Леонид Кудрявцев - День без Смерти (сборник)

• Название: День без Смерти (сборник)
• Автор: Леонид Кудрявцев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5–235–01066–3

Сборник фантастических повестей, рассказов, очерков, критики молодых авторов, членов Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов при ИПО ЦК ВЛКСМ “Молодая гвардия”. В критический раздел вошли также статьи профессиональных писателей и критиков.

СОДЕРЖАНИЕ:

Предисловие

СЕМИНАР

Леонид Кудрявцев. День без Смерти

Леонид Кудрявцев. Выигрыш

Виталий Забирко. Войнуха

Феликс Дымов. Эриния

Елена Грушко. Зимний единорог

Елена Грушко. Ночь

Игорь Пидоренко. Старый дом

Михаил Пухов. Разветвление

Евгений Дрозд. Тень над городом

Виталий Пищенко. Рекламный проспект

ГОСТИ СЕМИНАРА

Юрий Глазков. Дорога домой

ПРЕЛЕСТЬ НЕОБЫЧАЙНОГО

Владимир Щербаков. Амброзия — дар океана

ПЕРЕКРЕСТОК МНЕНИИ

Григорий Арабескин. Серьезный жанр

Ирина Игнатьева. Профессия — читатель?

Ответственный редактор В.В.Федоров

Составитель Н.Г.Полунин

---

— А вы увидите большой и красивый метеорит, — чертыхнулся Пратт. — А с орбиты кто заберет? Кислорода и у них не так уж много.

— Или мы, или русские. Они готовят уже экипаж. Собственно, не экипаж, а одного пилота-спасателя. Для вас у него место найдется. Вы его знаете, это Васильев Захар. С ним проще — стыковка на свой же узел. Если мы будем брать, то опять выйдете наружу. Так что скафандры сохраняйте. Вот такая программа в общих чертах. Сложновато будет, парни. Мы договорились с русскими парнями, что отплатим им тем же, если у них случится беда. Коммерческая группа наших экспертов готовит предложения по компенсации их затрат.

— Пит, ты им от нас спасибо скажи. А Захару передай большой привет от меня. Мы с ним в Швейцарии встречались, — вмешался в разговор Грег. — Это я, Грег.

— И от меня, — добавил Касл, — я мало был над Луной, желаю им удачи, когда они снова доставят сюда станцию и заселят ее. Это я, Касл.

— Хорошо, Грег, Касл, все передадим.

— До свидания. Я опять ухожу за горизонт, как появлюсь, так договорим. Пока, Пит, — голос Грега затих.

— Смотри, не заплутай там в темноте, Грег, — крикнул Касл.

Ответа уже не было. Пратт и Касл тоже помолчали. Первым нарушил тишину Пратт.

— Так, Касл, давай теперь сами обсудим эту самую программу. Один комплект канатов, крючьев магнитов я упаковал еще вчера, нам уже с этим не надо возиться. Вроде как и кислорода расходовать меньше надо.

— Ты его просто “съел” заранее. Нагрузка была такой же, чудес не бывает.

— Вот я и говорю, что “вроде как”. Ну и зануды вы, ученые, Касл. Не можете отличать попытку пошутить от истинной неграмотности. Ладно, господь с тобой… Так, значит, когда нам останется дышать пять часов, мы должны отворить дверь станции, добрести до взлетной ступени и улететь. Думаю, что мы тут имеем возможность продлить наше дыхание. Мы можем надеть скафандры и дышать будем до тех пор, пока на приборах стрелки не заползут за красную черту. Вот тогда и только тогда мы захлопнем стекла шлемов и пойдем отсюда. Пусть это будет два или три часа, но все-таки наших. Это будут часы в плюс, а не в минус. Это будет продолжение жизни, а не сокращение ее. Наши глаза будут видеть дольше, уши будут слышать еще целые часы, мозг будет работать еще и еще. Мы будем мыслить и говорить еще “вечность” —…целые часы. Вечность — сжатая в часы… Это будет даже неожиданно: они будут думать, что мы уже синие, как баклажаны, а мы еще розовые и даже говорящие… а, Касл, розовые и говорящие, лепечущие о своей любви к жизни.

