Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

• Название: Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)
• Автор: Валентин Костылев
• Жанр: История

---

В дороге горцы делились последним с русскими ратниками, предлагали им с большою приветливостью свои кукурузные лепешки. Никогда горец не принимал в дороге пищу, не вымыв в снегу руки.

Их старшины - Иван Млашика, Сибака, Кудадек Александр, Салтанук Михаил и Темрюков - ехали впереди полка, внимательно осматривая прищуренными глазами окружавшие их равнины. После горных уступов и ущелий эта ровная снежная низменность резала глаза, вызывала любопытство...

Донские казаки и прочие степные всадники тоже закутались, кто во что мог; терли уши, носы; сгорбились от непривычки к морозу, норовя повернуть коней спиной к ветру.

Большие воеводы мужественно переносили непогоду, не слезая с коней, осанисто гарцуя впереди своих полков, тем самым показывая воинам пример выдержки и терпения.

Шиг-Алей ехал рядом с Михаилом Глинским. Половина жирного, бабьего лица у него была закрыта башлыком; вместо шлема - пышная меховая остроконечная татарская шапка. На нем была дорогая соболья шуба, подаренная царем Иваном. Он туго перетянул ее пестрым шелковым кушаком.

Толстый, грузный, сидел Шиг-Алей на громадном косматом коне, широко расставив ноги в лосевых сапогах. Косые монгольские глаза хитро посматривали по сторонам.

Иногда он подзывал к себе своего слугу, ехавшего невдалеке от него и закутанного в оленьи меха, и что-то говорил ему по-татарски на ухо. Тот пускался вскачь в тыл и затем возвращался с кем-нибудь из воевод. Шиг-Алей важно принимал поклон воеводы и, размахивая коротким золоченым жезлом, отдавал то или иное приказание.

Все воеводы должны были каждое утро после ночлега собираться у него в шатре для совета и получения приказаний. Воевод созывали особыми рожками. Шиг-Алей подробно расспрашивал каждого из них, как они провели ночь, не было ли чего ночью, здоровы ли ратники в полку, нет ли падежа в табунах, хватит ли припасов до следующего перехода.

Воеводы обо всем докладывали Шиг-Алею с великою почтительностью. Шиг-Алей напоминал всем воеводам строгий приказ Ивана Васильевича, чтоб дорогою в деревнях и селах ничего силою не брать и никакого ущерба не чинить. Царь Иван грозил суровым наказанием за ослушание. Кормовщикам, тем, кто обязан был заботиться о питании войска, еще в Москве было о том сделано внушение самим царем.

Всем в войске известно, каким большим уважением и доверием пользуется у царя Шиг-Алей. Его боялись. Только князь Курбский держался с ним, как равный. За то Шиг-Алей и недолюбливал князя, хотя вида никогда не показывал.

Глинский тоже держался с достоинством.

Данила Романович ехал скромно позади Шиг-Алея и Глинского, как простой начальник. Ехал сосредоточенно, молчаливо. Когда его подзывал к себе Шиг-Алей, он уважительно нагибался к нему с коня и то и дело кивал головой в знак полного согласия и одобрения.

И все дивились на него - царицын брат, самый близкий к царю человек, а такой тихий и услужливый. Считали его недалеким. Но были и такие, что говорили обратное. Мол, он притворяется, нарочно не лезет вперед, спрятал до поры до времени когти. Всяко говорили о брате царицы Даниле и вообще обо всех Захарьиных. Многие считали их великими хитрецами, боялись их, но больше всего мучились завистью, видя близость их к царю. Зависть вообще была в ходу при дворе, и недаром некогда митрополит Даниил писал о придворных и вельможных, что они "яко звери дивии друг друга снедающие, радуются и веселятся о напастях и бедах ближнего".

За войском следовали волчьи стаи, рылись в мусоре после караванов, не решаясь подойти близко. Кое-кто из конников все же наталкивался на них, оставляя после себя на дороге ободранные волчьи туши.

Во время привала пешие даточные люди ходили на лыжах в лес добывать зверя и птицу. Бегали за дикими оленями, не безуспешно. Били поляшей (тетеревов), рябчиков, белых куропаток, зайцев. На кострах коптили их и ели.

