Владимир Маяковский - Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925

• Название: Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925
• Автор: Владимир Маяковский
• Жанр: Поэзия
• Год: 1957

Цель настоящего третьего по счету полного собрания сочинений — дать научно выверенный текст произведений Маяковского. В основу издания положено десятитомное прижизненное собрание (восемь томов были подготовлены к печати самим поэтом). В отношении остальных произведений принимается за основу последняя прижизненная публикация.

В шестой том входят стихотворения 1924 года — первой половины 1925 года, поэмы «Владимир Ильич Ленин», «Летающий пролетарий».

В данной электронной редакции опущен раздел «Варианты и разночтения».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Владимир Владимирович Маяковский Полное собрание сочинений в тринадцати томах Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925

В. Маяковский. Фото. 1924 г.

Стихотворения, 1924 — первая половина 1925

Будь готов!*

Уверяла дурой дура:
нам не дело-де до Рура*.
Из-за немцев,
      за германцев
лбам-де русским не ломаться.
Что, мол, Англия —
         за морем,
от нее нам мало горя!
Пусть, мол, прет
      к Афганистану:
беспокоиться не стану.
Эти речи
       тем, кто глуп.
Тот,
       кто умный,
      смотрит в глубь.
Если где елозит Юз*,
намотай себе на ус,
а повел Керзон* рукой,
намотай на ус другой.
А на третий
          (если есть)
намотай о Польше весть.
Мы
       винтовку
      рады кинуть,
но глядим врагу за спину.
Не таится ль за спиной
Врангель*
       тот или иной.
У буржуя,
        у француза,
пуд-кулак,
         колодезь-пузо —
сыт не будешь немцем голым.
Тянет их
      и к нашим горлам.
Что ж
   лежать на печке дома?
Нет,
   рассейся наша дрема.
Что
      и где
      и как течет —
все берите на учет!
В нашей
   войсковой газете
все страницы проглазейте.
Разгремим на сто ладов:
стой на страже —
         будь готов!

[1924]

Киев*

Лапы елок,
          лапки,
            лапушки…
Все в снегу,
      а теплые какие!
Будто в гости
      к старой,
            старой бабушке
я
вчера
   приехал в Киев.
Вот стою
       на горке
         на Владимирской*.
Ширь во-всю —
          не вымчать и перу!
Так
       когда-то,
      рассиявшись в выморозки,
Киевскую
      Русь
         оглядывал Перун*.
А потом —
      когда
         и кто,
            не помню толком,
только знаю,
      что сюда вот
            по́ льду,
да и по воде,
      в порогах,
            волоком —
шли
        с дарами
      к Диру и Аскольду*.
Дальше
   било солнце
         куполам в литавры.
— На колени, Русь!
         Согнись и стой. —
До сегодня
           нас
         Владимир* гонит в лавры*.
Плеть креста*
      сжимает
         каменный святой.
Шли
        из мест
      таких,
         которых нету глуше, —
прадеды,
       прапрадеды
         и пра пра пра!..
Много
   всяческих
         кровавых безделушек
здесь у бабушки
         моей
         по берегам Днепра.
Был убит
      и снова встал Столыпин*,
памятником встал,
         вложивши пальцы в китель.
Снова был убит,
          и вновь
            дрожали липы
от пальбы
         двенадцати правительств*.
А теперь
      встают
         с Подола*
            дымы,
киевская грудь
      гудит,
         котлами грета.
Не святой уже —
            другой,
            земной Владимир
крестит нас
      железом и огнем декретов.
Даже чуть
        зарусофильствовал
            от этой шири!
Русофильство,
      да другого сорта.
Вот
      моя
   рабочая страна,
             одна
            в огромном мире.
— Эй!
   Пуанкаре*!
           возьми нас?..
               Черта!
Пусть еще
        последний,
         старый батька
содрогает
        плачем
         лавры звонницы.
Пусть
   еще
          врезается с Крещатика*
волчий вой:
      «Даю-беру червонцы!»
Наша сила —
      правда,
         ваша —
            лаврьи звоны.
Ваша —
   дым кадильный,
               наша —
               фабрик дым.
Ваша мощь —
      червонец,
            наша —
               стяг червонный.
— Мы возьмем,
          займем
              и победим.
Здравствуй
      и прощай, седая бабушка!
Уходи с пути!
      скорее!
         ну-ка!
Умирай, старуха,
           спекулянтка,
               на́божка.
Мы идем —
      ватага юных внуков!

[1924]

Ух, и весело!*

О скуке*
   на этом свете
Гоголь
   говаривал много.
Много он понимает —
этот самый ваш
         Гоголь!
В СССР
   от веселости
стонут
   целые губернии и волости.
Например,
        со смеха
         слёзы потопом
на крохотном перегоне
            от Киева до Конотопа.
Свечи
   кажут
      язычьи кончики.
11 ночи.
      Сидим в вагончике.
Разговор
      перекидывается сам
от бандитов
      к Брынским лесам*.
Остановят поезд —
         минута паники.
И мчи
   в Москву,
           укутавшись в подштанники.
Осоловели;
      поезд
         темный и душный,
и легли,
   попрятав червонцы
            в отдушины.
4 утра.
   Скок со всех ног.
Стук
   со всех рук:
«Вставай!
        Открывай двери!
Чай, не зимняя спячка.
            Не медведи-звери!»
Где-то
   с перепугу
            загрохотал наган,
у кого-то
       в плевательнице
            застряла нога.
В двери
   новый стук
         раздраженный.
Заплакали
        разбуженные
             дети и жены.
Будь что будет…
          Жизнь —
            на ниточке!
Снимаю цепочку,
         и вот…
Ласковый голос:
           «Купите открыточки,
пожертвуйте
      на воздушный флот!»
Сон
        еще
      не сошел с сонных,
ищут
   радостно
      карманы в кальсонах.
Черта
   вытащишь
          из голой ляжки.
Наконец,
       разыскали
         копеечные бумажки.
Утро,
   вдали
      петухи пропели…
— Через сколько
           лет
         соберет он на пропеллер?
Спрашиваю,
      под плед
         засовывая руки:
— Товарищ сборщик,
         есть у вас внуки?
— Есть, —
          говорит.
         — Так скажите
               внучке,
чтоб с тех собирала,
         — на ком брючки.
А этаким способом
         — через тысячную ночку —
соберете
   разве что
           на очки летчику. —
Наконец,
      задыхаясь от смеха,
поезд
   взял
      и дальше поехал.
К чему спать?
      Позевывает пассажир.
Сны эти
   только
      нагоняют жир.
Человеческим
      происхождением
            гордятся простофили.
А я
       сожалею,
      что я
         не филин.
Как филинам полагается,
                не предаваясь сну,
ждал бы
   сборщиков,
         взлезши на сосну.

[1924]