Даниэль Гуревич - Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме

• Название: Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме
• Автор: Даниэль Гуревич
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02841-4

В книге французских исследовательниц Д. Гуревич и М.-Т. Рапсат-Шарлье рассказывается о самых различных сторонах жизни римских женщин — о их воспитании, отношениях с мужьями и любовниками, труде, болезнях, религиозных воззрениях, правовом положении, влиянии на политику и многом другом. Авторы не ограничиваются лишь жизнью обитательниц дворцов и вилл — мы сможем заглянуть в хижины селян, в городские инсулы, мастерские, лупанары. Д. Гуревич и М.-Т. Рапсат-Шарлье привлекают самые различные материалы — рассказы античных авторов, надписи, папирусы, археологические находки, что позволяет им раскрыть тему во всем ее многообразии. Книга снабжена интересными иллюстрациями.

---

Женщина и ее друзья

Сидя дома, женщина любила забавляться с домашними животными. У Лесбии (существовала ли она в действительности — вопрос спорный) был воробушек, услада своей хозяйки, которая целый день держала его на груди, но вот милая птичка умерла{345}… Умерла и птичка Коринны — попугай, привезенный из Индии, прекрасно подражавший человеческому голосу; хозяйка похоронила его и написала на могиле:

Сколь я был дорог моей госпоже — по надгробию видно.
Речью владел я людской, что недоступно для птиц{346}.

Другие женщины умилялись горлинкам и сорокам. Но прелестный любимец мог стать опасен: некая женщина, сообщает врач Целий Аврелиан, заболела чумой, когда щенок слегка поцарапал ей лицо{347}. Бывали и совсем не прелестные любимцы: Антония, жена Друза, так обожала свою мурену, что чуть не отдала ей сережки!

Иные держали при себе от скуки девочек с роскошными волосами, некоторым удовольствие (delicia, deliciae) доставляли карлики и уродцы. Матроне доставляло огромное удовольствие показывать свои живые чудеса или собрание произведений искусства гостям — взрослым детям и подругам. Говоря с подругами, она любила что-нибудь погрызть — например жареные семечки, хотя они и вредили пищеварению{348}. Такие визиты она принимала в собственной комнате, которая называлась, как и спальня, cubiculum. Здесь можно было ненадолго отложить социальный декорум, столь могущественный во всей римской жизни; поэтому и сами комнаты отличались от предназначенных для официального существования вроде большой залы при входе, называвшейся атрием. Гости могли сидеть и в прохладном саду, который бывал больше и меньше, ухоженным и запущенным, но всегда оставался мил и римлянам, и римлянкам.

Днем и ночью, дома, в театре, в путешествии женщина определенного положения писала и получала письма — от маленьких записочек до целых диссертаций; мы знаем их почти исключительно по другим источникам, по мужским посланиям и ответам на женские письма: самих таких писем сохранились единицы. Слова любви таили угрозу для репутации женщины — но и ее партнера также. Из-за записки, которую Сервилия передала Цезарю прямо в заседании сената, судившего участников заговора 63 г., тот чуть не был заподозрен Катоном в пособничестве Катилине. Цезарю, чтобы оправдаться, пришлось показать Катону послание, и тот узнал о его связи со своей сводной сестрой{349}. Но при всей опасности таких записок, они волновали влюбленных, и Овидий{350} без колебаний советует женщине иметь стиль изящный, не слишком сложный, который может воспламенить робеющего ухажера (dubius amator). Встает вопрос, были ли стихи Сульпиции чем-то подобным или настоящими учеными стихотворениями; все современные исследования склоняют ко второму выводу, хотя там был чрезвычайно силен и эмоциональный заряд.

Что касается семейных и деловых писем, они считались вполне позволительными, и если переписка Корнелии — матери Гракхов — не вполне достоверна, то хорошо известно о несохранившихся письмах Теренции к Цицерону, по крайней мере во время его изгнания 58–57, наместничества 51–50 и гражданской войны 49–48 гг. до н. э.; в них шла речь и о денежных вопросах, и о политических новостях, и о семейных, в них жена подбадривала мужа. Хороший тон требовал для таких писем хорошего стиля, не вредила и малая толика греческого. И все-таки женщине не следовало уподобляться мужчине!

Развлечения взрослого возраста

Небольшие приятные дарования женщине шли, но в меру: порядочной даме не подобало слишком хорошо танцевать, петь, играть на музыкальных инструментах. Если она занималась поэзией, то исключительно для приятного времяпровождения; Саллюстию{351} не нравилось, когда одна дама «играла на кифаре и плясала изящнее, чем подобает приличной женщине», другие осуждали песенки, какие поют в Египте на берегах Нила (carmina nilotica), а Стаций одобрял свою падчерицу, которая плясала, играла на лире и пела — но только его стихи. Она не нашла себе мужа{352}; возможно, ей попадались только такие семьи, где все еще полагали, что подобные способности не следует поощрять: они ведут либо к профессионализму синего чулка, либо к половой распущенности: так можно спутать матрону, женщину легкого поведения, проститутку и профессиональную артистку.

