартами, собаками и лыжами. Так было двадцать лет назад с американцем Марвином — его сгубило тупое высокомерие. Так было пятьдесят лет назад с другой американской экспедицией на крайнем северо-востоке Канады…

— Но эти эскимосы…

— Не эскимосы, а иннуиты, — поправил Вегенер.

— О, прошу прощения! — Гольцапфель улыбнулся. — Эти иннуиты, они ведь называют нас, европейцев, э-э…

— Краслунаки, — подсказал Лиссей.

— О да! А это означает «собачий сын», не так ли?

— Боюсь, — нехотя отвечал Вегенер, — мы немало потрудились, чтобы заслужить подобное прозвище. Я уж не говорю про грубых зверобоев, матросов и бесчестных торговцев. Но вот вам известный миссионер Ханс Эгеде, слуга господа бога. С него началось обращение иннуитов в христианство. Святой отец откровенно презирал этих людей и испытывал удовольствие, избивая их. Да-да, милейший Руперт, он даже похвалялся этим, чему имеются свидетельства…

Кажется, ничего существенного сказано не было, все спокойно вернулись к своим делам, и возникшее было у Вегенера неприятное впечатление скоро рассеялось. Однако два с половиной месяца спустя, в очень трудную минуту, ему придется вспомнить этот разговор, и тогда смысл его предстанет в истинном свете, но исправить что-либо будет уже поздно…

После отъезда санного поезда прошло больше недели. Работы на базе близ Шейдека шли своим чередом. Но однажды вечером, когда командор у себя в палатке с увлечением читал книгу Бёггильда «Минералы Гренландии», снаружи донеслись внезапно оживившийся гомон псов, визг нарт, крики, щелканье кнутов — словом, шум, который недвусмысленно означал прибытие каких-то гостей. Вегенер уже встал, собираясь выйти, но тут в палатку ввалился Лёве, порядком измученный, с обескураженным, малиновым от ветра лицом. На одежде — красноречивые следы перенесенных в пути неурядиц.