— Да будет тебе, Пратт, идея действительно хорошая. Но не надо столько трагедий. Ты злишься оттого, что не можешь влиять на ситуацию. Ты привык наоборот — быть хозяином положения в любой момент и при любых обстоятельствах. Пассивность тебя давит, сковывает руки и, прости, мысли. Надо ждать. Извини, что я тебе вроде бы даю наставления, но сейчас надо просто ждать. Что будет, то и будет.

— Тебе не нравится мой юмор, Касл. Это я понимаю. Часть своей жизни я провел в казармах. Американский сержант умеет приучить к любому юмору, вернее, к тому, каким он обладает. Не всем везет с сержантами, да они как на подбор: где думать — поуже, а где жевать — пошире. Помню, в одной из казарм в солдатском туалете сержант Пилти собственноручно прикрепил плакат: “Не бросайте окурки в писсуары, их потом тяжело раскуривать”. И при этом ржал, словно конь, сроду не видевший кобылицу. И еще однажды с юмором у меня вышла история. Это после того, как я катапультировался из своего “Стелта” над океаном и полетел вниз в спокойные волны. Я плыл шесть часов среди акул и до сих пор не понимаю, почему они меня не перекусили пополам, а потом еще пополам, еще и еще… Я изучил их характер, я различал их, как мы различаем лица людей. У них одинаково холодные глаза, а черты морд и поведение — разное. Прекрасно помню одну — она была намного проворнее других и всегда оказывалась ко мне ближе. Я видел себя в ее стеклянных глазах. А может, мне так казалось. Так вот о юморе. Когда кольцо этих отвратительных морд сжималось — я хохотал, хохотал прямо в воду. Это пугало акул, особенно эту, самую вертлявую. А так как она была ближе всех, то, шарахаясь от моего хохота, она толкала других, и вся банда рассыпалась веером в разные стороны. Но недалеко и ненадолго. Потом мне казалось или я убедил себя в этом для успокоения души, что мы с ней, с этой акулой, понимаем друг друга и ведем игру против остальных. А может, действительно наши биополя переплелись в животно-человеческое взаимопонимание. Не знаю. Во всяком случае, когда меня подобрал катер, я под залог месячного жалования выпросил у кока мясо и бросил его в сверкающие пасти. Я был уверен, что она, та акула, получила больше всех, я видел ее и метал мясо ближе к ней. Так я расплатился с акулой. И думаю, что это обошлось мне недорого.

— Я ничего об этом и не знал. Читал лишь твой отчет о катапультировании всей команды с борта “Эйзела”, жуткая история. Но нашли вас тогда быстро. И никто не писал об акулах.

— А их в тот раз и не было. Почему, не знаю. Может, моя знакомая увела их подальше. Но если бы она была, нам было бы плохо.

— Почему, Пратт?

— Причина простая. Эти катапультные устройства ввели после трагедии с “Челленджером”. На нем Катапульт не было, да и тогда бы они и не помогли. Просто задумались над этой проблемой — как спастись астронавту, если корабль падает. Русские тоже были научены горьким опытом — стали летать без скафандров, пока не потеряли на орбите троих.

— Да, я помню все это.

— Я катапультировался последним. Я командир Так положено. Было уже низко, я думал, что вряд ли парашют успеет раскрыться, но использовать последний шанс был обязан и, как оказалось, не напрасно. Так вот, я видел стаю акул, я падал прямо в их пасти. Я поджимал ноги до самой воды. Когда я вынырнул на поверхность, отдуваясь и пыхтя, — никаких акул не оказалось. Мы обозначились дымами, сумели сплыться вместе и эдакой гурьбой дождались водолазов-спасателей. Они молодцы — сначала посыпали все вокруг отпугивающим порошком, а потом с ходу, прямо с борта прыгали к нам, за ними плоты, лодки. Столько техники высыпали, что я подумал, как бы они не побили нас своими спасательными принадлежностями.

