Сьюзен Зонтаг - Избранные эссе 1960-70-х годов

• Название: Избранные эссе 1960-70-х годов
• Автор: Сьюзен Зонтаг
• Жанр: Публицистика

Сьюзен Зонтаг (Susan Sontag)

США, 16.01.1933 - 28.12.2004

Родилась 16 января 1933 в Нью-Йорке, детство и отрочество ее прошли в Тусоне (шт. Аризона) и в Лос-Анджелесе. В 1948–1949 училась в Калифорнийском университете в Беркли, затем в Чикагском университете (окончила в 1951, получив степень бакалавра искусств). В дальнейшем изучала английскую литературу в Гарвардском университете, где в 1954 получила степень магистра искусств, а годом позже – степень магистра философии. В конце 1950-х – начале 1960-х годов преподавала философию в ряде колледжей и университетов США, в том числе в Сити-колледже и в колледже Сары Лоренс Нью- Йоркского университета и в Колумбийском университете.

Получила известность после публикации в журнале "Партизан ревью" статьи "Заметки о Кэмпе" (1964). К тому моменту она уже являлась автором небольшого по объему и изысканному по стилю романа "Благодетель" (1963), а также многих статей, печатавшихся в самых престижных американских журналах и имевших читательский резонанс. От статей, посвященных так называемым отверженным художникам, Зонтаг перешла к теоретическим работам о назначении современного искусства и о связях искусства и критики.

Два сборника эссе "Против интерпретации и другие эссе" (1966) и "Образцы безоглядной воли" (1969) упрочили репутацию Зонтаг. В начале 1970-х годов тяжелое заболевание, едва не приведшее к смертельному исходу, надолго прервало ее писательскую карьеру. Поправившись, Зонтаг написала две свои наиболее известные книги – "О фотографии" (1977) и "Болезнь как метафора" (1978). За первую книгу Зонтаг была присуждена Национальная премия кружка литературных критиков в области критики за 1978. В том же 1978 Зонтаг выпустила сборник рассказов "Я и так далее". В 1980 – еще один, "Под знаком Сатурна", в 1982 вышел том ее Избранного с предисловием Элизабет Хардвик. В 1989 была опубликована работа "СПИД и его метафоры".

В числе ее работ – романы "Поклонник вулканов" (1992) и "В Америке" (2000). Пьеса "Алиса в кровати", написанная в 1992, была впервые поставлена в 2000. Совместно с фотографом Анни Лейбович ею была издана книга "Женщины" (2000). Зонтаг принадлежат сценарии фильмов "Дуэт для каннибалов" (1969), "Брат Карл" (1971), "Обещанные страны" (1974) и "Поездка без гида" (1983). Зонтаг – лауреат многих премий, обладатель почетных званий. В 1993 она была избрана в Американскую академию искусств и литературы.

---

Я нашла ему комнату, комнату в соседнем доме, на холме над дюнами. И я написала ему, что из окна он увидит деревья и простор, и детей, запускающих змеев, и что мы тоже будем их запускать.

“Это почерк сумасшедшего”, — сказал мне друг, которому я показала то письмо с чересчур крупно выведенными буквами после того, как автор его умер. Нет, не сумасшедшего, а ребенка: дети тоже пишут такими большими буквами, водят не кистью, а всей рукой, от плеча. ДОРОГАЯ МАМОЧКА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ВСЕМ СЕРДЦЕМ. Я ВСЕГДА БУДУ ТЕБЯ ЛЮБИТЬ.

Я нашла ему комнату. А он так никогда и не приехал.

***

В натуральную величину под цифрой один (иллюстрация) и в увеличенном виде ниже, под цифрой два (то же самое представлен образец письма, используемого Ричардом Энтоном в двадцатые годы, в частности, для защиты рукописи от нескромного взгляда. Профессор Иоахим Грайхен установил, что большинство этих текстов при ближайшем рассмотрении оказались черновыми набросками прозаических произведений, которые Энтон позже дополнил и опубликовал. Несмотря на то что около тысяча девятьсот тридцать первого года он вернулся к своему обычному почерку, изображенному на следующей странице под цифрой три (то же самое), он все же имел обыкновение варьировать размер букв. Например, в наиболее личной корреспонденции он часто пользовался очень крупными печатными заглавными буквами.

