Виталий Пищенко - Амальтея (сборник)

• Название: Амальтея (сборник)
• Автор: Виталий Пищенко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1991
• ISBN: 5-235-0195-5-5

Сборник фантастических повестей и рассказов “Амальтея” книга в своем роде уникальная. Много лет новосибирский писатель Михаил Михеев руководит литературным объединением фантастов. С бесконечным терпением и доброжелательностью он учит молодых авторов, не жалея сил и времени на опусы начинающих. Но время идет, мальчики растут… И вот теперь они, вполне сформировавшиеся писатели, решили преподнести к юбилею своего учителя эту книгу — своеобразный парад лучших произведений “мастерской Михеева”.

СОДЕРЖАНИЕ:

Пищенко Виталий. Предисловие

Бачило Александр. Помочь можно живым

Карпов Василий. Мутант

Клименко Владимир. Конец карманного оракула

Костман Олег. Избыточное звено

Носов Евгений. Землей рожденные

Пищенко Виталий. Замок ужаса

Титов Владимир. Робинзон

Ткаченко Игорь. Разрушить Илион

Шабалин Михаил. Ведьмак Антон

Шведов Александр. Третья стрела

Шалин Анатолий. Райская жизнь

Мостков Юрий. Михаил Михеев — крупным планом. Литературный портрет

Кузнецов Георгий. Библиографический указатель

Ответственный редактор В.Перегудов

Составители Е.Носов, В.Пищенко

---

Первая удача стоила мне трех дней осады, двух коробок конфет, бутылки шампанского по ресторанной цене и пачки “Мальборо”. Первая удача обернулась поражением. Я держал сердце на ладонях и чуть не выл от досады: не то. Еще три дня я пытался втолковать это веронике, с ужасом ожидая, что шоколад кончится — и опять слезы.

На третьей дюжине сформировался свод правил:

— не спешить.

— не медлить.

— не молчать.

— делать паузы.

— говорить обо всем, кроме главного.

— ничего не обещать словами.

— обещать все, но не словами.

— не просить.

— брать, но так, словно делаешь одолжение.

Я разработал проникновенно-внимательный взгляд.

Я раздобыл всепонимающе-усталую усмешку.

Я сочинил пять гладких и пять колючих историй, которые проговаривал бархатистым, обволакивающим голосом.

Я купил коробку иголок для проигрывателя и два ящика пластинок “Алан Парсонс проджект”.

Началась работа. Скоро я очень удивлялся, если в середине последней песни на второй стороне (“Старый и мудрый”) не видел протянутого мне сердца.

Совсем негодные я возвращал немедленно. Если же замечал хоть одну дорогую мне черточку, оставлял.

Я отчаялся найти море и хотел составить его из капель.

Это титанический труд, сродни старательскому: из горы пустой породы, вымыть несколько драгоценных пылинок. Попутно выяснилось, что вероники совершенно лишены инстинкта самосохранения. Чем больше скапливалось у меня сердец, тем больше было желающих. Очередь выстраивалась на три квартала. Пришлось отказаться от музыки и историй. Соседи были очень недовольны шумом на лестничной площадке, но после трех минут общения со мной готовы были согласиться даже на установку парового копра у себя под дверьми. Зато очень довольны были таксисты: вероники не скупились и оплачивали дорогу в оба конца, частенько забывая сдачу.

Иногда у меня собирались друзья, и я отдыхал, уютно устроившись в глубоком мягком кресле. Мы курили, пили кофе, слушали музыку и говорили обо всем на свете, от экзистенциализма до прогрессирующего в некоторых странах амбидекстризма. Приятно пообщаться с людьми, читавшими “Я и Оно”, “Гиту” и “Миф о Сизифе”.

Но однажды ввалился какой-то тип в расстроенных чувствах, с дрожащими губами и дергающейся щекой, вырвал меня из любимого кресла и заорал, брызгая горькой слюной:

— Где она?

Я был спокоен. Я был само спокойствие, к подобным инцидентам я уже привык и спросил своим глубоким, бархатным голосом:

— Кто тебе нужен, друг мой?

— Вероника!

— Вероника или вероника?

— Вероника! Моя Вероника!

Глупец, он думал, что Вероника может ему принадлежать!

— Ее здесь нет.

Ее здесь в самом деле не было, но парня мне стало немного жаль, хоть он и забрызгал мне всю рубашку. Я отдал его на попечение случившимся здесь вероникам, сменил рубашку и подошел к зеркалу, чтобы повязать новый галстук. Я повязал галстук, проникновенно-внимательно посмотрел в зеркало и всепонимающе-устало усмехнулся. А из зеркала проникновенно-внимательно смотрел на меня и всепонимающе-устало усмехался Марк Клавдий Марцелл, я собственной персоной.

17

Итак, дело сделано.

Я видел занесенное копье, но не обернулся. Знал: не осмелится. Трус, размазня, тряпка. Не осмелится. И оказался прав. Светофор после зеленого мигнул желтым и опять зажег зеленый.

Таксист не пикнул, выслушав невыгодный адрес, развернулся на перекрестке и погнал по осевой. На чай я ему ничего не дал.

Маленькая ладошка в моей руке была холодной, почти бесплотной. Я едва сдерживался, чтобы не сжать ее до хруста, до крика, до подтверждения: я здесь, я живая, я рядом.

Я привел Веронику домой. Замок с подхалимской готовностью щелкнул за нашими спинами. Вероника вздрогнула и тихонько вздохнула. Или всхлипнула?

