Николай Воронов - Макушка лета

• Название: Макушка лета
• Автор: Николай Воронов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Место действия романа — металлургический комбинат на Урале. Герои произведения — наши современники. Писатель обобщил опыт своего поколения — производственный, социальный и нравственный.

---

Я вернулась в ванную комнату.

Звонки осеклись и возобновились. Теперь представлялось, что место их возбуждения — холл гостиницы. Вызывает, конечно, Готовцев. Таксофон близ киоска, где продают кувшины, туеса, кружки из бересты. Продавщица наблюдает за ним. Упорство Антона отражается даже на его спине. «Наянный», — думает продавщица.

Беру трубку, лежа в постели. Любопытно проверить, собственную телепатичность.

— Обзвонился, бедолага. Ты — Бубнов с великим запозданием.

Притушил взволнованное дыхание. Растерялся, Изменил голос, пропищал фальцетиком:

— Вы кого имеете в виду?

— Тебя, Маршал Тош.

— Тебе не откажешь в таланте провидения.

— А в каком таланте откажешь?

— Я коллекционирую только бытовые электроприборы.

— Сложный заход. Расшифруй.

— Мне рассказывали о человеке, коллекционирующем женщин, точнее, близость женщин.

— Ну уж, ну уж?

— Он бы ответил: «Вам, Инна Андреевна, не откажешь ни в одном таланте». Женщины тщеславны. Тщеславней мужчин. Ведь их тщеславие реже достигает цели, чем мужское. Поэтому он успешно коллекционирует женщин.

— Пора, Маршал Тош, применять удачливый опыт.

— Бог все-таки есть.

— Заход коллекционера. И что?

— Кабы не было бога, ты бы не возникла на горизонте Желтых Кувшинок.

— Увидел красивую женщину, и сразу к богу понесло.

— Ты разве красива?

— Один стихотворец написал такие слова: «Красотой ты подобна Смирновой-Россет». Обо мне. В пушкинском Петербурге она была едва ли не первой красавицей.

— Судя по Касьянову, мозг поэта наделен обманчивым телескопическим свойством: он находит астероид, звезду, целую галактику там, где ее нет и не будет.

— Убеждать красавицу в том, что она уродина...

— Даже точно оценивая людей, мы портим их.

— Ну уж, ну уж!

— Превращаем в зазнаек, в спесивцев, в деспотов.

— ...В добродеев, мудрецов, тираноборцев. Все ясно. Только зачем ты маял телефон? Бедняга, он разъярился, как пес на цепи. Не звонил, а рычал: р-ры, р-ры.

— Я хотел сказать, что у нас с тобой опять наступила юность в определенном смысле.

— Заблуждаешься, Маршал Тош.

— Мы свободны от семейных уз.

— Разве и ты?

— Как ты, так и я.

— Зависимости не может быть.

— А что же?

— Ты сказал — семья на каникулах.

— Мало ли что говорят! Итак, мы свободны и снова нас тревожит проблема выбора.

— Меня не тревожит.

— Ты будешь вторым человеком, которого не занимает проблема выбора.

— Кто первый?

— Виктор Васильевич Ситчиков.

— Занятно.

— Двигая литературу вперед, писатели все время экспериментируют. Проделай эксперимент.

— Вдруг да сильно влюбится?

— Любовь стоит инфаркта.

— Жестоко, Маршал Тош. Будь здоров. И добрей.

— Погоди. Могу понаведаться?

— Я легла отдохнуть.

— Не помешаю. Валяйся, читай, спи — не взгляну.

— Ты не только создатель оригинальных печей, ты, выходит, еще и создатель искусственных туманов.

— А кто обцеловывал меня?

— Ты еще вспомни доисторические времена. Ишь ты, Илья Муромец: сиднем сидел на печи тридцать лет и три года, теперь захотелось по свету пошастать, бедовую душеньку потешить. Я одна, и это изумительно.

— Притворство-то к чему?

— Никогда не притворялась.

— Вспомни жизнь в эвакуации.

— Не вижу связи с притворством.

— Не тогда ли в тебе раскуклилась притворщица?

— Ты позорник, Маршал Тош.

Я хлопнула трубку на держатели, но Антон тут же позвонил, и я оскорбленно ответила:

— Проси прощения.

— Не собираюсь.

— Был скромником, превратился в экстремиста.

— Я подыхаю от любви, Инка.

— Неужто ко мне?

— К тебе, Инка.

— Зоология.

— Любовь без...

— Зато зоология обходится без любви.

— Обвинение не ко мне. Я наследую деревенскую мораль.

— Все мы родом из деревни.

— Твоя-то генеалогия, наверно, не меньше двух столетий городская?

— Третье столетие город разлагает мою мораль.

— Никто не любит правды, даже писатели.

Лязгнул металл о металл, и разговор закончился.

5

Вставать незачем. Простыня еще влажная. Зной убавился: туча распласталась над городом. В номер вдувается ветер. И все-таки я почему-то встаю, надеваю халатик. Не исключено, что Антон наблюдает за окном гостиницы. Я осторожненько посматриваю вниз. Асфальт площади как сажей натерт. На цветниках, забранных в гранитные рамки, пошатываются ирисы. Прогулочный люд покинул площадь: гроза подступает. Хотя гром кипит далеко, его звуки напоминают бурление воды в кастрюле, кажется, что скоро он будет тут и сменит домашнюю котловую степенность на дикий норов горной реки. Вместо раскатов грома внезапно раздаются сигналы автомобиля. Словно кольца, бросаемые цирковым жонглером в сторону трибун, они взмывают высоко-высоко и подобно тем же кольцам, накренясь, соскальзывают по острой орбите к месту взлета.

Перегибаюсь через подоконник. Подле гостиницы нет машин, кроме «Жигулей» гранатового цвета. Неужто сигналит Готовцев? Так и есть — он. Вынырнул из автомобиля, распростер по кузову руки, страдальчески глядит вверх.

Я закрылась шторой. Антон не заметил меня. Посыпались выкрики из распахнутых окон:

— Псина ты эдакий!

— Глухомань, а тоже нема спокою.

— Давай пиляй отсюда!

— Налакаются и бьют арбузы.

— Во хмелю что хошь намелю.

Над входом в гостиницу был задранный железобетонный козырек с заломленными краями. Из-под него вышагнул швейцар-бородач, прокрутил кулаками глазницы, как бы выдавливая из глаз остатки сна. Спускаясь к автомобилю, фукнул в пластмассовый свисток, запылившийся в кармане.

— Кого, паря, возишь?

— Итс э сикрит.

— А, секретаря! Сел на персональный мотор, дак наберись терпения. Хозяин отблагодарит. Погодь, дак у тебя не «Волга» и без желтых фонарей. Че ж ты обманываешь?

— Слушать надо.

— Я слушаю, аж барабанные перепонки свербят. Секретаря, сказал, возишь.

— Глохнете вы, папаша.

— Помоложе тебя. Борода, как у попов, для сана.

— Давно из деревни?

— Городской, Правда, целину осваивал.

— Вот почему вы разговариваете моментами в стиле а ля пейзанин.

6

Антон сел за руль. Швейцар рьяно дунул в свисток. Верещание обозначилось в иссиза-синем воздухе над площадью белым звуковым пунктиром. Это верещание да, может, то, что Антон все еще сердился, что я не позволила ему подняться в номер, заставило его рывком тронуться с места, а затем слишком лихо тормознуть на развороте. Автомобиль занесло к шоссейному канту; когда он замер, как жук, которого напугали, опять полетели в небо кольцеобразные сигналы.

Швейцар в другой раз приложился к свистку. Теперь трели, выдуваемые им, напоминали раздраженное фыркание.

Гостиница загалдела пуще прежнего. Она возмущалась и свистом и сигналами.

— Ничего себе гвалт! — крикнул швейцар вверх. — Граждане гости, зря волнуетесь. Все одно сейчас гром начнет жахать.

Гостиница мигом умиротворилась.

Отвлеченная опекунским голосом швейцара и его покровительственным видом, я вспомнила об Антоне, услыхав чей-то радиоприказ, заполнивший почти опустелую улицу:

— Красные «Жигули», прижмитесь к бровке.

В поле моего зрения мелькнули «Жигули» цвета граната и желто-лиловая автоинспекторская «Волга» с динамиком и мигалкой.

Машины скрылись за крупнопанельной коробкой. По скорости, которую набрала первая из них, можно было догадаться, что Антон не собирается прижиматься к бровке. Как бы строптивость не привела его к печальным последствиям.

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О САМИХ СЕБЕ?

1

Он-то думал, что разбудил меня телефонным звонком из Москвы. Не подозревая того, что я вдосталь набегалась по скверу близ гостиницы, он, чтобы подскульнуть надо мной: ты, дескать, дрыхала, а я ранняя пташка, — чтобы оправдаться за раннюю побудку, с задорной игривостью сказал:

— Лежень лежит, а счастье бежит.

— Счастье пускай бежит, лишь бы горе обегало.

— Инна, без горя я не испытал бы истинного счастья.

— Утешаешься?

— Убежден.

— Что у тебя в столице?

— Двигаю дела «Двигателя». Двинул меня в душу первый зам. Потребовал восстановить в должности... Кого — тебе известно. Мол, не имел права снимать без согласования с главком.

— Должность главного металлурга, она что, в номенклатуре главка?

— Нет.

— Искусство руководить заключается в искусстве согласовывать.

— Над кем иронизируешь?

— Над собой. Дак че, как говорят в Перми?

— Восстанавливать не буду.

— Так ты и ответил?

— Сегодня отвечу.

— Советую не спешить. Вернешься, обсудишь с горкомом, с заводским партийным комитетом. После дашь ответ.

— Работать надо. Погрязать в сварах не могу. Нравственность другая. Про здоровье и говорить нечего. Три раза еле уцелел: после ранения, от туберкулеза, от инфаркта.

— А ты знаешь, сколько раз на волоске от смерти был тот же Ергольский?