Людмила Козинец - Домовой

• Название: Домовой
• Автор: Людмила Козинец
• Жанр: Научная Фантастика

---

Козинец Людмила Домовой

Людмила Козинец

Домовой

...А летела метель. Высоко за тучами ледяная птица разворачивала звонкие крылья и пробовала голос. На земле была тишина. Легкая, сторожкая: лес слушал приближение метели, замерев каждой веточкой. Вот, вот, ближе, ближе... Уже ощущался тот особый ток воздуха, струившегося в основание гигантской черной волны туч, которым всегда начинается серьезное светопреставление. Бывалые люди настораживаются, ощутив это движение воздуха: это совсем не ветер, но от него немеет кожа на лбу и щеках.

Летела метель. Гребень ее волны угрожающе заворачивался, пытаясь прихватить одинокую фигурку лыжницы. Лыжница убегала, порой оглядываясь через плечо - далеко ли ледяная птица? И снова работала всем телом, прикидывая в уме: "Еще пяток верст... Успею. Надо успеть".

Припозднилась лыжница. Долго просидела на почте в Вихореве, ожидая связи с Ленинградом. Сидела, разморившись в тепле, дремала и представляла себе: вот он идет с работы, как всегда, без шапки, белый шарф а четыре оборота вокруг шеи. И не удержится, чтобы не прокатиться по ледяной дорожке. Заходит в гастроном на углу, а там чтобы (бывают же чудеса?) обязательно апельсины и любимое шампанское "брют" и никакой очереди. В конце концов - "день рождения только раз в году". "Брют" и конфеты "Медный всадник", мы их любим. А дальше: он входит в свой дом, неловко удерживая пакеты одной рукой, другой будет искать выключатель, обязательно запутается в шарфе, помянет черта и свалит покупки на телефонный столик.

И влезет в свои клетчатые уютные тапки, и поставит на проигрыватель Баха, и будет бродить по квартире, грызть апельсины прямо в шкурке (не помоет, конечно же), есть конфеты и пить шампанское из пяти бокалов сразу. А потом - лбом к холодному стеклу и замрет.

И тут раздастся звонок. И она поздравит его с днем рождения.

Она прошла сегодня двадцать километров - телефон есть только в Вихореве. И обратно бежать столько же, а уже половина десятого, и Ленинград не дают.

Телефонистка, укутанная в серую шаль, похожая на колобок, грызет кедровые орехи и сплетничает потихонечку с "дежурненькой", которая, змея, никак не дает "Питер":

- А я ему и говорю - он чо нонче, глянь-ка! Мы вас ждали, гадали, все глаза проглядели, все жданки проели, а вы тут и возьмись, как из кистей выпали... Де-журненькая, дежурненькая! Дак чо? Питер? Девушка, Питер дают, вторая кабина!

В трубке шорохи и треск, и музыка сфер. Где ты, где ты, Питер? И надо же такому случиться, бывает же такое в жизни - вклинилось Вихорево в Питер, прямо в чужой разговор. И лыжница, слова не успев сказать, услышала голос своего именинника:

- Зоечка-заечка, звоночек, ну, какие глупости! Поздно! Приезжайте немедленно. У нас компания - веселая, в меру безалаберная, я без вас пропадаю и непременно пропаду, и это будет на вашей совести. Вот еще шампанское! Да я его терпеть не могу, вот как раз "брют" терпеть не могу, мы будем пить суровое мужское вино... Что? Ага, заечка, мне сегодня все можно, я сегодня именинник. Ну и чудненько, я так и знал, что вы не покинете меня в сей знаменательный день. И подружку забирайте! Целую нежно, пока заочно, но вскоре надеюсь... М-м-м?

А Зоечка-заечка мурлыкала что-то уж совсем столично-салонное.

Ну и все. Ну и говорить не о чем. "Да, девушка, спасибо, поговорили. Сколько с меня?" И двадцать километров еще бежать. А вызвездило - не к добру. А вот плакать не надо, слезы замерзают.

Ну что ж, вдох - выдох! И пошла! Пошла!

Летела метель. И становилось ясно, что не успеть. Один выход свернуть вниз по реке, там в шести километрах старая заимка. Даже если там сейчас никого нет, растопка и спички всегда найдутся, и чай, и сухари. А захотим - так и поплачем на приволье.

А к заимке-то лыжня бежит, и у крыльца отметено - живут. Лыжница перевела дыхание. Торжествующе оглянулась на черную тучу, которая доедала луну,- что, взяла? Потом сняла лыжи и стукнула в окно. За стеклом прошла тень, дверь отворилась. Лыжница проскочила маленькие сени и в клубах пара ввалилась в дом. На нее тут же гаркнули густым басом:

- Да закрывай дверь, избу выстудишь! Дверь захлопнулась. Лыжница, обирая с ресниц иней, весело сказала:

- Хозяину привет и уважение. Ночевать пустишь?

Хозяин поднял повыше керосиновую лампу:

- А ты ж кто такова будешь?

- Да бежала мимо, гляжу - метелица правит, укройте, а за приют и ласку хорошим табаком угощу, конфетами, новости расскажу.

