Филип Рот - Другая жизнь

• Название: Другая жизнь
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 5-367-01185-2

Воспользовавшись своим художественным даром, известный писатель Натан Цукерман меняется судьбой с младшим братом Генри, искажая реальность и стирая связи между жизнью настоящей и вымышленной.

---

Ко мне подошла учительница, чтобы пожать руку.

— Я Ронит.

Как и женщина по имени Дафна, которую я первой встретил в Агоре, она носила темный берет и говорила с американским акцентом; она была лет тридцати на вид, стройная, даже поджарая, с симпатичным лицом, слегка выступающим вперед тонким точеным носом, густо рассыпанными веснушками на щеках и умными, доверчивыми темными глазами, в которых до сих пор горел огонек рано развившегося ребенка. На сей раз я не стал повторять ошибку, сообщая ей, что она говорит с ярко выраженным акцентом американки, выросшей в Нью-Йорк-Сити. Я просто сказал «привет!».

— Вчера вечером Ханок сказал нам, что вы приезжаете. Вы должны остаться и отпраздновать Шаббат вместе с нами. Вам будет где переночевать: у нас есть свободная комната, — сказала Ронит. — Конечно, это не отель «Царь Давид», но вам, я надеюсь, будет удобно. Возьмите стул и присоединяйтесь к нам. Будет чудесно, если вы поговорите с классом.

— Я только хочу, чтобы Генри знал, что я здесь. Не нужно им мешать. Я поброжу тут, пока занятия не закончатся.

Не вставая с места, Генри рывком поднял руку вверх. Широко улыбаясь (хотя лицо его с самого раннего детства всегда несло на себе отпечаток застенчивости и робости, от которых он не мог избавиться и когда вырос), он сказал мне «привет!» — и его восклицание сразу напомнило мне еще одну сцену из наших школьных лет, когда я, ученик старших классов, дежурил в коридоре, а он вместе с другими малышами шел строем в физкультурный зал, или в мастерскую, или в музыкальный класс. «Эй, — шептали его соученики, — там твой брат», и Генри, из-под носа буркнув мне «привет!», мгновенно растворялся в толпе своих одноклассников, прячась среди них, как мелкое животное в норе.

У него была прекрасная успеваемость: он считался лучшим учеником в классе, первым в любом виде спорта и в итоге стал первым в своей профессии; но в нем всегда таилось отвращение к тому, чтобы быть у всех на виду, и это противоречило его самой сокровенной мечте, ведь с раннего детства он старался не только быть лучше всех, но стать единственным в мире героем. Восхищение старшим братом, которое заставило Генри боготворить каждый мой шаг, каждое высказывание, вылилось в чувство обиды, которое пришло позже, но еще до того, как я опубликовал «Карновски»; естественная тесная связь, пустившая корни в нашем детстве, которая питалась у Генри верой в меня, разорвалась, и, повзрослев, он стал понимать, что я принадлежу к кругу самовлюбленной элиты, которая обожает пускать пыль в глаза: эти люди не хуже павлинов умеют распускать хвост и к тому же обожают проявления такого явного позерства.

— Ну пожалуйста, — засмеявшись, проговорила Ронит. — Как часто нам удается поймать в свои сети такого человека, как вы, здесь, на вершине горы в Иудее? — Она подала знак рукой, чтобы один из юношей принес валявшийся на земле складной деревянный стульчик и разложил его для меня. — Любого, кто настолько безумен, чтобы добраться до нашего Агора, мы сразу же загружаем работой, — пояснила она своим ученикам.

Оценив ее задор и иронию, я взглянул на Генри, делая вид, что беспомощно пожимаю плечами; брат сразу же подыграл мне, превратив нашу веселую перепалку в шутку:

— Так уж и быть, мы возьмем тебя, если потянешь.

«Мы» в уме я заменил на «я», и вот, с позволения своего брата, который, чтобы очистить душу, нашел прибежище в этом месте, спасаясь от прошлой жизни, и от меня, и от всего остального, я занял свое место, повернувшись лицом к классу.

Первый вопрос мне задал мальчик, который тоже говорил с американским акцентом. Может, они все были американскими евреями?

— Вы знаете иврит? — спросил он.

— Я знаю только два слова, запомнившиеся мне с тех пор, как мы начали изучать Талмуд-Тору в тысяча девятьсот сорок третьем году.

— А какие это слова? — спросила Ронит.

— Первое — йелед.

— Значит «мальчик». Очень хорошо, — похвалила она меня. — А второе?

— Йалдо, — ответил я.

Весь класс расхохотался.

— Йалдо, — повторила Ронит, которую позабавил мой ответ. — Ты произносишь это слово так, как мой литовский дедушка. Надо говорить йалда, — поправила она меня. — Йалда — «девочка» — йалда.

