Джойс Оутс - Исповедь моего сердца

• Название: Исповедь моего сердца
• Автор: Джойс Оутс
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-014999-9

Перед вами удивительный роман Джойс Кэрол Оутс, написанный в стиле регтайм.

История американской семьи начала века, которая становится не столько романом, сколько картиной «микрокосмоса в макрокосмосе». История странной любви — и страстной ненависти, изящных авантюрных приключений — и вечной, яростной, невыносимой легкости бытия.

---

— Надеюсь, ты не будешь смеяться надо мной, — серьезно говорит Смит, глядя на Лиджеса влажными карими глазами, — но я жажду набраться опыта — только опыта. Тебе не понять, наверное, что значит, дожив почти до тридцати трех лет, не иметь опыта мужской жизни, нигде не бывать без матери — только в школе, да и там она старалась навещать меня как можно чаще. (Не то чтобы тогда мне это было неприятно, нет, я чувствовал себя ужасно одиноким, по-детски несчастным, тосковал по дому и искренне любил ее, но это всегда было моим крестом!..) Я хотел начать самостоятельную жизнь, быть может, серьезно заняться религией, но не смог, потому что мама настаивала, чтобы я все время сопровождал ее то в Ньюпорт, то в Париж, то на Тринидад; хотел завести собственных друзей, познакомиться с молодыми женщинами, но так и не смог, потому что всегда либо мама заболевала, либо я сам. А годы шли. И, обнаружив наконец, сколь мало у меня возможностей проявить себя, я испугался… Прошлой зимой, например, я заболел какой-то таинственной болезнью, которая поселилась у меня в груди, температура доходила до ста трех градусов, в течение двух месяцев мне приходилось отменять все свои планы… все это время я лежал в постели, от безделья листал иллюстрированные книги о Скалистых горах и мечтал об этом… об этом путешествии, о бегстве, чтобы познать — сам не знаю что!.. Хотя мама ухаживала за мной… она настояла на том, чтобы лично ухаживать за мной, несмотря на собственное слабое здоровье… несколько лет назад она перенесла какой-то удар, хотя так это никогда не называли, доктор Турмен называл это «обморочным периодом» или «спазмами сосудов головного мозга», от которых она в конце концов избавилась, точнее, считается, что избавилась. Как бы то ни было, я лежал, ослабевший от высокой температуры, очень долго и, как ни постыдно это признавать, часто радовался своей болезни, потому что мог свободно мечтать о горах, пустынях, лошадях, реках, об охоте, рыбалке и таких людях, как ты… хотя, милый Хармон, я никогда не мог себе представить тебя!.. Никогда. Но в то же время я мог расслабиться под маминой опекой и не думать о семейных проблемах, я запретил ей даже упоминать о каких бы то ни было конфликтах между моими кузенами… потому что, видишь ли, Бертрам всегда борется с Лайли, а Лайли всегда борется с Уиллардом, а дядюшка Стаффорд подначивает их обоих, как будто ему доставляет удовольствие их вражда… да и моя двоюродная бабушка (мамина тетка) Флоренс ничуть не лучше. О, что это за семейка! Мы с мамой просто в ужасе от них с тех пор, как умер отец и все пошло не так. (Это случилось вскоре после убийства бедного президента Мак-Кинли и вступления в должность Рузвельта. У мистера Моргана начались неприятности и… у мистера Хилла, так, кажется? А потом неприятности с «Нортен пасифик рейлроуд»… Обрушился рынок ценных бумаг — я в этом никогда ничего не смыслил и в любом случае нахожу биржевую торговлю отвратительным бизнесом, как можно извлекать выгоду за счет других!) Несмотря на болезнь, я не был так уж несчастен, потому что рядом всегда была… всегда есть мама. У тебя близкие отношения с матерью, Хармон?

Хармон Лиджес, пожирающий друга глазами, похоже, поначалу даже не осознает вопроса, но потом хмурится и коротко отвечает:

— Моя мать умерла при моем рождении. И отец тоже, то есть, я хотел сказать, вскоре после. Конец истории.

— Неужели? Так ты — сирота?

Лиджес безразлично пожимает плечами.

— Но каково это — быть сиротой?

Лиджес снова отвечает небрежным пожатием плеч.

— Наверное, сироте его положение кажется… естественным. Так же как мне мое — совершенно другое, — медленно произносит Смит, в приливе чувств прикрывая ладонями глаза: быть может, это жалость к другу или неожиданная ностальгия по матери. Однако спустя несколько секунд он с улыбкой продолжает: — Как же утешительно это действовало, когда мама сидела у моей постели и часами читала мне, как в детстве! В Библии она больше всего любит Притчи, это действительно прекрасная книга, хотя и трудная для понимания. Мама так чудесно читает — почти не замечаешь, что стихи порой похожи на загадки… «Немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь: и придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник»[20]. Очень поэтично, но как ты думаешь, что это значит?

