Коллектив авторов - Полдень, XXI век (май 2011)

• Название: Полдень, XXI век (май 2011)
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: Вокруг света
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-98652-555-2

В номер включены фантастические произведения: «Плывун» Александра Житинского (окончание романа), «Дора» Владимира Голубева, «Пистолетчики (Сказка особого назначения и немного любви)» Ильдара Валишина, «Джинн в джинсах» Жанны Райгородской, «Спи, малыш» Игоря Перепелицы, «Специалисты» Сергея Шинкарука, «Возрождение мечты» Николая Романецкого.

---

Далее в беседе с Прашкевичем мой коллега по работе над этой книгой доходит до «перестройки».

И опять цитата из «Пяти костров ромбом» вовремя подвернулась под руку: «Не умея перестраивать себя, они тщатся перестроить мир. Они мечутся от Бога до атома, пытаясь доказать самим себе, что чудо рано или поздно случится».

Очередное русское чудо под названием «перестройка» оказалось разворованным. Объявленная свобода предпринимательства вышла народу боком. В «Шкатулке рыцаря» приводится характерное объявление, взятое из газеты «Шанс», самого, наверное, объективного среди массовых печатных изданий того периода. Ценно объявление тем, что в малом крике души отдельно взятого человека слышен голос всего народа, с болью сердца реагирующего на любое препятствие, встающее на пути прогресса: «Вся страна говорит о приватизации. Я тоже «за», но с жестким контролем, а то вот отнес сапожнику-частнику старые туфли в починку, а он мало что тысячу за подошвы с меня содрал, он еще запил на радостях. Теперь пришел в себя, говорит: ни туфлей нет у него, ни денег. Ну, не скотина разве? Я на всякий случай подпалил ему будку, чтобы наперед знал: в приватизации главное – честь и достоинство, а остальное мы в гробу видели при всех вождях и режимах!».

Смена политических полюсов, призванная расшевелить массы, подстегнуть их предпринимательскую активность, шире – отчаянная попытка с помощью радикальных мер вытащить страну из глубокой задницы, куда ее засунули коммунисты, привела к непредсказуемым результатам. Людей лишили тех моральных запретов, которые, пусть непрочно, держали в клетке первобытное существо, заключенное внутри каждого человека.

«Малый бедекер по НФ» – наконец-то я до тебя добрался.

Во-первых, о названии. Ларионов правильно разжевывает для ленивых суть понятия «бедекер»: что он есть за диковина, откуда пошел и на кой хрен нужен.

На самом деле, применительно к конкретному бедекеру – «Малому бедекеру» Прашкевича, – источник названия прячется не в 18-м веке, ближе. Я его отыскал в написанной в 80-е годы повести Прашкевича «Уроки географии». Герой повести, журналист, пишет бесконечный цикл «не то мини-исследований, не то мини-очерков, озаглавленных им условно «Лоция Главного проспекта»». Это примерно то же, что в 19-м веке называлось в русской литературе «физиологическим очерком». Главный проспект – это главная улица Новосибирска, по которой журналист Юрий Зоболев каждый день утром идет в редакцию, а вечером – из редакции. Затерявшись среди людей, он всматривается в человека толпы и пытается по лицу прохожего представить, как тот живет, войти в мысли незнакомого человека, угадать его привычки, желания, чтобы потом представить все это на бумаге. И один из друзей подруги героя, дворник Миша, позиционирующий себя великим писателем, «Лоцию» переименовывает в «Бедекер». В этой повести традиционный бедекер, теряя основную функцию, превращается в путеводитель по людям, то же самое мы видим и в «Малом бедекере по НФ».

«Бедекер» – книга славная. Во-первых, это книга о людях. Во-вторых, это книга о литературе. Или – во-первых, о литературе.

Она и начинается славно: «Первой книгой, которую я прочел от корки до корки, была «Цыганочка» Сервантеса («Academia», 1934)».

«НФ» в названии книги, сокращение от «научной фантастики» – то ли кость, брошенная торговцам, этакая маркетинговая уловка, чтобы не отпугивать покупателей подозрительным словечком «бедекер», то ли авторская ирония, действенный литературный прием, которым автор владеет виртуозно. О научной фантастике в книге говорится не так уж много, она о литературе вообще, о писательской свободе и несвободе, о жизни и удивительных приключениях Геннадия Прашкевича, вчерашнего школьника из Тайги, прожившего полстолетия в кащеевом царстве литературы, написанная им самим.

Судьба-злодейка проверяет людей по-разному. Одних славой (об этом разговор впереди), других – гордыней, ложным чувством превосходства над окружающими, третьих – страхом превратиться в отверженных, оказаться вытесненными со сцены своими же преуспевающими коллегами.

Звание «писатель-фантаст» приказом политуправления литературы дается человеку пожизненно. Это способ проверки пишущего человека на вшивость. Коли русский литературный бог взвалил на тебя сей крест, не ропщи, неси его терпеливо, иначе будешь, как корабль-призрак, не приписан ни к одному порту.