— Йалда, — произнес я.

— Вот теперь, — обратилась Ронит к классу, — когда он научился произносить слово «йалда» правильно, он сможет хорошо проводить у нас время.

Группа снова рассмеялась.

— Простите меня, — сказал один парень, на подбородке которого начали пробиваться слабые признаки щетины, — кто вы такой? Кто этот человек? — переспросил он Ронит. Его ни капельки не позабавило происходящее. Это был крупный юноша, вероятно не старше семнадцати лет, с очень свежим и еще не сформировавшимся лицом, но с огромной массой тела, как у строительного рабочего. Судя по его акценту, он тоже был родом из Нью-Йорка. На голове его была ермолка, приколотая заколкой к буйной гриве темных волос.

— Пожалуйста, — попросила меня Ронит, — скажите ему, кто вы.

— Я — его брат, — пояснил я, указывая на того, кого они называли Ханоком.

— Ну так что с того? — суровым и непреклонным тоном продолжал парень, начиная злиться. — Почему мы должны прерывать наши занятия из-за него?

Кто-то из класса издал театральный стон, а одна из девушек, круглолицая и очень хорошенькая, что лежала на земле, подперев голову обеими руками, проговорила нарочито клоунским голосом, подразумевающим, что они уже давно учатся вместе и что кое-кому давно пора перестать доводить окружающих до ручки своими дурацкими вопросами:

— Потому что он — писатель, Джерри. Вот почему.

— Каковы ваши впечатления об Израиле? — Этот вопрос задала мне девушка, говорившая с британским акцентом. Если не все из них были американского происхождения, то уж точно для всех родным был английский.

Хотя я находился в стране менее суток, у меня, конечно же, сложились первые и достаточно сильные впечатления, начиная с Шуки, — впечатления, усугубленные рассказами о его зверски убитом брате, о впавшей в глубокую депрессию жене и о его сыне, юном пианисте, который пошел служить в армию. Конечно же, я не забыл уличную перепалку с евреем-сефардом, для которого Шуки был всего лишь «ашкеназским ослом»; я не мог забыть про еврея-йеменца, водителя такси, доставившего меня в Агор, который, несмотря на отсутствие общего языка, все же смог выразить глубину своего горя красноречивым молчанием, как Сакко и Ванцетти[59], — я помнил, как в нескольких словах он поведал мне историю гибели своего сына-солдата; не забыл я и про центрового игрока бейсбольной команды «Иерусалимские гиганты», который стремительно бежал от «дома» до Стены Плача, — Джимми Бен-Джозефа из Вест-Оранж, Нью-Джерси, — уродливую аномалию здешних мест; или же действительно, как выразился Шуки, эта страна превращалась в некое подобие американо-еврейской Австралии? Короче, в голове у меня мелькали десятки противоречивых впечатлений, которые еще требовали своего истолкования, и для меня лучше всего было бы переварить всю эту череду событий, пропустить их через себя, пока я сам не начну понимать, что они значат. Конечно же, я не видел никакого смысла в том, чтобы оскорблять моих слушателей рассказом о своих антирелигиозных спорах у Стены Плача. То, какое значение имеет Стена Плача, ясно даже мне. Я никогда бы не стал отрицать существование этой загадки, воплощенной в камне, но мои встречи с людьми предыдущей ночью оставили у меня странное чувство: я сам себе казался актером второго плана, играющим роль человека из диаспоры в постановке уличного еврейского театрика, но я не был уверен, что подобное описание будет понято и принято собравшимися, если я представлю его в таком духе.

— Впечатления? — переспросил я. — Я только что приехал, и пока у меня нет никаких впечатлений.

— А в молодости вы были сионистом?

— Я никогда хорошо не знал ни иврит, ни идиш, ни историю антисемитизма, чтобы быть сионистом.

— Это ваша первая поездка в Израиль?

— Нет. Я был здесь двадцать лет назад.

— И с тех пор вы ни разу не возвращались сюда?

То, как парочка студентов рассмеялась при этом вопросе, заставило меня подумать, уж не хотят ли они сами сложить вещички и отправиться домой.

— Обстоятельства меня не пускали.

— Обстоятельства, — снова вмешался тот парень, который с негодованием спрашивал, почему весь класс должен меня слушать. — Вы просто не хотели возвращаться.

— Да, Израиль не был главным предметом моих помыслов.

— Но вы, должно быть, ездили в другие страны, которые не были главным предметом… Дальше продолжайте сами: открыть кавычки — закрыть кавычки.

Я уже предчувствовал, во что все это может вылиться: наш обмен мнениями мог оказаться еще более неприятным, чем диалог с юным хасидом у Стены Плача.