***

Люблю мягкий климат. Лежу себе возле бассейна. Мои письма — это дневник. Я делаю вклад: помещаю свою жизнь в чужую. В твою. Надвигается летняя гроза. Надо ли описывать погоду (или пейзаж), чтобы посредством описания погоды (пейзажа) изобразить свои неурядицы? Когда я пишу, мне спокойнее. Я мямлю что–то невразумительное, меня колотит сексуальная дрожь.

***

Желание мимолетно, а почта работает медленно. Это запаздывание приводит к тому, что мои письма устаревают уже в момент написания, делая неправдой все, что я пишу. Ведь даже когда я пишу, принимая во внимание все подробности твоего последнего письма, где–то уже существует соответствующее письмо от тебя, написанное в ответ на мое предыдущее письмо, и в нем сказано что–то новое. В тот момент, когда я пишу, есть письмо, которое я еще не читала. Бог писем развлекается за наш счет. Наши с тобой письма перекрещиваются, а вот наши руки и ноги — нет.

***

Размышления примадонны:

“Я обожаю посетителей и терпеть не могу ходить на приемы. Я обожаю получать письма и даже их читать. Но я терпеть не могу писать сама. Я обожаю давать советы, но терпеть не могу, когда мне советуют, и никогда не следую сразу никакому мудрому совету”.

Иногда в письма вложены фотографии, которые примадонна с удовольствием подписывает. Всегда ваша, пишет она. С наилучшими пожеланиями. Ваш друг. От всей души. С любовью. Да, совсем чужим людям — но они ведь горячие поклонники, — вот и я говорю: совершенно чужим людям, — и она пишет: С любовью.

***

Письма иногда служат для того, чтобы держать человека на расстоянии. Но некоторые могут ради этого написать целую уйму писем — по крайней мере одно, а бывает, что и два в день. Раз я пишу тебе, мне не нужно тебя видеть. Трогать тебя. Касаться языком твоей кожи.

***

Поначалу он пишет главным образом о своем удивительном, теперь уже легендарном открытии, об этой “шестиклассовой” системе брака на близлежащем острове Мортимер. Он счастлив. Она это чувствует. И она счастлива за него и говорит ему об этом. И он это чувствует — чувствует, что она желает ему счастья и с радостью предоставила бы ему вечность на эту работу, чтобы он не отрывался от своего дела, не думал о ней и не беспокоился. И он, казалось, еще сильнее в нее влюблялся в процессе переписки, он так жаждал быть рядом со своей корреспонденткой, но все же не вернулся в Англию (впрочем, и она не смогла к нему приехать); потом переписка оборвалась. Последнее письмо Тревора пришло через месяц после того, как Элизабет узнала из телеграммы, что он умер, на двадцать пятом году жизни унесенный болотной лихорадкой. Она скупо изложила нам этот факт, практически без комментариев, и оставила нас — как и сама на полвека осталась — в безмолвии, с незаживающей раной и несбывшимися возможностями. Кто знает, могли ли они быть счастливы когда–нибудь потом?

***

Я не могла написать ему, что хочу развестись, нет, только не в письме. Мои письма должны быть о любви. Мне пришлось дожидаться, когда придет время вернуться. Он встретил меня в аэропорту, выбежал за ограждение, как только я сошла по трапу. Мы обнялись. Получили багаж, дошли до стоянки. Тут–то, в машине, прежде чем он успел включить зажигание, я ему все и выложила. Мы сидели в машине и говорили. Мы плакали.

Конечно, должно быть легче говорить “нет”, или “довольно”, или “никогда” в письме. Легче, гораздо легче, чем смотреть в несчастное, потемневшее лицо. А говорить “да”? Да.

***

Акт 1, сцена 2. Татьяна перечитывает свое письмо и ставит подпись. На бумаге следы слез, некоторые слова зачеркнуты — это не важно, это ведь не школьное сочинение. Пусть остается как есть. Она запечатывает его.