Есть писатели, которым не важно, по какому они проходят ведомству. Михаил Успенский, Вячеслав Рыбаков, Евгений Лукин, Андрей Лазарчук в жизни ни разу не отреклись от планеты, на которой прошло их детство, – Фантастики. Имена их на слуху, они популярны. А вот Андрей Столяров, звезда питерской фантастики 90-х, закатившаяся к началу 2000-х, декларативно отмежевался от этой бесперспективной для писательского престижа (мнение Столярова) ветви литературы.

Прашкевич, возрастом постарше (и характером поуживчивее), решил, что ладно, мы люди провинциальные, город Новосибирск лежит далеко от всех этих мелкотравчатых литературных разборок типа ««Фантаст!» – «Сам фантаст!» – «От фантаста и слышу!»» и принял звание «писатель-фантаст» без ропота, как и положено всякому нормальному человеку. Ну, фантаст, да хоть сфероидом меня назовите, главное — как я делаю, каков результат работы, а этот ваш гостиничный бейджик, который выдается на Росконах-Евроконах-Интерпрессконах, для писателя ничего не значит. Пусть я даже буду писать безделки – не сверхидеями же едиными жив человек пишущий, – я их сделаю такими отточенными, такими фантастически достоверными, что вы слезами обольетесь читая.

По традиции свои творческие блуждания авторы предъявляют публике с отточиями. Невозможно передать на бумаге все извивы писательской биографии, как невозможно достоверно прокомментировать пушкинский донжуанский список. Сфотографироваться в обнимку с вечностью обычно хочется с приличной прической. Себя расхристанного автор командирует в книги, распределяет свои преступления и болезни между героями соразмерно симпатиям – одному достается больная печень, другому – съеденная циррозом совесть. «Бедекер» отточий не подразумевает («Я не собираюсь скрывать каких-то темных сторон даже своей собственной жизни»), поэтому он и пишется бесконечно, как отметил беззастенчивый Ларионов, мысленно вспоминая классику: «А голову мою не оплакивай, потому что за двадцать лет кто-нибудь из нас уж обязательно умрет – или я, или эмир, или тот ишак. А тогда поди разбирайся, кто из нас троих лучше знал богословие!»).

В первой части «Бедекера» жемчуг тешит мне глаз настолько, что стекляшки, норовящие временами посягнуть на мой читательский вкус, воспринимаются вполне благодушно. Здесь, возможно, сказывается эффект лояльности. Отношение к тексту зависит от отношения к автору. Лучше всех точку зрения на этот скользкий вопрос выразил мой друг писатель Николай Романецкий. С писателем нужно просто дружить, читать его вовсе не обязательно, считает Коля. Лучше даже вообще не читать, чтобы в человеке не разочароваться. Читающие друг друга авторы обычно льстецы и подпевалы. Я не похвалю его сегодня, он меня не похвалит завтра. А если сдуру скажешь, что не понравилось, наживешь себе врага на всю жизнь. Вон, недавно в ЖЖ Житинского (http://maccolit.livejournal.com) наехал кто-то на писателя Диму Быкова, мол, никакой он не писатель, а памфлетист, так Быков враз обрил обидчика под нулевку, ни волоска на лысине не оставил.

Составная композиция «Бедекера» – документы сменяет проза, в прозу вклиниваются мемуарные комментарии, их поддерживают цитаты и афоризмы плюс десятки соблазнительных мелочей, скрепляющих повествование воедино, – Америку в литературе не открывает. Прием обкатан поколениями писателей на поколениях критиков и читателей. При такой композиции важен не умышленный формальный прием, а кровеносная система всей книги, питающая живой энергией любую клеточку ее организма. Организм «Бедекера» живет, его сердечная мышца не дает сбоев. Именно про такие книги писал покойный Штерн (цитирую по переписке с Прашкевичем): «Писатель сразу виден по тексту. Сразу. Пусть он будет самым последним из чукчей. Пусть правильно или неправильно расставляет слова, пусть его вкус подводит, – главное, чтобы текст был живой. А с живым человеком всегда можно поговорить и договориться. А если не договориться по причине крайней отдаленности вкусов и характеров, то хоть разойтись, уважая друг друга».

Книга тем отличается от музея, что человек в ней остается живым, продолжает общаться с нами, улыбается, дает нам советы, а не умильно смотрит с портретов на горстку зевающих посетителей, приносящих ему посмертную дань признательности.

Множество хороших людей говорят с нами со страниц «Бедекера». Понятно, благодаря Прашкевичу. Если бы не проныра автор, постаравшийся ради нас, не видать бы нам ни писем Ефремова, адресованных школьнику из Тайги, ни страничек о Боре Штерне («говорить с ним было бессмысленно, его надо было читать»), ни советов Аркадия Натановича, подкрашенных рюмкою коньяка, ни астафьевских пьяных слез, ни лагерных историй Сергея Снегова…