Оба засмеялись - ритуал был соблюден. Хозяин сказал:

- Здравствуйте. Раздевайтесь, сейчас мы чайку. За посул благодарен, конфеты, грешник, люблю, а вот насчет табаку... Сам не курю, а если вам желательно, то попрошу на мороз - здесь нельзя.

- Ну, нельзя так нельзя, не очень-то и хотелось. А чай?

- Садитесь к столу, чай мигом будет. Есть хотите?

- Нет.

- Ну, немножко. Сало, хлеб, расколоточку сделать?

- И расколоточка найдется? Совсем хорошо. А омулек откуда?

- Да не из омуля. Елец мороженый.

Хозяин взял маленький туристский топорик и вышел в сени. Вернулся быстро, поставил на стол хохломскую чашку, в которой горкой лежала прихваченная ледком моченая брусника. Ягоды сразу начали оттаивать и покрылись ледяной глазурью. На них было вкусно смотреть, но от одного взгляда начинало ломить зубы. Хозяин положил в глиняную корчагу круг мороженого молока, похожий на гигантское эскимо. Потом, держа в руках пару небольших рыбин, пристроился на пороге. Разложил ельцов и принялся постукивать по твердым телам рыбин обушком топора. Готовилась расколотка. Девушка позавидовала невольно:

- Я гляжу - хорошо устроились. Обстоятельно. А говорили - пустая заимка.

- Она и была пустая. Припасы-то не мои. В деревне закупил.

- А надолго сюда?

- Эк у нас неловко получается! Разговариваем вроде, а не познакомились. Зовут вас как?

- Вера я, Назарова. Из Снежинки. Вообще-то я из Ленинграда, но теперь вот в Снежинке. Бегала в Вихорево на почту, прихватила непогода.

- Это я понял. Меня зовут Саша. Лискин. Из Новосибирска. Ботаник.

- Ботаник?! А что ж вы здесь делаете в марте?

- Это разговор долгий. Вот, ешьте расколотку. Перчиком ее, перчиком! А если совсем коротко - я тут башмачками заниматься собираюсь.

- Золушкиными?

- Как раз нет, берите выше. Венериными.

- А... это такие...- И Вера, соединив пальцы, согнула кисть руки. Построенная ею фигура неожиданно верно напомнила причудливый цветок.

- Вот именно. Местные жители их сапожками называют.

- Кукушкиными...

- Точно. Это теперь цветок редкий, наша сибирская орхидея. Капризная особа, доложу я вам. А по этому ручейку растет. Я прошлой осенью лазал, искал. Есть смысл попробовать размножить, расселить. Ну и посадочный материал взять - клубни, семена. Готовлюсь вот к весне. И диссертацию пишу.

- Интересно как. Такой, простите, если не так скажу, здоровенный мужик - и вдруг цветочки! Хозяин хмыкнул:

- Видно птицу по полету... Геолог?

- Ага.

- Такая, можно сказать, хрупкая девушка - и вдруг камни!

- Квиты! А только я не хрупкая. Я битая, мытая, катанная, в трех щелоках вареная, тремя зимами беленая.

Поспел чай. Саша бросил в чайник малиновый лист, в избе запахло летом. Вера разомлела, ей тут нравилось. Рискнула и бруснику попробовать, захрустела непротаявшим ледком.

Посидели еще немного, поболтали. Потом хозяин кинул на лежанку тулупчик, подушку в розовой ситцевой наволочке, а себе развернул на лавке спальник. Задули лампу.

Вера разулась уже в темноте, расстегнула пряжки комбинезона. По ногам ощутимо дуло, даже в шерстяных носках стоять на полу было холодно. Она быстро взобралась на лежанку.

Это было невыразимо приятно - лежать на теплых кирпичах хорошо протопленной печи, вытянувшись всем телом, завернувшись в овчину, и слушать вой метели.

Саша еще возился у стола: он что-то забыл, вылезал из спальника, а лампу зажигать не стал - то ли гостью беспокоить не захотел, то ли лень было. Белое окно мерцало в темноте, видимо, Саше хватало этого ровного молочного света. Он чем-то звякал, что-то лилось... Вера пригляделась. Саша налил в глубокое, глиняное блюдце молоко, разбавил его кипятком из чайника. Потом поставил блюдце на пол, близко к подпечью. Вера удивилась: "Кошке, что ли? Вроде не видно было".

Наконец Саша улегся и скоро уснул.

Вера слишком устала и намерзлась, чтобы страдать по поводу ленинградских событий. Но обида все-таки была, хотя и прозвали Веру в институте "железным канцлером". Не очень-то она железная, вон и глаза на мокром месте. Вера плотно сжала веки, надеясь силой удержать слезы. Так в слезах и уснула.

И приснилась ей бабушка. А была она маленькая, сухонькая старушка, легкая на ногу, скорая на руку, острая на язык. Бабушка смотрела на Веру, подперев щеку крошечным кулачком, и приговаривала: "А и дитя ж ты мое горькое! Ягодка, сиротинушка... Кто ж тебя заслонит, оборонит, пожалеет!" А потом бабушка протянула руку и погладила Веру по щеке. И стало спокойно.