Встает солнце. Татьяна дергает шнур звонка, призывая сонную няню, которая уверена, что ее чувствительная девочка просто поднялась раньше обычного, и велит старушке отдать письмо внуку, чтобы тот поскорее отнес его их новому соседу. Кому? Кому? Татьяна молча указывает на милое имя на конверте.

А что же Евгений? Татьянин Евгений? Бледный, худой, угрюмый, в дорогих заграничных туфлях, он в тот вечер был неразговорчив, а ведь все его очень ждали. Возлюбленный всегда представляется одиноким тому, кто любит. Но Евгений (Евгений Евгения) и в самом деле такой одинокий и несчастный, каким Татьяна рисует его в своем воображении.

Таков он, Евгений (мой Евгений), написавший высокомерное письмо на шести страницах, которым он обрывает всякие отношения с отцом. В сердце его, клянется он, с этой минуты и до самой смерти не будет места любви.

Но потом он узнает, что отец умер (получил ли он перед смертью письмо Евгения?), и — здесь мой рассказ подключается к общеизвестному — возвращается в Петербург на похороны, приводит в порядок дела, собирается за границу и получает известие о том, что старший брат его отца при смерти (как недолговечны эти сердитые старички!), прибывает, как велит ему долг, в усадьбу дяди, в глушь, чтобы увидеть старика уже в гробу, и решает остаться в имении до тех пор, пока ему не наскучит (может ли деревенская жизнь восстановить поэтический дар?), остается один, но после месячного уединения, поддавшись на уговоры соседа, неохотно дает затащить себя на скромный вечер в доме местного дворянского семейства, там две дочери, простой семейный ужин — ну, разве кое–кто из соседей. Он обратил внимание на грациозную фигурку на подоконнике зимнего сада и подумал: если бы я мог влюбиться, то именно в такую девушку. Ее меланхолический вид он счел… аристократичным.

А потом он получает Татьянино письмо, он тронут, но еще больше жалеет ее за безыскусную невинность, ибо изгнал любовь из своего воображения. Он перечитывает письмо, вздыхает, он не хочет ее обижать. На исходе дня, самого долгого в жизни Татьяны, скачет к ее дому — он найдет ее в саду — с тем, чтобы объяснить ей, как можно учтивее, что не имеет намерения жениться и испытывает к ней исключительно братские чувства. Он не пишет Татьяне письма. Она не настолько его увлекла. Он все говорит ей в лицо.

***

Так же, как ты находишь в себе мужество писать мне, я нахожу в себе мужество читать твое письмо. Не воображай, будто я думаю над каждой строчкой, но я, кажется, поняла, почему тебе трудно мне писать. (Видишь ли, ты мне позволил себя узнать.) Это оттого, что каждое письмо ты пишешь, словно впервые в жизни.

***

Может быть, он не вспомнил об этом, когда еще через два года получил приглашение посетить Греминых? Когда генерал представлял его своей молодой жене, Евгений сначала не узнал в этой величавой и прекрасной княгине замкнутую и ранимую девушку, которой когда–то отказал в саду ее родителей. Ее глаза видят, но не смотрят. Они не спрашивают ни о чем.

Люстры, канделябры.

Незаметно для себя он начал часто бывать в особняке Греминых, старался встретить Татьяну в опере, на других приемах, но их общение сводилось лишь к обмену любезностями. Иногда ему удается набросить ей на плечи меховую накидку. Она с достоинством кивает — как это расценить? Порой ему кажется, что она не просто так прикрывает муфтой лицо. Евгений в смятении; он не сразу признается себе в том, что любит ее, любит невыразимо. Что эта любовь ниспослана свыше. Он знает это потому, что хочет ей написать. Не в этом ли ключ к тайне его иссушенного сердца? Теперь он смешон — пускай. И вот как–то ночью он до зари сочиняет эпистолярный вопль о любви — на четырех страницах. На следующий день пишет второе письмо. Потом третье.