АРНОЛЬД КАШТАНОВ - Хакер Астарты

• Название: Хакер Астарты
• Автор: АРНОЛЬД КАШТАНОВ
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Платформа восьмого маршрута на “Мальбен”, открытая южному ветру, была мокрая. Там уже стояла, нахохлившись, в светлой курточке с капюшоном, Зина. Обрадовалась, когда я предложил сигарету. Денег на собственные давно не было. Подошел автобус. Не успев докурить и с сожалением выбросив еще длинные окурки, мы влезли в салон и уселись впереди.

Зина делилась новостями:

– Сказали, что переведут к лежачим. На постоянное проживание. Это уже все, дальше только морг. Заберу домой. У нас ванная большая, можно въехать с креслом. Есть такие с дыркой и горшком, в них можно мыть.

– А сажать в кресло? А снимать? А кровать? У вас есть такая кровать, как в “Мальбене”?

– Кровать мне не нужна. Мне лучше, чем вам, – он не встанет и не упадет. Положила, и беги по магазинам, в аптеку, куда хочешь. Нам с ним будут платить два пособия на двоих и по семьсот семьдесят шекелей каждому на съем квартиры. Протянем.

Сделав такой расчет на двух одиночек, простодушно призналась, что официальной женой не является. Семейной паре платили меньше.

– Вы уверены, что дома ему будет лучше, чем в “Мальбене”? – спросил я.

– А иначе не получается. Если он останется здесь, его пособие тоже пойдет сюда, а я на свое не смогу снимать квартиру. Куда мне деваться?

Вот как просто все объяснялось. Это была не любовь, а что-то посерьезнее – судьба. Выйдя из автобуса, мы снова закурили. Она шла рядом молча, сосредоточившись на том, что курит и получает удовольствие, хотя, пожалуй, удовольствия не было. Мысли ее крутились вокруг одного и того же:

– Вам тоже лучше забрать. Дадут бесплатную сиделку на десять часов в неделю за счет города. За десять часов можно все успеть: и в банк, и в аптеку, и по магазинам. Пособие на двоих пойдет. Наймете помощницу, чтобы вдвоем купать. Это недорого – триста шекелей из двух с половиной тысяч, которые на жизнь будут оставаться.

Мне захотелось рассказать о ссоре с Мариной. Может быть, зря удержался. Я привык, что, рассказывая что-нибудь Дуле, начинаю смотреть на все ее глазами, а в ее глазах все почему-то проще, чем в моих. Может быть, и с Зиной увидел бы все проще.

У меня ничего не получается просто. Сначала я мысленно спорил с Мариной: мы с Дулей ей ничем не мешали. Как бы там ни было, у нас своя входная дверь, своя лестница и своя квартира. Ее отчаяние возникло не оттого, что мы мешали каким-то ее практическим планам, а оттого, что ничто в жизни не шло по плану и все продолжали делать те глупости, которые портили ей жизнь. И с этим я не мог не согласиться. Ярость прошла, я пытался ее понять. Она работала с израильтянами, общалась на английском и иврите, дружила с людьми, выросшими на Западе. Здесь не только дети не хотят жить со стариками, но и старики не хотят с детьми. Всю жизнь откладывают средства, чтобы стариться в комфорте дома престарелых. Жизнь в нем дороже, чем в собственном. Лишь русские старики цепляются за детей и внуков. В глазах западных людей они ведут себя неестественно и глупо. Марина, наверно, не сразу постигла это, так же, как и многое другое. Нужна была смелость, чтобы отбросить детские представления. Она осмелилась. Она молодец. Ее крик и ярость были нервным срывом. Можно было считать их минутной вспышкой. Можно было считать, что она ничего не сказала. Но она сказала.

После обеда распогодилось, как бывает в марте. Стих ветер. Солнце припекало и стало так тепло, что люди снимали куртки и джемпера и гуляли по аллеям в рубашках, толкая перед собой коляски с закутанными стариками. Мы с Дулей присоединились к своим. Коляски Раи и Владлена стояли так, чтобы образовать вместе со скамейкой маленький круг. Гера учил Раю пользоваться мобильником. Дуля сразу устала. Усадил ее и вытащил сигареты. Поймал взгляд Зины, спохватился, предложил ей. Она не курила вторую неделю. Валя мучился второй месяц. Зина пока еще экономила, а у Вали уже просто не было, он ходил пешком, чтоб не тратиться на автобус, в мальбеновских туалетах подворовывал бумажные салфетки. От сигареты отказался. Небритые впалые щеки и безгубый рот выражали скуку. Наверно, он все-таки поддавал.

Зина затянулась, зажмурилась, смакуя дым, открыла глаза и спросила:

– Валя, что вы делаете, когда мама спит?

– Полно дел. По магазинам бегаю. На рынок. Стираю. Приготовить тоже что-то надо. В смысле, себе.