— Часы. Стоят, — сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать. — Заведи. Пожалуйста.

Она подошла к часам, подтянула гирьку, толкнула маятник. От громового тиканья мне заложило уши. Маятник раскачивался, но стрелки были неподвижны. Без пяти пять.

— Что-даль-ше? Что-даль-ше? Что-даль-ше?

Я не знал, что ответить часам, не знал, что дальше.

Я шел, чтобы дойти, бежал, чтобы добежать, летел, чтобы долететь, покрылся неуязвимой броней, чтобы победить. Ясно видел цель и сам стал средством ее достижения. Стер в кровь ноги, но дошел, обломал крылья, но долетел. Порвал ленточку, и приз был в руках.

— Что-даль-ше? Что-даль-ше? Что-даль-ше?

У нас был свой язык, и на вопрос “чапить бум?” было принято отвечать “бум-бум”.

— Чапить бум?

— Что?

— Чай пить будем?

— Да.

— Индийский, грузинский, цейлонский, зеленый, английский на розовых лепестках, китайский, с мятой, душицей, чабрецом?

— Горячий.

Я метнулся на кухню, обхватил чайник ладонями, и он закипел. Достал из шкафчика наши праздничные чашки, а из холодильника двести сортов варенья, включая абрикосовое. Откупорил сто банок сгущенки и квадратно-метровую коробку московских конфет.

Все было готово, и я позвал Веронику. Пока она сто тысяч лет шла из комнаты на кухню, еще раз осмотрелся и остался доволен. Едва ли там ее поили чаем вкуснее.

Вот только тараканы. У нас их никогда не было. Я знал, что это означает, но не хотел верить. От соседей набежали, думал я. Потравим. Я дунул на них, они ретировались за холодильник и опасливо зашевелили усиками.

Вероника села на свое любимое место у окна.

— Варенья положить?

— Нет, спасибо.

— Сгущенку?

— Нет, спасибо.

— Конфеты, мед?

Я суетился, был назойлив и противен самому себе. Вероника смотрела в окно и пила чай мелкими глоточками. Без сахара.

— Что-даль-ше? Что-даль-ше? Что-даль-ше?

За окном достраивался второй этаж универмага, и тощие краны тягали поддоны с раствором. Очень интересно.

Чашка хрупнула под моими пальцами и рассыпалась в пыль. Я вскочил и грохнул кулаком в стенку. С потолка посыпалась штукатурка, соседи снизу постучали по батарее. Проползла вечность, прежде чем Вероника оторвалась от окна и посмотрела на меня.

— Извини, я не расслышала. Ты что-то сказал?

— Нет!

— Ну, извини.

Она опять повернулась к окну, а руки ее в это время собирали в мойку посуду, протирали стол, намыленным кусочком поролона до безнадежной чистоты отмывали чашку и блюдца.

Смотреть на это не было сил.

Я вернулся в комнату. Без пяти пять.

— Что-даль-ше? Что-даль-ше? Что-даль-ше?

— Хочешь, посмотрим наши фотографии? Ну те, гагринские, и еще студенческие, и владивостокские, и где ты с яблоком под деревом, когда на шашлыки ходили с Сережей, и где ты в черной куртке на трапе теплохода, и в каскетке на пляже, и у своей установки на работе. Хочешь?

— Давай.

Я тащил из прошлого ниточки, но они были слишком тонкими, резали в кровь пальцы и рвались одна за одной.

— Кстати, как у тебя на работе?

— Нормально.

— Хочешь, купим машину? Белые “Жигули”, девятую модель. Хочешь?

— Зачем?

— Ездить. Будем ездить, тебя запишем на курсы, получишь права. Хочешь? Или куда-нибудь за бугор по турпутевке. У меня знакомые в “Спутнике”. Хочешь?

Я говорил и говорил, а стены и потолок медленно сдвигались, давили на плечи, сжимали с боков. Я едва Держал потолок, и мне было тяжело.

— Пойдем погуляем! — закричал я.

— Куда?

— Куда-нибудь!

— Зачем?

— Просто так!

Я выскочил в дверь вслед за Вероникой, и потолок рухнул.

18

Что приятнее: знать, что ты лучше или что все остальные хуже?

Как-то раз я видел по телевизору олимпийского победителя в марафоне. Он только что финишировал и на верхней ступеньке все еще тяжело дышал. На него было жалко смотреть, столько недоумения, обиды и растерянности было в его глазах, когда он разглядывал маленький желтый кружочек. В конце концов он снял медаль и зажал в кулаке. Наивная уловка: так ему казалось, что ее нет.

Что-даль-ше? Что-даль-ше? Что-даль-ше?

Пусть исполняются заветные желания лишь у наших злейших врагов.

Пусть в наказание будут услышаны молитвы лишь неисправимых грешников.

Пусть мы будем мучиться и искать, и пусть нам не доведется найти утерянное.

19

Зря я повел ее гулять.

Мы прошли мимо автозаправочной станции, и сто двадцать пять шоферов попали в больницу с вывихом шейных позвонков, а сто тонн девяносто шестого бензина вылилось из пистолетов на землю.

Мы шли мимо пожарной части, и пожарные машины, задрав к небу брандспойты, изображали из себя стадо веселых красных слонов на водопое.

Мы шли вверх по проспекту Науки, и автобусы сворачивали с маршрута, чтобы потаращиться на Веронику стрекозиными глазищами.