Альберт Манфред - Наполеон Бонапарт

• Название: Наполеон Бонапарт
• Автор: Альберт Манфред
• Издательство: Алашара
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

Книга доктора исторических наук А. 3. Манфреда — это политическая биография французского буржуазного государственного деятеля и полководца Наполеона Бонапарта. Опираясь на обширный, во многом малоизвестный документальный материал, автор рассказывает об основных событиях и фактах того времени, об окружении Наполеона, о секретах его триумфов и причинах поражений.

Печатается по изданию: А. 3. Манфред. Наполеон Бонапарт. Четвертое издание. — Москва: издательство «Мысль», 1986 г.

---

К слову сказать, современники так и понимали содержание событий весной 1815 года. Они называли мартовские дни, поход Наполеона на Париж «революцией 20 марта». Так писали Понтекулан, Тибодо, Лавалетт[1227] и многие другие. И они справедливо подчеркивали, что то была успешно начавшаяся революция: первым и самым важным актом ее было свержение ненавистной народу власти Бурбонов.

Так же было понято значение происшедших во Франции событий и за границей. В них видели не столько личный успех Наполеона, сколько торжество революционного начала и ниспровержение принципов легитимизма, провозглашенных незыблемыми. «Московские ведомости», например, с тревогой писали о возрастании во Франции влияния якобинцев. «Для улучшения успехов своих замыслов Бонапарт подружился с якобинцами, — писала газета, — он и ныне почитает их для себя весьма нужными, дабы не лишиться вдруг своей силы в народе»[1228]. Та же газета отмечала, что «якобинцы повсюду берут верх»[1229].

Непримиримость европейских держав, собравшихся на Венском конгрессе, безоговорочное отклонение ими всех мирных предложений, исходивших от Наполеона, объяснялись прежде всего их страхом и ненавистью к революции. В 1815 году война коалиции европейских держав против Франции вновь обрела характер контрреволюционной интервенции. Еще не был подписан «Акт Священного союза», а по существу практика удушения силой штыков революции и революционного духа была впервые применена весной и летом 1815 года против Франции. Правительства европейских реакционных монархий вмешивались во внутренние дела Франции и силой оружия, вопреки воле народа вновь восстанавливали ненавистную французам власть Бурбонов.

В головокружительные дни и часы мартовского триумфа, когда под восторженные возгласы огромная народная толпа окружала и приветствовала Наполеона при входе в Тюильрийский дворец, понял ли, осознал ли он в полной мере значение и смысл происходящего?

Да, и в дни неудач и поражения 1812–1814 годов, и в удивительные мартовские недели Наполеон многое передумал, переосмыслил; он многому за это трудное время научился. Уже в первых заявлениях и прокламациях в Гренобле и Лионе он объявил, что восстанавливаемая им империя будет иной, чем раньше, что он ставит своей главной задачей обеспечить мир и свободу. Лионскими декретами он отменял все покушавшиеся на завоевания революции законы Бурбонов; все законодательство в пользу реэмигрантов и старого дворянства; была снова подтверждена незыблемость перераспределения собственности за годы революции и империи; была объявлена общая амнистия, из которой было сделано исключение только в отношении Талейрана, Мармона и еще нескольких изменников; их имущество объявлялось секвестрованным.

«История подтвердит, — говорил в Париже Наполеон, — и это будет моей славой, — что для свержения Бурбонов с престола мне не понадобились ни многочисленные армии, ни флот; мне не была нужна ни помощь Мюрата, ни поддержка Австрии. Революция 20 марта совершилась без заговора и предательств; я не хотел, чтобы была пролита хоть капля крови; я запретил произвести хотя бы один ружейный выстрел! Народ и армия привели меня в Париж! Это солдаты и младшие офицеры все совершили; народу и армии я обязан всем»[1230].

Мысль о решающей роли народа и армии Наполеон подчеркивал в те дни неоднократно[1231]. Он давал широкие обещания политических и социальных реформ; первоначально он не предрешал даже вопрос о будущем строе Франции. Если верить Понтекулану (а ему в главном можно верить), то Наполеон говорил ему: «Франция может быть монархической, республиканской или императорской, и ни один из европейских государей не имеет права находить это плохим»[1232]. Он решительно отстаивал право Франции самой определять свою судьбу и отвергал какую бы то ни было форму вмешательства иностранных держав в ее внутренние дела. Многократно и торжественно подтверждая, что Франция отказывается от всяческих претензий на европейское господство, он в то же время категорически отклонял чье бы то ни было вмешательство извне во внутренние дела страны.

Времена изменились! Раньше наполеоновская Франция навязывала свою волю европейским державам; теперь Наполеон должен был отстаивать суверенитет Франции, и эта задача была также нелегкой.

