Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

• Название: Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
• Автор: Армин Шейдербауер
• Издательство: Яуза, Эксмо
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22254-4

Автора этих мемуаров можно назвать ветераном в полном смысле этого слова, несмотря на то, что ко времени окончания Второй мировой войны ему исполнился всего лишь 21 год. В звании лейтенанта Армин Шейдербауер несколько лет воевал в составе 252-й пехотной дивизии на советско-германском фронте, где был шесть раз ранен. Начиная с лета 1942 г. Шейдербауер принимал участие в нескольких оборонительных сражениях на центральном участке Восточного фронта, в районах Гжатска, Ельни и Смоленска. Уникальность для читателя представляет описание катастрофы немецкой группы армий «Центр» в Белоруссии летом 1944 г., а также последующих ожесточенных боев в Литве и Польше. В марте 1945 г., в сражении за Данциг, Шейдербауер получил тяжелое ранение и попал в госпиталь. Вместе с другими ранеными он был взят в плен вступившими в город советскими войсками, а в сентябре 1947 г. освобожден и отправлен в Австрию, на родину.

---

В итоге мать вернулась домой, и это оказалось правильным. Она не прошла медкомиссию, и ее не привлекли к обязательным работам на оборону. Но часть квартиры, две небольшие комнаты, все же отобрали. За комнату, где мы раньше жили с братом, она сражалась «как львица». 2 октября я писал ей, что она должна спросить господ чиновников, являлись ли мы с братом, сражавшиеся на переднем крае, действительно «бездомными». Заберут ли они у нас комнату по той причине, что мы «всегда находимся на фронте, а отпуска запрещены»? Потом я постарался ее утешить, потому что «ругаться нет смысла», что ей надо пока потерпеть, и мы все скоро вернемся домой.

К счастью, отец получил отпуск. В сентябре, после 13 месяцев, отпуск получил Руди. В последний день пребывания дома он написал мне и процитировал чьи-то слова: «Все это в высшей степени печально». Кто был их автором, я теперь не помню. В своем письме от 9 октября, в разгар боев на Нареве, я просил у матери прощения за долгое молчание. «Правда, у меня не было свободного времени, чтобы писать, и не было времени собраться с мыслями. Но, несмотря на это, я, как никогда раньше, мысленно с тобой, моя дорогая мама, и надеюсь, что смогу, хотя бы в духовном смысле, как-то облегчить для тебя теперешние трудности. Как бы я хотел помочь тебе, если бы только мог. Но мы все надеемся, что очень скоро все изменится коренным образом. Нервы у меня опять «не на высоком уровне». Но я всегда очень радуюсь твоим милым письмам и письмам от своей дорогой девушки из Швейдница».

В письме от 11 октября я писал отцу: «Я на нижнем Нареве в отвратительном районе. Маленькая книжка «Рядом с конфликтом», которую ты мне прислал, оказалась очень хорошей и действительно мне помогла. Это правда, что невозможно продолжать жить, полагаясь только на свои силы. Поэтому я молюсь и надеюсь, что мы все будем счастливы и скоро встретимся».

На Наревском плацдарме наш батальон был отброшен на несколько километров к югу. Свой командный пункт мы разместили в одном из отдельно построенных погребов, обычных в этой местности. Потолок в погребе был высоким, и в нем можно было стоять и ходить. Его размеры были примерно восемь метров на три: по тогдашним стандартам настоящая квартира. Но случилось так, что в этом месте были крысы. Один из наших связных чуть было не стал виновником несчастья, когда выстрелил из винтовки в появившуюся средь бела дня огромную тварь. Грохот был такой, словно мы получили прямое попадание снаряда. Пуля срикошетила и разбила стекло стоявшей передо мной на столе бензиновой лампы. Затем она ударила в деревянную дверь, которую через долю секунды открыл входивший к нам радист.

24 октября капитан Шнейдер был переведен в другую часть. Он должен был отправиться в располагавшийся в тылу дивизии полевой резервный батальон. Несомненно, к учебной части он подходил больше, чем к боевой. Он был добрым человеком, обладавшим безмятежным характером, и расставаться с нами ему было нелегко. Он поблагодарил меня за помощь, которую я оказывал ему в то время, когда он командовал батальоном. Таким образом, именно он оказался тем человеком в полку, который нашел для меня слова признательности. Я вспомнил Расейняй, когда на мои возражения, что капитан был не на своем месте и что я не мог от него избавиться, майор фон Гарн ответил: «Тогда руководить батальоном придется вам». За несколько дней до ухода Шнейдера с нами произошел случай, который сделал прощание с ним менее напряженным.

