Юрий Коваль - Когда-то я скотину пас

• Название: Когда-то я скотину пас
• Автор: Юрий Коваль
• Жанр: Русская классическая проза

---

Коваль Юрий Иосифович Когда-то я скотину пас

Юрий Коваль

"КОГДА-ТО Я СКОТИНУ ПАС... "

Завернутая в крафт, натертая крупной желтой солью, в рюкзаке моем лежала нельма.

Было жарко, и я часто развязывал рюкзак, принюхивался - жива ли?

Кроме нельмы в рюкзак вполне вмещался небольшой корабельный штурвал. Нельма и штурвал да несколько этюдов - достойные приметы путешественника, возвращающегося домой из плаванья по северным озерам.

Билет на поезд до дома был куплен заранее, оставалась ночь в чужом полупортовом городе. Денег не осталось. Я наскреб мелочи, купил полбуханки хлеба и пошел в инспекцию рыбоохраны. Рабочий день кончился, но в условленном месте мне припрятали ключ.

В инспекции было пыльно. В углу, как жучок, скрежетал репродуктор. Пристроившись под графиком отлова судака, я вынул из рюкзака штурвал.

Старой он был работы, шоколадного с зеленцой дуба и в медных заклепках. Одна рукоятка обломалась, вероятно, от напряга капитана, и штурвал списали на берег. А я как раз стоял тогда на берегу и обогрел старого морехода.

Я ел хлеб и смотрел на штурвал. Пробовать нельму мне пока не полагалось. Я хотел привезти ее в Москву и показать друзьям, которые в глаза не видывали нельм. Я заранее веселился, представляя нельму в кругу друзей, и сочинял стихи про штурвал.

Когда-то я скотину пас,

Сажал в садах фасоль.

Теперь держу в руках компас,

Держу в руках буссоль...

Пожалуй, с "буссолью" я поторопился. В ней было мало корабельного, да и желаемый штурвал не попадал в балладу. Сомневаясь, промеряя варианты, одиноко усмехаясь над своей поэзией, я коротал скучнейший вечер в конторе.

Когда-то я скотину пас,

В лугах ромашку рвал...

Почему-то никак не мог я отделаться от этой "скотины", которую якобы пас.

Скрипнула дверь, вошла уборщица - белобрысая девка с ведром и тряпкой в руках. Поставила ведро, бросила тряпку и стала подтягивать и подтыкать платье, прямо надо сказать, довольно-таки высоко.

Я пока не ввязываться в дело и тихо ел хлеб. Она ворчала и бурчала про себя, осматривая пол конторы, заляпанный глиной с рыбацких сапог.

- Скотный двор - сказала она и тут заметила меня.

Туповатое напряжение сковало ее лицо. Она, видно, соображала, откуда я мог взяться. Напряжение не приносило плода, взяться я ниоткуда не мог. Полноватая светлоглазка, она была, как говорят, немноЮ сырая, что вполне соответствовало профессии.

Я ел хлеб, не собираясь особо разговаривать. В конторе я ночевал незаконно, и меня легко было выставить на улицу.

Скромно и незаметно, без натуги, двумя пальцами она опустила подол.

- Хочешь огурчика малосольного? - спросила она.

Эти слова звучали, кажется, неплохо. Открывать, однако, рот не захотелось, и я кивнул: дескать, давай. Почему-то я решил быть строгим.

Она вышлр в коридор и тут же вернулась. Огурцы в трехлитровой банке ожидали ее, оказывается, за дверью.

- Сама солила? - спросил я. Толково спросил и строго. Для начала разговора это был нужный вопрос.

- Сама, - кивнула она и присела к столу.

Я выудил огурей

Посол оказался умеренным. Какой-то тихий посол, женский. В нем чувствовалась близость северных озер и влияние девятнадцатого века.

- У тебя что - денег нет? - спросила она.

Завязался все-таки разговорчик, и она продолжила его остро. Надо было ответить со строгостью хотя бы средней силы. Я долго думал, игррая огурцом.

- Есть, но не здесь и мало.

Некоторое время она молчала, переваривая предложенную мною кашу.

- Дать трешку?

Я отвлекся от огурца. Она улыбалась. Кажется, она простирала ко мне нечто материнское. В серебряных ее глазах заключалась и печаль с оттенком лукавства. Хотя в серебре ни лукавства, ни печали прежде нами не наблюдалось. Она ожидала, клюну ли я на трешку, как клюнул на огурец.

- А ты что, кому попало даешь? - грубовато нашелся я.

- Кому попало, - вздохнула она.

- Тогда не надо ?

Разговор забрел в кривое русло, которое могло свернуть и в сторону неудачной семейной жизни. Она могла свободно начать рассказ, как были неправы те, кому она давала трешки. А они, конечно, были неправы. И я буду неправ. Надо было поворачивать штурвал разговора на несколько румбов правее.

- Вот! Посмотри, что я везу! - сказал я, поворачивая разгово. р в сторону штурвала и указывая на него.

- Руль?

- Лурь, - передразнил я. - Это штурвал. С Белого озера. А вот послушай песню.