— Досталось тебе. Но куда же делись акулы?

— Я много думал об этом, Касл. Очень много. И вот что я надумал. После того, первого окунания в океан и шести часов среди акул, меня довольно долго преследовал этот кошмар. Этого никто не знает, но это были целые годы. Я засыпал, и ко мне приходили все акулы мира. Они раскрывали свои ужасные пасти, они смотрели на меня своими холодными глазами, тыкались в меня острыми мордами и смеялись, смеялись, смеялись… и только одна улыбалась заговорщески, прикрывая огромный глаз. Я переживал это каждую ночь. Не умерев однажды, я умирал каждую ночь пять лет подряд. Но тогда я все-таки победил себя. Победил. Но тогда, когда я падал вниз, в океан, видно, эти сны ожили во мне.

— Пратт, ты мне и не сказал, почему вам было бы плохо после катапультирования с “Эйзела”.

— Касл, ты меня удивляешь. А, впрочем, пока с этим не столкнешься сам, то и простые вещи могут быть сложными. Один из нас получил травму: оторвался трос, на котором крепилась вытяжная ракета. Хорошо, что он порвался уже после того, как между Скоттом и крылом было метров десять, иначе от него ничего бы не осталось. Трос был натянут, в Скотте было фунтов сто шестьдесят, не менее. Трос хлестко ударил его в лицо, рассек лоб и залил глаза кровью. На него было страшно смотреть, хорошо, что вода в океане соленая, кровь быстро остановилась, да и мы ему помогли, наложили пластырь. Почему не было акул: может, их и не было, а я их придумал в своем воображении, может, они ринулись к обломкам “Эйзела”, там были большие запасы еды. А может, и потому, что наши ученые придумали хитрую штуку. Когда ты летишь на парашюте, то из-под тебя выбрасывается на тросе небольшой шар, из которого сыплется порошок, пугающий акул и отбивающий их острый нюх, а потом разносятся “волны ужаса” для акул — боевой клич дельфинов. Сейчас всего этого нет — теперь вся кабина спасается, поэтому я тебе и рассказываю об этом. Я, Касл, боюсь, чтобы эти сны не пришли ко мне опять. Боюсь, что они снова приплывут, снова будут скалить свои отвратительные морды. Мне кажется, что я уже чувствую запах гнили, несущейся от их зубов, кривых, острых и осклизло-желтых. Ты смотри за мной, Касл. Чтобы я не сорвался во сне, именно во сне, а не наяву. Но не думай, я не псих. Я сильный. Мы победим, Касл, мы увидим Землю рядом, мы пройдем еще по полям, мы услышим шелест листвы, мы выбежим с тобой под дождь, под дождь теплый и сильный, мы еще побежим с тобой по лужам, распугивая лягушек.

— Ты прямо художник, Пратт. И не преувеличивай. Срывы были, и не у одного астронавта. Космос переделывает людей, накладывает свой отпечаток. Разум еще с трудом формализует его Бесконечность и Многообразие. Сплетение полей, неиссякаемые потоки частиц, их творение, метеориты, кометы — жизнь. Это жизнь, Пратт. Она бурлит, она взрывается огромными пузырями — звездами и галактиками, она рождает миры, они живут и умирают. Частицы жизни. Споры жизни несут ветры Вселенной, они расселяют Жизнь повсюду. А мы — разумные — несем умеющую Думать и абстрагировать жизнь дальше и дальше. Разум иногда подменяется неразумностью… и все начинается заново. Видно, в этом и есть бесконечность всего сущего. Рождаясь, все начинает тут же умирать, живое и неживое. Все гибнет, чтобы возродиться вновь. А я тоже не хочу умирать, если даже обречен родиться вновь. Я понимаю, что сделан из уже бывших в употреблении атомов, но вряд ли великий царь — Случайность — сляпает меня вновь точно таким же. Кстати, а где же другие жизни, Пратт?