– А что вы готовите? – заинтересовалась она.

– Иногда и щи варю.

– Да ну.

– Ну.

– Молодец, – искренне сказала Зина. – А вечером что делаете?

Любой одинокий мужчина мог принять такой вопрос за намек. Но не Валя.

– Телевизор смотрю, – сказал он. – Что вечером еще делать? Я все думаю, может, и мне забрать?

– Вам сиделку дадут на десять часов. Пособие на двоих пойдет. Наймете на всякие там купания помощницу.

Валя озадачился. Все ему было сложно – думать, искать, что-то предпринимать. Прожил жизнь за маминой спиной и теперь только и мог, что таскаться туда и обратно трижды в день, ни за что не отвечая, вроде при деле. Так ему было проще.

Я увидел всю компанию глазами Марины – сбившиеся в кучку, как куры, никчемные люди. Вместо того, чтобы зарабатывать на профессиональных сиделок, на комфорт для своих больных и полноценную жизнь для себя, торчим тут, несчастные и никому, в сущности, не нужные. Некоторым из тех, ради кого мы мучаемся (я не про нас с Дулей!), все уже безразлично. Тогда зачем мучиться? А ведь Марина права, чепуха какая-то получается.

В середине семидесятых я по заводским делам был в командировке в одном московском НИИ. В длинном зале, уставленном сотней кульманов, случайно увидел за одним из них бывшего своего соседа по общежитию, Петра. Он дослужился до маленькой должности старшего инженера, раздобрел, облысел, купил “Москвич” и жил возле метро “Краснопресненская” в квартире тещи. Пригласив к себе, мялся и мэкал, пока не признался, что денег на бутылку у него нет, теща держит в черном теле. Теща курила за столом, рассказывала анекдоты и с удовольствием пила принесенный мной молдавский коньяк. Жена, придя с работы, едва кивнула (к матери, редактору издательства, часто приходили авторы, она приняла меня за одного из них) и увела мать на кухню, где они что-то обсуждали, нормальные московские тетки, нормальная семья. Петро, захмелев, благодушествовал. И вот он меня удивил. Вспоминая студенческие годы, он, оказывается, одним ухом слушал разговор на кухне. Там обсуждалась предстоящая покупка ковра на стену, и Петро, прервав сентиментальные воспоминания, крикнул через дверь, что в конце месяца получит квартальную премию в двести двадцать рублей. Тем самым вопрос, покупать ли ковер, решался в положительном смысле. Тут уж и я стал прислушиваться, и когда речь на кухне зашла о том, что за дефицит надо дать кому-то в лапу рублей пятьдесят, Петро крикнул: “Хватит ему четвертак!” и взялся сам уладить вопрос. Пошел провожать к метро и по дороге пожаловался, что налево давно не ходит, отпуск торчит у тещи на даче, только осенью, когда ездили отделом за грибами, “удалось перепихнуться” с одной свежей и бойкой чертежницей, дождь был, оба в плащах, он пристроился сзади…

– А дома хоть трава не расти, – грустно сказал Петро.

Это все – ковер, дефициты, особенно чертежница в полиэтиленовом плаще – мало походило на рационализм молодого Петра. Молодым, кстати сказать, и он, так разумно и исчерпывающе удовлетворяющий свои “физиологические потребности”, обожал индийские кинофильмы о любовных страданиях и экономил на студенческих обедах, чтобы купить себе билет в кинотеатр “Родина” неподалеку от Автомеханического института. Он боготворил актрису Аллу Ларионову и, чтобы посмотреть новый фильм с ее участием, мог пропустить танцы в клубе и остаться на ночь без живой девушки наедине со своим растревоженным воображением или что у него там было. Кто знает, что искал он, пристроившись к чертежнице сзади. В плаще-то, под дождем? Это была не “физиологическая потребность”, нет. При том, что дома ждала жена?

Петро ничем не отличался от работяг с Тракторного. Здоровые мужики приносили женам свои жалованья и получки, оставляя себе жалкие заначки, и, если не считать пьянства, которое сами считали грехом, во всем остальном плясали под дудки любимых и нелюбимых жен, полагались на глупых баб во всех вопросах семейного бюджета, встречали праздники с теми, кого выбирали жены, ходили туда, куда считали нужным ходить жены, заимствовали у жен представления о зле и добре, полагались на их вкусы в одежде и мебели, так что в конечном счете жены, те, которых носили на руках, и те, кому два раза в месяц, в аванс и в получку, “навешивали фонари” под глазами, несчастные эти женщины становились ни больше ни меньше как совестью своих мужей. Битые становились больной совестью, ухоженные – торжествующей (если предположить, что бывает такая), и трудно вообразить племя матриархата, где в руках жен сохранялось бы больше семейной власти. Бобыли в этом племени пропадали все, как один. Хранительницами смысла были только женщины.