Видя, что пухлый молодой Смит относится к вопросу очень серьезно и глаза его пылают искренним восторгом, Лиджес удерживается от того, чтобы снова безразлично пожать плечами, и говорит со всей печалью, какую способен изобразить:

— Сказано ведь: пути Господни неисповедимы. Не нам разгадывать Его загадки.

IV

Как же, в сущности, напичкан загадками наш мир.

Фантомами поэтического воображения и фантастическими представлениями, которые большинству человечества кажутся абсолютно реальными.

Если общество приходит к согласию, они становятся коллективными верованиями.

Взять, например, ценность золота.

Золота, серебра, бриллиантов.

Ведь все это, если вдуматься, чистая фантазия. Сами по себе «драгоценные камни» — бесполезные минералы, если они не являются предметами потребления, формами соучастия; стоимость иллюзии достигает бессчетного количества миллионов долларов… всего лишь, если люди соглашаются верить в их ценность.

А здесь, на необозримом Западе, человеческое воображение и вовсе кажется безграничным. В то время как на излишне упорядоченном, расписанном и классифицированном Востоке слишком многие так называемые радетели за общественное благо считают своим долгом совать нос в чужие личные дела.

В штате Нью-Йорк, например, и даже в захолустном Мюркирке, где ему довелось быть Харвудом Лихтом. Пока отец-тиран руководил его жизнью, ему суждено было оставаться Харвудом Лихтом. Впрочем, глубоко в душе он понимает, что он и есть Харвуд Лихт и всегда им будет, от кровного родства не уйдешь, могучая кровь Лихта течет в его жилах. Из мюркиркской грязи путь пролегает прямо к покорению небес. Поэтому временные превращения, скажем, в Илиаса Хардена, Джеба Джонса, Хармона Лиджеса или в их предшественников Харрикейна Брауна и Хэрри Уошберна мало что значат; все они — не более чем маски, которые можно надевать и снимать по желанию. Или исходя из каприза. Или по необходимости.

Это отец Харвуда прекрасно понял бы. Отец прекрасно бы понял все, что делает Харвуд, и одобрил, поскольку в жилах сына течет кровь старика.

«Когда-нибудь он обо мне еще услышит, — мысленно клянется Харвуд. — Я заставлю его гордиться мной… когда-нибудь. А Терстон сгинул навсегда».

(Потому что Харвуд смутно уверен, что на самом деле Терстона действительно повесили и он больше ни для кого ничего не значит. Конец истории.)

Удивительно, но за последние несколько лет Харвуд стал много думать, по крайней мере когда ему нечего делать и он не захвачен энергией Игры. Как и Абрахам Лихт, он не видит особого смысла в раздумьях о прошлом, если такое умственное упражнение не сулит вознаграждения в будущем; но, разумеется, в жизни мужчины случаются периоды затишья (например, если он прячется в необитаемых горах неподалеку от Уорея или на шесть дней оказывается запертым в вонючей тюрьме графства Лаример, где его чуть не съели вши), периоды, когда ему только и остается что размышлять.

И замышлять.

Выстраивать идеальную стратегию мести.

Потому что весь окружающий мир — это враг, как говорил отец.

«И уж я-то никогда не повторю ошибки Терстона, — с содроганием думает Харвуд. — Убить такую суку, как та верещавшая тетка, и не суметь сбежать! — Он смеется, представляя, как Терстон дергается в петле. Его высокий, похожий на викинга старший брат, на которого женщины на улице смотрели коровьим влюбленным взглядом, в то время как его, гораздо более зрелого и сильного, они вообще не замечали. — Единственный непростительный грех — не суметь сбежать».

Как и Абрахам Лихт, Харвуд — человек сердитый.

Не важно, почему или на кого, это чувство само себя питает и само себя оправдывает.

Он всегда подозревает, что его обманывают. Таково кредо американца — меня обманывают! Кто-то другой, любой другой, живет лучше, чем я, не потому, что заслуживает, а потому, что ухитряется урвать больше моего; жизнь меня надувает, или меня надувают другие люди, мужчины и женщины; я должен получить то, что мне причитается, но никогда не получу. Если я кому-то нравлюсь, то нравлюсь недостаточно. Если меня любят, то любят недостаточно. Если мной восхищаются, то восхищаются недостаточно. Если боятся, то боятся недостаточно. Под разными личинами Харвуд сорвал не один куш, это правда, и бывали времена, когда его карманы лопались от долларов, но денег никогда не бывало столько, сколько он ожидал и заслуживал. Их никогда не было столько, сколько мог на его месте заграбастать другой.