Я взял штурвал, завертел его перед собой и слегка принел:

Когда-то я скотину пас... и т. д.

Пел я весело, полагая, что она вполне достойна моей новоиспеченной мореходно-пастушьей песни. Это было как бы наградой за возможную трешку и реальные огурцы. Во всяком случае, когда поешь песню и не берешь трешку это большая человеческая правота.

- Я бывала на Белом озере, - сказала она, не замечая правоты и пасомой мною скотины. - Плавала там с детьми на теплоходе.

- А я прошел Белое озеро вдоль и поперек. Понюхал белозерского снетка.

- И знаешь, что я там видела? Затопленную церковь... Дети бегают и радуются! Домик! Среди воды! Вот бы в таком пожить, прямо из окошка рыбу ловить! А взрослые грустно смотрят. Когда подплыли поближе, и дети перестали кричать. Окна мрачные и пустые... Дыры, а не окна.

Это место на Белом озере, которое называется Крохино, я, конечно, знал. Затопило там деревню - уплыли дома, а церковь осталась стоять. Странно, что ее не взорвали.

- Я-то вначале думала, что кто-то нарочно построил церковь прямо в воде, чтоб рыбаки подплывали на лодках или прятались от бури.

Она отвернулась в этот момент и смотрела в окно. Я не видел, что там делается в ее серебре, какие возникли новые детали.

- Неужели так и думала?

- А что? Разве это невозможно?

- Сейчас невозможно. И нет таких людей, которые так думают.

Она повернулась ко мне, и я понял, что серебро потускнело, блеск ушел в глубину.

- А может, есть?

- А если и есть - нет у них силы построить.

- А у тебя была бы сила - ты бы построил?

- Храм посреди волн?

Я задумался. Слишком углубиться в эту идею мне не удавалось. Только что писал стихи про штурвал, ел огурцы, и тут же строить храм средь волн было нелепо. Пожалуй, в этот момент я был способен на скромное строительство, не шире шалаша, и желательно на суше.

- А как тебе песня? - спросил я, уходя в сторону от строительства храма. - Сам сочинил.

- А когда ты коров-то пас?

- Не коров! Не коров! Скотину!

- Телят?

- Да вообще всякую скотину... понимаешь?.. Скотину вообще.

- И долго ты пас-то?

- Два года, - неожиданно ответил я.

- Прирабатывал? Нет, это было невозможно.

- Ладно, - сказал я, - я не пас никакой скотины.

- И фасоль не сажал?

- Сажал, - снова неожиданно ответил я. - Но редко, только в крайних случаях. Она тихо задумалась, соображая, в каких таких крайних случаях люди сажают фасоль.

- Бывало, как построю храм на воде, - сказал я, - сразу фасоль сажаю, так что скотину пасти некогда.

Она все-таки улыбнулась. Материнские струны снова звякнули в серебре.

- Смеешься?

- Не смеюсь, но скажу честно: строить храм мне не по силам. Скотину я не пас и фасоль не сажал. И штурвал-то крутил всего два часа. Но сейчас я тебе кое-что покажу, - и я достал из рюкзака нельму.

Бечевка, которой был завернут сверток, оказалась жирной на ощупь и, видно, тоже просолилась. Крафт-крафт - я развернул рыбину.

От соли чешуя нельмы еще потемнела, пасмурно засветились ее бока. Цельная, неразрезанная, нельма была бы уместна на старом столовом серебре. Нож, которым я взялся ее разрезать, выглядел откровенной железякой, жидкой и белесой.

- Боже, что это? - спросила она, как видно, не находя в нельме признаков рыбы.

- Нельма. Рыбаки мне подарили.

- Такое кому попало, наверно, не дают, - сказала она, глядя на меня с уважением.

Нельма жирно вздрагивала под ножом, выскальзывала изпод лезвия, и я водил им деликатно, как скрипач смычком. Я как бы играл "Элегию" Массне.

Нельма уже просолилась. Мясо ее было полупрозрачным с легким перламутровым отливом. Сквозь ломтик нельмы можно было разглядеть тусклое инспекционное окно.

- Смотри-ка, - сказал я. - Сквозь нее окно видно.

Она взяла в руки кусочек нельмы, посмотрела в окно, отведать рыбы она не решалась.

- Меня зовут Нина, - неожиданно сказала она.

Я попробовал нельму и, показалось, совершил что-то незаконное. Нельма была наивна. Вкус ее, нежность и прозрачность заключались в слове, тдющем на губах, - "нельма".

- Ешь, - прикрикнул я. - Чего ты тянешь?

- Не знаю, наверно, мне нельзя... Такая рыба. Не для меня.

- Хватит валять дурака. Ешь! Вот смотри! Это не нож - это смычок! А нельма - скрипка.

Отрезая следующий кусок, я играл уже "Танец с саблями" Арама Ильича Хачатуряна. Пока я наяривал на скрипке, она все-таки съела свой кусок нельмы, и я протянул ей второй.

- Значит, ты тоже даешь кому попало? - споосила она не принимая рыбу из моих рук.