Леонид Кудрявцев - День без Смерти (сборник)

• Название: День без Смерти (сборник)
• Автор: Леонид Кудрявцев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5–235–01066–3

Сборник фантастических повестей, рассказов, очерков, критики молодых авторов, членов Всесоюзного творческого объединения молодых писателей-фантастов при ИПО ЦК ВЛКСМ “Молодая гвардия”. В критический раздел вошли также статьи профессиональных писателей и критиков.

СОДЕРЖАНИЕ:

Предисловие

СЕМИНАР

Леонид Кудрявцев. День без Смерти

Леонид Кудрявцев. Выигрыш

Виталий Забирко. Войнуха

Феликс Дымов. Эриния

Елена Грушко. Зимний единорог

Елена Грушко. Ночь

Игорь Пидоренко. Старый дом

Михаил Пухов. Разветвление

Евгений Дрозд. Тень над городом

Виталий Пищенко. Рекламный проспект

ГОСТИ СЕМИНАРА

Юрий Глазков. Дорога домой

ПРЕЛЕСТЬ НЕОБЫЧАЙНОГО

Владимир Щербаков. Амброзия — дар океана

ПЕРЕКРЕСТОК МНЕНИИ

Григорий Арабескин. Серьезный жанр

Ирина Игнатьева. Профессия — читатель?

Ответственный редактор В.В.Федоров

Составитель Н.Г.Полунин

---

Ноги Гервасия повила повилика, доверчивый вьюнок поднял к нему взор, и множество, множество лиц засветилось меж зарослей душицы и мятлика, перепевалось, вздыхало. Гервасий видел, как из их дыхания соткалось склоненное к белому плечу женское лицо. Оно светилось, будто утренний снег в полумраке.

Выточенный изо льда морской конец взвился на гребне трав и грянулся галопом в глубины обимурские, откуда возрастало невиданное дерево. Крона его была усыпана самоцветами, они сверкали, словно множество манящих глаз! С нефритовой зелени струилась вода, и, выдыхая сладострастное: “Гал-лар-до!..”, из разомкнувшегося ствола выходил неведомый зверь. Чудилось, весь он был сплетением листьев и трав, но с красными метинами выстрелов Гервасия на боку. Рядом стоял белый, снежный, зимний единорог. Они оба ждали Гервасия, и тот торопливо шел к ним среди цветов, которые словно бы произошли от любви гвоздики и степного качима, чернокудренника и яснотки.

А над сугробами Кедрового распадка, меж снежинок и звезд, которые медленно сходили с небес, реял зияющий шар. Тайга тихо смотрела, как он возникал, над кровоточащим следом человека.

На сначала появилась тень…3

Елена Грушко Ночь

Рассказ

Была уже ночь, когда Ерасимов возвращался домой. В стеклах тлел лунный свет, на углах мерцали недобитые фонари.

Влажно, горьковато пахли тополя. Ветер сдул все сережки, и утром тротуар казался усыпанным малиной. Сейчас под ногами тихонько похрустывало. Ерасимов старался ступать мягче, но тут же забывался, й шаги его опять становились тяжелыми шагами обиженного человека…

Вдруг впереди послышалась возня. Ерасимов поднял голову. Под аркой сопел мужчина:

— Да погоди!.. Да куда ты!..

Резко, тонко стонала женщина. У Ерасимова мурашки по коже побежали. Ноги сами понесли его в подворотню.

Там было темно и узко, как в горлышке пивной бутылки. Ерасимов даже размахнуться не мог, не ободрав кулака о кирпичные стены, он не различал ни правого, ни виноватого, а потому сгреб обоих в охапку и выволок на тротуар. Женщина сразу поникла на землю, а мужчина рванулся было, да Ерасимов держал крепко.

По сравнению с провальной тьмой подворотни здесь, под звездами и луной, было очень даже светло, и обидчик показался Ерасимову чем-то знакомым — и уж совсем не похожим на злодея-насильника: небольшой, толстенький, мягкий, словно бы даже пушистый: такое впечатление производили его волосы и курточка.

— Скотина! — крикнул Ерасимов, треся его что было сил.

— Да я не… я не… — заикался в его руках мужичок. — Да нужна она мне семь лет!

Обидчик был пьяноват, поэтому не столько испугался, сколько возмутился. Дергался, как жирненький карасик на крючке, и пыхтел:

— Пусти! Ты что?! Я же Генка Щекиладко, из котельной! Со смены шел, а она…

Ерасимов вспомнил, что и правда слышал фамилию Щекиладко на одном из собраний, еще когда работал на заводе, да и видел его, конечно. А Щекиладко продолжал рваться:

— Я ее поймать хотел. Показать!..

— Зачем? — не понял Ерасимов. — Кому? Что показать?

На миг он ослабил хватку, и Щекиладко выскользнул. Отскочив, крикнул:

— Нужна она мне! Я семейный! Двое пацанов! Да ты погляди, погляди только! Она же босая и… — Тут он произнес какое-то слово, Ерасимову послышалось — “горбатая”, а Щекиладко, словно понимая что ему ничего больше не грозит, двинулся под арку, демонстративно напевая:

— Ай ку-ку, ай ку-ку, мне бы тол-стень-ку!..

Ерасимов наклонился над женщиной. Она неловко вытянулась — похоже, в обмороке, ноги у нее были босые, а под просторными складками серебристого плаща угадывался… горб. И правда горбатая!

— Убогую обидел! — прорычал Ерасимов и на миг удивился этому слову в своих устах. — Я тебе!.. Гад!