Как-то ближе к полудню мы решили осмотреть огневые позиции противотанковых пушек лейтенанта Кристена. По-видимому, нас заметил расчет русского противотанкового орудия. Они держали нас под прицелом, но, к счастью, мы находились в поле, где проложенные в нем борозды давали нам возможность хоть как-то укрываться. Тем не менее русский наводчик выстрелил настолько точно, что я почувствовал воздушную волну от снаряда, пролетевшего в нескольких сантиметрах надо мной. С абсолютной ясностью я ощутил, как у меня зашевелились волосы. После очень долгих двух или трех минут, в течение которых вражеский наводчик выпустил по нам около 10 снарядов, мне удалось перепрыгнуть в другую борозду. Она была поглубже. Чуть позже в ней лежал и Шнейдер. Выпустив около 50 снарядов, русские наконец успокоились. Тем не менее мы еще какое-то время продолжали лежать, чтобы противник подумал, что мы были убиты. Потом мы вскочили и побежали к находившимся от нас в 50 метрах кустам, где и спрятались. Когда мы добрались туда, то от пережитого страха с наших лиц катился пот. «Вот это да», как говаривали солдаты.

До прибытия нового командира командование батальоном принял мой старый знакомый Байер, который был моим ротным командиром в 1942 г. Теперь он был майором. Командный пункт переместился в отдельно стоявший дом с видом на передовую и таким образом находился в секторе обстрела русских противотанковых орудий. Поэтому противник не должен был заметить ни малейших признаков света или дыма. Я обнаружил, что Байеру по ночам звонила по телефону жена, которая служила во вспомогательном подразделении связи Главного командования сухопутных войск. Это напомнило мне о том, как в лесу под Гжатском Байер напевал популярную берлинскую песенку «Эмма на скамейке», о любовнике со своей подругой. Теперь, изображая стоическое спокойствие, Байер сидел за столом и постоянно насвистывал хорошо известную мелодию «Миллионы Арлекина».

4 ноября прибыл новый командир. Это был майор Вальтер Премроу, австриец из Штирии, который ранее командовал так называемым штурмовым батальоном 78-й пехотной дивизии. Эмблемой этого соединения была рука в железной перчатке. Как земляки, мы сразу же понравились друг другу, и я был очень доволен своим новым начальником. Однако, как и майор Байер, Премроу тоже пал в бою в феврале 1945 г.

10 ноября, к своему немалому удивлению, я получил приказ пройти курс переподготовки в пехотном училище в Деберице с 20 ноября по 10 декабря. Я сразу же усмотрел в этом возможность перейти в 7-й гренадерский полк. Свой отъезд я отмечал вместе с Гельмутом Кристеном, товарищем в летнем отступлении из Белоруссии. Мы сошлись на том, что в 472-м полку обстановка была явно нездоровая, а отношение к офицерам несправедливым. Например, лейтенант Вике, офицер полкового штаба, который отступал вместе с тыловой частью, стал недавно обер-лейтенантом. В 9.55 мы в очередной раз прослушали песню «Лили Марлен», которую передавали ежедневно в одно и то же время с армейской радиостанции под Белградом. Эта песня уже давно стала легендой. Хотя мне она поначалу не нравилась, как не нравились и другие модные песни, но со временем я тоже поддался ее очарованию. Голос певицы Лейл Андерсен и простой текст, содержание которого каждый солдат уже испытал на себе, покорили меня. Даже издевательские пародии, я вспоминаю одну, относившуюся к первой русской зиме 1941/1942 гг., не смогли лишить мелодию очарования.

Майор Премроу переговорил с командиром полка и упросил его предоставить мне несколько дней отпуска до начала занятий. Я был счастлив и едва мог поверить, что в скором времени мне удастся побывать дома. В последние часы перед отъездом я находился в таком нервном напряжении, что чувствовал дрожь по всему телу. Я боялся, что в последний момент или придет приказ на полный запрет отпусков, или произойдет прямое попадание снаряда.

По прибытии в тыловую зону я забрался в деревянное корыто и принял «очистительную» ванну. После этого водитель, тиролец Алоиз Ворц, отвез меня на станцию Насельск. Там я дожидался регулярного поезда на Торн (Торунь). Я чувствовал себя как во сне. В купе сидели две немецкие девушки из крестьянской семьи, проживавшей вблизи линии фронта. Родители отправили их к родственникам в западной Германии. Все было таким чудесным и, после такого тяжелого лета, совершенно непостижимым. С моих плеч свалилось бремя ответственности, и меня охватила усталость. Прислонившись к старшей из девушек, я заснул. В Торне наши пути разошлись.

О дальнейшем пути и о прибытии домой воспоминаний у меня не сохранилось. Как я понимаю, из письма матери, она была ошеломлена звонком в дверь в девять часов вечера и моим появлением на пороге. Она и маленькая Лизль чувствовали себя неплохо. Неделя отпуска пролетела быстро, но никого из одноклассников дома не было. Все они были разбросаны по различным фронтам, и даже мои знакомые девушки были призваны на оборонные работы. То же самое произошло и с Гизелой. Она находилась где-то в Саксонии, и я не мог с ней встретиться, потому что ее бы конечно не отпустили. От трудовой службы был временно освобожден только Герми Эккарт. Он заболел дифтеритом и находился в больнице на карантине.

Я немного знал его брата Ганса. В то время он был унтер-штурмфюрером СС. После войны я встретился с ним, и он сказал, что «работал на американцев». В 1949 г. он был похищен в Штокерау советской спецслужбой, и ему пришлось провести долгих шесть лет в заключении. Какое-то время он находился в Воркуте.