Николай Григорьев - Бронепоезд «Гандзя»

• Название: Бронепоезд «Гандзя»
• Автор: Николай Григорьев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1986

---

— Вот где вы вправе пользоваться компасом, — сказал Теслер. — Понятно? Ориентируйте заново карту.

Никогда еще меня так не кидало в жар. Подумать только, какую я совершил ошибку!… По подсчетам, сделанным в вагоне, орудие глядело бы на северо-запад. А настоящая цель-то — на юго-западе!

— Товарищ комбриг! — вскричал я. — В первый раз в жизни увидел, что земля вертится!

Теслер посмотрел на меня и улыбнулся моей шутке.

— Командуйте!

Впрыгнув в полувагон, я спрятал карту и компас от дождя. Прокашлялся:

— Орудие к бою!

Все приготовились. К правилу, в помощь матросу, встал один из пулеметчиков.

— По невидимой цели…

Я дал направление, и ребята схватились поворачивать орудие. Хвост лафета легко пошел по намокшему бревну.

— Дождь-то… Он понимает морячка… — забалагурил матрос. — Ишь, у правила нам помогает…

Малюга доложил о готовности к бою.

— Сто шестьдесят делений! — крикнул я. — Огонь!

Прогрохотало орудие. Тысячепудовый вагон вздрогнул от выстрела и несколько секунд ходил взад и вперед, словно десятичные весы, на которые бросили груз.

Заложили другой снаряд. Третий.

Дождь усиливался. Малюга то и дело протирал стеклышки прицела.

Странно было стрелять сквозь сплошную завесу дождя. Казалось, что снаряды, вылетая из ствола, куда-то сразу без толку проваливаются.

Комбриг прохаживался по вагону, считая вслух выстрелы. Он велел то убавлять, то прибавлять деления, то рассеивать огонь в стороны.

— Довольно, отбой! — сказал комбриг на сорок пятом выстреле и наклонился над своей картой — так, чтобы на нее не попадал дождь. Свободной рукой он вытянул из кармана карандаш и перечеркнул деревню красным крестом. — Ну, вот и все!

— Товарищ командир бригады, но что же такое мы все-таки обстреливали? спросил я.

— За что, как говорится, работали? — поддакнул матрос, вытирая мокрый лоб.

Комбриг усмехнулся.

— Этой ночью, — сказал он, — бригада галичан сосредоточила в деревне свои артиллерийские парки. А нам это мешает. Вот мы с вами и распорядились парками по-своему. Только и всего.

Он протянул мне и Малюге руку и кивнул остальным.

— Ну, товарищи, сегодня вы мне больше не понадобитесь. Можете отдыхать. Советую вам использовать будку, она ведь годится не только как точка на карте.

Ординарец подал лошадь, и комбриг уехал. А мы, накинув на орудие чехлы, кубарем выкатились из вагона и побежали в железнодорожную будку.

* * *

Скорее, это был домик: сени, кухня, комната. Поглядели — кругом пусто. Стоит шкаф, дверцы полуоткрыты, внутри одни крошки. У стены железная кровать, но без матраца. А в углу, на месте рукомойника, всего только ржавый гвоздь.

— Что же, ребята, надо хату обживать, — заговорил матрос, деловито обшаривая углы. — Как это говорится: Робинзоны Крузо в пятницу…

Я шепотом поправил моряка:

— Ты, наверное, хотел сказать: «Робинзон и Пятница»?

Федорчук посмотрел на меня ясными детскими глазами.

— А разве я не так сказал? — слукавил он и, крякнув, продолжал свой обход.

— Э, да тут, поглядите-ка, живая душа есть! — И он вытащил из-под плиты кошку. Поднял ее и повернул к себе перепачканной в золе мордочкой.

— Принимай, хозяйка, гостей. Ну, учили тебя разговаривать?

Кошка слабо мяукнула.

— Ну, вот так…

Тут кошку перехватил с рук на руки Никифор. Стал гладить ее, почесал ей за ухом. Та сразу развалилась у него на руках и громко замурлыкала.

— Ишь ты, — осклабился матрос. — Гости не кормлены, а она сразу же и песни петь. Обожди, хозяйка, с песнями, дай сперва людям обсушиться.

— Возьмем ее, а? Будет жить у нас в поезде, — сказал Никифор, присаживаясь с кошкой на кровать.

— Еще чего выдумал! — ответил матрос. — Да эта животина от первого же выстрела так сиганет из вагона, что ее и снарядом не догонишь. Пускай уж она при своем доме остается. Вышибем вот контру, и хозяева сюда воротятся.

Матрос прыгал на одной ноге у порога, защемив другую ногу дверью и стаскивая намокший сапог. Наконец сапог провалился куда-то в сени, а матрос шлепнулся на пол.

Долговязый пулеметчик уже растапливал плиту, усердно поддувая огонь. Он был у нас теперь и за кока. Сонливый парень, но под начальством матроса куда каким проворным стал!