Правительство, сформированное Наполеоном при возвращении в Париж, отражало происшедшие перемены. Пост министра иностранных дел был поручен Коленкуру, военным министром стал маршал Даву, министром внутренних дел Наполеон пригласил знаменитого Карно. Остальные посты он поручил своим близким сотрудникам: морское министерство — Декре, почтовое ведомство — Лавалетту и т. д. Самым важным общественное мнение считало привлечение в состав правительства Карно; в нем видели акт примирения с республиканцами[1233]. Но министерство полиции Наполеон доверил Фуше, перекинувшемуся к нему в последний момент. Это было, несомненно, ошибочным шагом; по выражению одного из современников, назначить Фуше министром полиции значило поселить измену в собственном доме.

Наполеон понимал, что прежний режим самодержавной деспотической власти уже невозможен. Была восстановлена империя, но либеральная империя; он пригласил Бенжамена Констана, человека, к которому никогда не питал личной симпатии, в Тюильрийский дворец и поручил ему составить дополнения к конституции. Этот так называемый Дополнительный акт, подготовленный Бенжаменом Констаном, представлял собой компромисс. Из конституции Бурбонов была заимствована верхняя палата — палата пэров. В конституцию были внесены некоторые изменения: имущественный ценз был понижен по сравнению с конституцией Людовика XVIII. Но разница была сравнительно невелика. Правда, Наполеон восстановил национальный суверенитет и систему плебисцита, и «Дополнительный акт» был одобрен большинством голосов. Но этот «Дополнительный акт»— Бенжаменка, как его пренебрежительно прозвали, — никого не удовлетворял. Новая конституция, естественно, не могла удовлетворить и народ, ибо конституция по существу ограничивала инициативу и участие народа в политическом управлении; она устанавливала режим буржуазно-либеральной империи, тогда как народ ожидал не либеральной, а демократической организации власти.

Наполеон понимал, что если он сумел без выстрела завоевать власть, то этим обязан прежде всего народу. Но он уже в такой степени за годы своего царствования превратился в монарха, что он не рисковал, не смел, не решался опираться до конца на народ.

В сущности ему надо было все начинать сначала: вернуться к политике 1793 года, довериться народу, довериться простым солдатам, продолжать революцию с ее высшего, якобинского этапа. Никогда популярность Наполеона в народе, в армии не была так велика, как в эти весенние дни 1815 года. Все прежние обиды были забыты — забыты его непомерное честолюбие, опустошительные войны, на которые он обрекал французский народ и народы Европы; все ушло в прошлое. Для народа, для солдат он был по-прежнему «маленьким капралом», сумевшим одним мановением руки избавить Францию от ненавистных черных пауков, от эмигрантской нечисти, готовой высосать всю кровь французского народа. Его встречали возгласами: «Да здравствует император! Долой дворян и попов!» И в первые дни возвращения он понимал этот язык народного возмущения; он отвечал: «Я повешу на фонарях предателей и изменников» — то был язык эпохи штурма Бастилии, язык 1793 года.

Но это длилось недолго. Поселившись снова в Тюильрийском дворце с его роскошью и великолепием, проводя часы в совещаниях с министрами и политическими лидерами, он вновь ощутил себя монархом, императором. Наблюдательный, умный Понтекулан заметил, что в этих бесконечных разговорах с бывалыми политическими дельцами он слабел; эти бесплодные политические разговоры опутывали его, как Гулливера в стране лилипутов, тысячами сетей[1234]; вместо того чтобы действовать, он терял время в никчемных переговорах.

На торжественное открытие законодательных учреждений он явился вместе со своими братьями в странных и неуместных нарядах членов императорской семьи — в шелковых чулках, в расшитых золотом одеяниях. Этот ли костюм соответствовал народным представлениям о «маленьком капрале», о герое Монтенотте и Лоди?

То отражение счастья, чувства слитности с народом, веры в свою звезду, которое прочли на его лице в незабываемый вечер 20 марта, когда он возвратился в Париж, больше уже не появлялось. Его окружали теперь со всех сторон заботы, и он ясно видел огромность стоявших перед ним, перед страной задач.

Он обратился ко всем европейским державам — к России, Англии, Австрии, Пруссии — с предложениями мира — мира на условиях status quo. Он торжественно заявлял, что он отказывается от всех претензий, Франции ничего не нужно; ей необходим только мир. Он хорошо понимал, что сохранить власть, сохранить поддержку народа он может, лишь избавив его от ужасов войны. Но это было не в его власти. Он переслал Александру I забытый второпях французским королем секретный договор 3 января 1815 года Англии, Австрии и Франции против России и Пруссии. Он был оценен должным образом, но это ничего не изменило в отношениях держав к Наполеону; ему была объявлена война — насмерть[1235].