Иконография женщин-музыкантш довольно богата, но недостаточно ясна. На саркофаге Луция Атилия Артемата и Клавдии Апфии женщина играет на тамбурине (tympanum) — ударном инструменте в виде деревянного или бронзового обруча, обтянутого кожей, — перед почти обнаженным мужчиной с погремушкой из змеиного хвоста. При этом на церемониях в честь Кибелы и Аттиса на тамбуринах играли в основном женщины — это был атрибут богини. Другой пример: на барельефе в нише надгробного павильона, хранящегося в музее Бардо в Тунисе, изображена стоящая женщина, а возле нее пандура — трехструнная лютня с овальным корпусом. На этом инструменте играли также почти исключительно женщины — сидя, поставив лютню вертикально на колени.

Вне дома

Если женщина выходит из дома: к подругам, в термы, в театр или за покупками, — хороший тон требует, чтобы с ней была служанка (pedisequa). Это не мешало флирту — например, в театре или амфитеатре под предлогом обмена программами или разговора о зрелище.

Дама могла ехать в портшезе (sella) или крытых носилках (lectica). Когда же она шла пешком, то без колебаний надевала обувь на очень высоких подошвах, если находила свой рост слишком маленьким: красавицы и поэты были согласны, что «заёмная красота» (cultu mercato) лучше никакой. Без головного убора не ходили — надевали, больше для красоты, чем по необходимости, платок или сетку для волос. Больше пользы было от салфетки (тарра), которой в Городе, чрезвычайно загрязненном (хотя понятия «загрязнение среды» тогда не было), вытирали пот и пыль. С помощью веера женщина спасалась от духоты, а главное — прогоняла мух и прочих насекомых. Постоянная служанка или ухажер несли над ней зонтик. Сенека Старший был убежден, что поведение на улице указывает на образ жизни вообще, но сколько он ни советовал матронам ходить с опущенными глазами, чтобы лучше показаться невежливой по отношению к тому, кто с ней поздоровается, чем бесстыдной{353}, его мало кто слушал…

По дороге непременно останавливались ради какого-нибудь соблазна, а их было много: кому хотелось перекусить, та покупала жареную колбаску, порцию отварной или жареной чечевицы; любительница диковин во все глаза дивилась на заклинателя змей или чужеземных музыкантов; кроме того, на улицах встречалось множество танцоров, акробатов, глотателей ножей и прочих фокусников, лоточников и разносчиков, а также менял и разных нищих — настоящих и ловких симулянтов; все они, чтобы привлечь к себе внимание, громко кричали. Иные женщины позволяли зазвать себя в сомнительные лавчонки посмотреть какие-нибудь древности или редкости. Словом, время шло быстро.

Бани в Риме были местом всевозможных свиданий. В разных местах и в разное время они бывали общими для мужчин и женщин или раздельными, иногда для каждого пола устанавливались свои часы. В числе многих примеров известно стихотворение из Лиона, в котором муж, оплакивая восемнадцатилетнюю жену, советует читателям ходить в Аполлоновы бани, куда он сам ходил с покойной и хотел бы ходить еще{354}. Надпись, найденная в Транстевере, напоминает женщинам, что им запрещен вход в мужскую баню{355}.

Эти заведения для расслабления тела и души{356} были также местом красоты и эротики. Их бичевали моралисты, и всякий должен был хоть немного остерегаться недоброй «зависти» (invidia) к чужому удовольствию. К примеру, в так называемых «термах завистников» в Остии гротескный карлик показывает inbidiosos (так!) неприличный жест. Термы в Байях считались в этом смысле самыми опасными, но и самыми прелестными, так что иногда все термы называли «байями» как именем нарицательным.

На зрелища женщины иногда ходили потому, что им действительно хотелось на них посмотреть, но чаще затем, чтобы ею самой полюбовались, а то, пожалуй, и «подцепили». Бывало, что туда влекла бурная страсть к какому-нибудь вознице, атлету или паяцу. Овидий, который больше любил возбуждение от любовного преследования, хорошо понимал, что движет женщиной: «других посмотреть и себя показать»{357}. Он очень рекомендует волокитам театральные трибуны: там может приключиться минутное развлечение, мимолетная победа, а может родиться длительная связь. Цирк удобен тем, что там все сидят вперемежку, но он вульгарнее{358}.

У некоторых женщин флирт с актерами и тому подобными людьми заходил очень далеко. У Домиции Лонгины, жены Домициана, был роман с мимом по имени Парис{359}. Это был очень распространенный сценический псевдоним, не позволяющий точно установить, о ком идет речь. Гален рассказывает, как он раскрыл секрет жены Юста, влюбившейся в танцовщика Пил ада так, что от пожиравшей ее страсти она казалась больной. Гален беззастенчиво расспрашивал ее, не обиделся, когда сперва она просто повернулась к нему спиной, затем, чтобы не разговаривать с врачом, закрывала лицо покрывалами, накрывалась с головой, как будто хочет спать. Но Гален день за днем приходил к ней, а когда догадался о правде, подстроил ей ловушку: попросил, чтобы при ней говорили о модных танцорах. Когда назвали Пилада, пульс бешено забился, когда прозвучало другое имя, реакции не было, при новом упоминании Пилада несчастная вновь выдала себя сильным сердцебиением. Гален был в восторге от своего успеха{360}. Только так безнадежно любить комедиантов могли дочки и внучки сенаторов, поскольку Августовы законы о браке запрещали подобные союзы. Доходило до крайностей: поклонницы гладиаторских игр и гладиаторов — те, кого Ювенал и Марциал называли «игруньями» (ludiae){361}, «фанатками» игр, и поныне с восторгом воспевающие с помпейских стен доблести фракийца Цел ада и ретиария Кресцента, — бывало, ранили сами себя.