Но Щекиладко рассыпал вдали такую частую дробь шажков, что стало ясно: его уже не догонишь.

Ерасимов опять склонился к женщине. Она не приходила в себя. “Скорую” вызвать! Автомат на углу сломан, до ближайшего два квартала и сто процентов, что и тот… А как оставить ее валяться на холодном асфальте? Лучше пойти домой и там позвонить, тем более, что вон он, дом.

Ерасимов осторожно подхватил женщину под голые колени и горб. Очень тяжело было, неловко, на он напрягся и медленно двинулся вперед.

Жил Ерасимов на третьем этаже, и эта был единственный этаж, где горела лампочка, поэтому он сперва долго брел по крутой лестнице, нашаривая ногами ступеньки, еле удерживая незнакомку, которая безжизненно оттягивала ему руку, и то пугался: не померла ли она с испугу, — то злился на жертву Щекиладки. Впрочем, винил больше себя: зачем навязал себе и эти хлопоты, и эту тяжесть, и эту ответственность. Не бросишь же ее теперь здесь, на полдороге, придется тащить к себе, терять время… а спать хочется — спасу нет!.. И почему-то Ерасимов подумал, что к литературе он последнее время относится так же, как к этой ноше: бросить невозможно, но понимаешь, что не стоило и связываться. Горько стало в горле…

Он почти добрел до своей двери, когда женщина вдруг упруго вздрогнула в его руках. Очнулась, слава богу! Ерасимов хотел помочь ей встать, но его нога скользнула, он дернулся к перилам — и уронил незнакомку.

А она почему-то не упала. На миг повисла в воздухе и вдруг подобно огромной ночной бабочке, Слепшей от света, заметалась по узкой лестничной клетке, то касаясь пола, то ушибаясь о стены и потолок, подняв облако пыли, перемешанной с известкой, болезненно вскрикивая при ударах, вновь бросаясь на стены, словно птица, которая стремится вырваться на волю, разбив преграду своим телом и сильными крыльями. Так вот что крикнул на прощание Щекиладко. Не горбатая, нет! “Она босая и крылатая!” То, что казалось горбом и широким плащом, было крыльями!..

Его оцепенение прервал испуганно-ночной, осторожный и в то же время полный неистового любопытства звук. Такой звук возникает, когда пытаются бесшумно преодолеть сложную заградительную систему замков и цепочек.

Даром окатило Ерасимова — взмокли волосы на шее, а потом в холод бросило. Он кинулся к своей двери, вырвал из кармана ключ, вонзил его в скважину, и, когда вбегал к себе, ударило мыслью, что лучше бы сейчас захлопнуть дверь — проснуться от непостижимого сна, но летунья, словно почуяв спасение, ворвалась во тьму ерасимовского коридора, и дверь захлопнуло порывом ветра. Тут же раздался тяжелый и мягкий звук: сорвалась вешалка с одеждой.

Потом стало тихо. Тихо и темно. Через окно комнаты вошла луна, узкая бледная полоска, словно зыбкий мост, пролегла от окна до коридора. И слова, призрачные, как лунный луч, возникли в уме Ерасимова, будто кто-то прошептал ему на незнакомом, но понятном наречии:

В час, когда день угас,
Не одна ль струит
На соленое море блеск,
На цветистую степь
Луна сиянье?..

— Как тебя зовут?

— …

— Да ты не бойся!

— Я не страшусь тебя, о незнакомец беспечный. Ты мне обречен!

— Ничего себе! Не успела увидеть… Если я холостой, так это еще ничего не значит. Я ведь тебя и не разглядел толком. Кажется — извини, конечно, — ты женщина не моего типа. Я предпочитаю маленьких черненьких. Опять же, крылья твои… А какого цветя у тебя глаза?

— Не знаю о том.

— Ну не злись ты!

— Нет, я не злюсь.

— Что ж глупости говоришь? Кокетка! Чтоб женщина не знала, какого цвета у нее глаза…

— Не называй меня женщиной, не нарекай еловой чуждым.

— А? Пардо-он… И помыслить не мог, чтоб в наше время еще хоть кто-то… Ну, твои проблемы! Впрочем, ясно — крылья. Да, как-то трудно представить… Черт, неловко вышло. Ну извини, не дуйся. Погоди, сейчас свет включу, кофе сварим.

— Нет!!!

— Чего ты? Торопишься, что ли? Дома ждут? Не пойму вообще, как только тебя на улицу отпускают, да еще одну. Такую если неожиданно увидеть, с перепугу можно… это… Извини, конечно. А ты отсюда далеко живешь?

— О, далеко!..

— Ты прости, я, наверное, назойлив, но… ты так и родилась с… этим?

— Да. От рожденья меня носят крылья по свету.

— Вернее, ты их носишь, бедолага.

— Мы все такие — и жребий наш не тяготит нас.

— Да ты что?! Вся семья, что ли?!

— Да, мои восемь сестер от рожденья крылаты.

— Господи! Девять крылатых девок!.. А родители твои тоже уроды? То есть это… извини, я…

— О нет! Наш отец — луноликий, солнцекудрый красавец. Небесноокий и среброногий владыка…

— Ух ты, ну и штиль! Ты стишками, случаем, не балуешься?

— Что, объясни, эти слова означают?

— Стихи, говорю, не пишешь?

— Нет! Я не из этого племени…

— Ну и слава богу. Надоели стихоплеты — и стихоплетки тоже.

— Отчего же? Не сам ли ты услаждаешь себя ритма и рифмы игрою?..