— Обожди слюни-то распускать, — сказал сопевшему коку Федорчук, подвешивая над плитой свои сапоги для просушки. Потом, шлепая босыми ногами, побежал в вагон и принес пучок орудийного пороху — каждая пороховинка с лучинку. Этих лучинок он подсыпал в плиту, и огонь сразу загудел, как от бензина.

Тут и все принялись за дело. Наш слесарь взял топор и стал откупоривать банки с консервами. Малюга с ведром «Ст. Проскуров» пошел по воду.

А свободных людей матрос усадил, под командой Панкратова, чистить овощи: огород был под боком, тут же, при домике. Накопали ребята молодой картошки, надергали из гряд сладкой сахарной свеклы, капусты и принялись стругать сочную зелень и крошить ее в ведро.

Пока просыхала у плиты одежда, подоспел чай. А там подошло время и обедать.

Все устроились вокруг ведра, а Малюга с племянником отделились: начерпали себе борща в миску и отошли в сторону. Норовистый старик уже не в первый раз обедал отдельно, и никто не обращал на это внимания: «Не нравится из ведра хлебать, ешь из миски, твое дело». Но на этот раз дядя с племянником залучили к себе еще долговязого пулеметчика, и все ребята сразу это заметили.

— Партию свою составляет. Это он против тебя, — полушутя-полусерьезно сказал матрос.

А Малюга между тем достал из бумажки кусок сала и стал крошить его в миску.

— Откуда это у него? — спросил я вполголоса матроса.

— А он вчера свое барахлишко выменял. В форме же он теперь, шитая рубаха да калоши ему больше ни к чему, вот и променял в деревне на сало. Теперь он как рыбак с прикормом: сидит на бережку — вот и долговязый клюнул… Говорю, партию составляет!

— Брысь! — вдруг яростно крикнул Малюга, и от него, фыркнув и подняв хвост трубой, отскочила кошка. Видно, нацелилась полакомиться салом, да не вышло.

— Что же ты, угостил бы животную, — сказал матрос, — она к тебе с почтением, а ты — «брысь».

Старик, не удостоив матроса ответом, стал хлебать свой борщ. Подтрунивания Федорчука задели меня за живое: в самом деле, старик обособляется. Обидно, что я к нему всей душой, а он мое внимание и заботы в грош не ставит! А чтоб командиром меня назвать — не было такого случая. Может, еще думает, что новыми сапогами да гимнастеркой с шароварами я хотел задобрить его? Может, рассчитывает, что я обхаживать его начну, в глаза ему льстиво заглядывать?… Зло меня взяло, и быть бы ссоре, да я вовремя спохватился: опять вспомнил, с кем имею дело. Нет, силой этого дядька не переломишь. Стрелять надо научиться, а потом побить его на мастерстве артиллериста! Вот это ему понятно. Далеко, Медников, замахиваешься, далеко… Но добьюсь же я своего!

— Федорчук, давай по рукам!

Матрос прищурился, пристально посмотрел на меня, но моей мысли, видать, не понял.

— Тоже торговать захотел? — повел он шутливый разговор. — Только чего же тебе, голышу, продавать-то с себя? У меня тоже ничего продажного — разве что буква «ять»…

— Да не о том, — сказал я, — а чтобы, не отступаясь, выполнить задуманное!

Матрос подмигнул мне: ясно, мол, — и мы ударили по рукам.

Отошло маленько сердце. Я не стал больше глядеть на Малюгу и на его артель у миски; подсел к Федору Федоровичу. Машинист мне понравился с первого же дня нашей совместной службы. Скупой на слова, нелюдимый, он как-то сразу располагал к себе своей суровой степенностью, и его уважала вся команда.

Федор Федорович редко выходил к общему столу, то есть, правильнее сказать, к ведру: свою порцию он забирал на паровоз. И тут тоже не высидел похлебал, похлебал с нами, а доедать борщ все-таки ушел к себе в будку: опасался оставить свой паровоз даже на полчаса, хотя там у него был помощник, кочегар. Никому не доверял машину.

Обед закончился песнями. В первый раз запели, а как ладно вышло! Запевать взялся Никифор, мой телефонист. И так он чисто, так задушевно запел, что мы все бросили подтягивать, только слушали. А он словно только этого и ждал: пустился петь во весь голос, и что ни песня, то у него выходила краше.

— Эх, гармошку бы! — вздыхал матрос, слушая и перебирая в такт по колену пальцами. — Поиграл бы я тебе под твой голос…

Наш солист придержал на секунду дыхание, развел руками и вдруг взял такую ноту, что все посмотрели на потолок.

Послушали мы задушевных украинских песен, а потом сладились и затянули широкую сибирскую:

Славное море — священный Байкал,

Славный корабль — омулевая бочка…

Эй, баргузин, пошевеливай ва-ал,

Молодцу плыть недалечко…

Матрос на ходу присочинил, и все подхватили: