Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

• Название: Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)
• Автор: Василий Бетаки
• Жанр: Биографии и Мемуары

Введите сюда краткую аннотацию

---

Начало

«Мы целовались там, где негде сплюнуть,

Где нечем жить — мы жизнию клялись…»

Павел Антокольский.

Пояснение

Почему Казанова? Не только потому, что я повторяю за ним: «главным занятием моей жизни было…» (и есть…). Угадали? Так что женских имён, иногда даже подлинных, в этом тексте много больше, чем мужских…

Кроме того Казанова называл себя космополитом и, кажется, изобрёл даже само это выражение. Я не изобрёл, но тоже люблю себя так называть…

Ещё потому, что я, как и он, «правдив до бесстыдства». И опять же, как и он, отнюдь не страдаю донжуанской сентиментальностью. Но вот чего я никогда не делал — я не «экономил на лирике», то есть не посвящал одно и то же стихотворение нескольким дамам поочерёдно, а каждой писал (если вообще ей писал) отдельное. В отличие от часто ленившегося рифмовать синьора Джакомо Казановы.

Ещё потому, что Казанова быстро замечал переоценку ценностей и (главное!) удивлялся ей, а не просто принимал, как должное: он бы в наше время заметил, к примеру, ну хоть социальные последствия того, что часы, принадлежавшие в течение шести столетий к драгоценностям, приближаются по цене к зажигалке, впрочем, та, в свою очередь, — к уже исчезающим спичкам…

Ещё потому, что его «система» — «идти туда, куда гонит тебя ветер» — это и моя «система» тоже.

Ещё потому, что я, как и он, отнюдь не принадлежу к «ренессансным умам», хотя иногда и кажусь, как и он, пародией на них. Я тоже «человек широчайшего полузнания». Я тоже знаю «кое-что обо всём». Я тоже интересовался и занимался самыми разными вещами, совался в самые разные профессии, но кроме стихов, переводов, да ещё экскурсионного ремесла, ни в чём так и не стал действительно профессионалом, разве что… (см. первый абзац). Итак — «В моём конце — моё начало» (Т.Элиот)

Предуведомление

Эта книга — сразу для двух несовместимых видов читателей: для ПРРРИЛИЧНЫХ (мемуары поэта, весьма субъективные) и для НЕЕЕприличных (мемуары бабника, весьма подробные, порой слишком подробные для того, чтобы читатели любого из подвидов первого вида не начали бы возмущаться).

Чтобы избежать недоразумений, наименования глав, предназначенных только для читателей второго вида, как в тексте, так и в оглавлении печатаются красным, да ещё и курсивом. И хотелось бы, чтобы ПРРРИЛИЧНЫЙ читатель, не дай Бог, не «въехал под красный», хотя это и не пор…, спорно…

Пёстрые же главы в основном приличные, но всё же содержат и немного неприличного, и тут уж пусть каждый читатель сам решает, к какой категории ему себя отнести. Во всяком случае, в этой книге вместо замочной скважины читателю предлагаются распахнутые ворота!

Далее, в «этих» главах имена некоторых дам изменены, чтобы не сплетничать о тех из живых, кто не давал своего согласия на огласку, и чтобы не обидеть гласностью возможных родственников и потомков тех дам, которых уже нет…

Что же касается имён всяческих прохвостов и всем известных, да и малоизвестных стукачей (это в главах для ПРИЛИЧНЫХ), то рассказывая о подвигах этих людей, куда более неприличных, чем самые неприличные подробности, я их с удовольствием называю полнейшими именами и даже отчествами, ибо «страна должна знать своих героев»[1], как утверждалось когда-то вполне справедливо. В общем, как сочинил по иному поводу болтун и эпиграммщик Миша Дудин «сын иудин»: «Никто не забыт, и ничто не забыто».

В этой книге я позволяю себе плевать на объективность, которой всё равно никто не достиг и не достигнет. Максимальная субъективность в оценках качеств той или иной женщины, или качеств того или иного поэта, говорит о времени больше, чем худосочные объективистские попытки. Любые претензии на объективность уж точно кощунственны, ибо чем больше авторы претендуют на объективность и непогрешимость, тем более безоговорочно они ставят себя на место Господа Бога.

Сошлюсь на Иисуса, сказавшего в известных обстоятельствах: «кто без греха, пусть первым бросит камень». Конечно, в наше время камни всё равно полетели бы градом: ну кого же сегодня остановит честный взгляд на самого себя???

А таких скептиков, как автор этих строк, в прошлом ведь было меньше… Ну, Вольтер, ну, сам Казанова, ну, в крайнем случае Рабле, Свифт… И обчёлся! Да и теперь куда больше людей, нагло верящих в свою объективность, а ранее у большинства, возможно, просто совести было больше.

Вступление это необходимо завершить словами Игоря Михайловича Дьяконова, всемирно известного востоковеда: «На месте Бога для меня — совесть. И таков естественный отбор: вид, где нет совестливых не выживает».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве,

И зверьё, как братьев наших меньших

Никогда не бил по голове.

Сергей Есенин

1. ПРОЛОГ ДО МЕНЯ:

Бельевая (она же гражданская) война.

(1920–1935).

Мой отец и его родители. Война между поклонниками Жюля Верна. Кинематограф или «синема». Кий в лоб.

Деникинские войска воевали где-то верст на шестьсот севернее Ростова-на-Дону, вроде бы, у Касторной, когда полузабытый начальством «Студенческий эскадрон» был распущен. (Не знаю, почему он так назывался, но, по крайней мере, офицеры были отнюдь не студенческого возраста: например, корнету Бетаки было уже чуть больше тридцати лет.)

Московский художник-футурист, мой будущий отец, Павел Васильевич Бетаки, вернулся домой после полутора лет военной службы в кавалерии.

Эскадрон распустили в Ростове на вокзале, погрузив в вагоны «40 человек, 8 лошадей» только коней. В спешке у кавалеристов даже не забрали личное оружие — может, девать его было некуда? — и корнет — а с этой минуты по документам уже бывший корнет, ровно через десять минут после окончания своей славной службы в Белой Армии подошел к родительскому дому.

От вокзала три квартала по Садовой, потом пройти горбатый Братский переулок — и вот Пушкинская 31. Огромные деревянные ворота (их сожгли на дрова во время второй мировой войны). За воротами на участке примерно в полтора гектара стоял особняк, построенный дедом по собственному проекту где-то году в 1906. А ближе к воротам, в углу двора, возведённая ещё во времена Крестьянской реформы 1861 года трёхэтажная кирпичная «башня».

«Башня» — дом моей прабабушки Анфисы Николаевны, в девичестве Уваровой. Она когда-то милостиво позволила своему сыну (моему деду) Василию Викторовичу Бетаки, одному из главных инженеров Северо-Кавказской Железной Дороги, который довольно рано вышел в отставку в чине тайного советника, построить себе двухэтажный, тоже кирпичный, особняк на принадлежащем ей участке.

Дом этот в семь окон по фасаду был построен на «выходное пособие», которое дед получил при уходе в отставку из управления железной дороги. Сумма, видимо, была немалая!

Уйдя в отставку, дед продолжал читать лекции в Ростовском железнодорожном институте, а кроме того занялся предпринимательством: завёл 22 лошади, из которых три были верховых, а остальные — першероны, возившие по подряду с вокзала на пристань и обратно разные товары. Единственное, что мне запомнилось из рассказов родичей по этому поводу — словосочетание «посуда Великанова», которую эти першероны и перевозили.

Кроме «башни» и дедовского дома, заплетённого диким виноградом так, что кирпич едва просвечивал, на переднем участке почти у самых ворот стоял деревянный домик экономки. Чтобы попасть на обширный задний двор с конюшнями и жильём драгилей (возчиков) над конюшнями, нужно было миновать «башню» и передний двор с двумя беседками, увитыми тем же диким виноградом, и пройти через арку ворот под особняком, перегородившим участок поперек. Домик экономки в 1945 году разобрали на дрова. Ещё раньше сломали конюшни, а в остальном усадьба и сейчас имеет почти прежний вид, только вот заслонена хрущёвской пятиэтажкой от улицы. Даже один из флигелей, где наверху жили драгили, а внизу был тележный сарай, и то сохранился.

И вот «после эдакой демобилизации, гремя саблей и таща осточертевший кавалерийский карабин», «раскорнеченный корнет» вошел в ворота. Пожилая белая кобыла Белка, подаренная ему родителями ещё к пятнадцатилетию, встретила его ржанием. Она всегда свободно ходила по участку, а за ней, как свита, следовали три дворняги «приблизительно охотничьей породы».