Андрейка однажды встретил в лесной чаще сохатого. Большой, красивый зверь поразил парня своим спокойствием, своим беспечным, свободным видом. Убивать рука не поднялась, а надо бы... Войску пригодились бы и мясо и шкура. Жалостлив был парень, нередко и в прежние времена на деревне над ним потешались. "При такой могучести, словно красна девица", - говорили односельчане. Но никто не знал того, как любил Андрейка видеть дикого зверя на свободе, да еще зимой, в жемчужной, сказочной лесной рамени.

Ветер усиливался. Рогожи над пушками вздувались, того и гляди улетят. Войско пошло медленнее и еще чаще делало остановки. Визг дудок и набаты едва можно было разобрать в задних рядах: долетало только обрывками - от этого останавливались и снимались не ко времени. А потом приходилось догонять. Крики, ругань, свист бичей над лошадьми. И кони и люди пытались бежать, падали; раздавались проклятья... Кого проклинать? Неизвестно. Догнав головные части войска, люди долгое время тяжело дышали, присаживались на розвальни.

- Ну и ну! - проговорил Мелентий, примостившись в розвальнях рядом с Андрейкой. - Ехал, да не доехал; опять поедем, авось доедем. Чудеса! Ей-богу!

Видно было, что Мелентию пришла охота покалякать.

Ночь протекла в борьбе со снегом, с ветром и морозом. Костры задувало, заносило метелью; валились шатры; вода в железных берендейках замерзала; страшно гудел ветер в сосновом бору; казалось, сам дьявол старался помешать московскому войску. Люди тряслись от холода, лошади, мокрые от долгого пути, понуро жевали сено, от них шел густой пар. Кое-где все же огонь не уступал стихии; пламя металось из стороны в сторону, а не гасло. Сюда, к этим кострам, сбегались толпы разноплеменных людей. На разных языках ворчали на непогоду; иные, отойдя в сторону, молились про себя, вполголоса причитывали, вынув из-за пазухи костяных и деревянных божков; чтобы умилостивить божков, мазали их маслом.

Андрейка и Мелентий залезли в розвальни, накрылись рогожей да поверх рогожи овчиной - сделалось тепло. Мелентий не стерпел - стал рассказывать сказки.

- Жил один боярин... богатый-пребогатый да знатный... выше царя себя мнил... И невзлюбил он своего холопа Иванушку... дураком его и всяко обзывал... и порол его люто и утопить хотел...

Андрейка закашлялся, заволновался.

- А ты не врешь? - сказал он тихим, дрожащим голосом.

- Ладно! Слушай!.. А у боярина была дочка, красавица писаная, а звали ее - забыл как - только была она очень добрая и пожалела молодого холопа. Пожалела, да и полюбила. Отец выпорет его, а она приголубит, ручками белыми обовьет, кудри ему погладит...

Сорвало рогожу ветром и овчину, глаза заслепило снегом. Оба парня вскочили, крепко обругавшись. Снежное море гудело, бушевало, сбивая с ног. Вот уж не вовремя-то! Накинув на себя снова рогожу и овчину, Андрейка, прижимаясь к товарищу, нетерпеливо спросил:

- Видать, красивая была девка-то?

- Обожди... не торопи... - угрюмо проворчал Мелентий, устраиваясь в розвальнях потеплее и поудобнее.

- ...Да! Стало быть, обовьет его белыми руками...

- Уж ты говорил про то... Буде. Сказывай дальше!

- Слушай! Не мешай!.. Так грех-то и зародился. Видимость стала у красавицы... Боярин-то приметил, позвал дочь и спросил ее: "Кто тот злодей, кой опозорил весь наш род?"

Тяжелый вздох вырвался из груди Андрейки. Он перекрестился.

- Ты чего?

- Так... вспомнил... Уж до чего мне жаль эту боярыню. Словно ты меня деревянной пилой пилишь...

- Ну, ладно. Горюй, Фома, што пустая сума! Больше я не буду тебе сказывать... - обиженно проворчал Мелентий. - Чего мешаешь?

- Христом богом молю!.. Любо ты сказываешь... Все сердечко у меня заполыхало...

Мелентий:

- Коли так, - молчи! И уж зело боярин любил свою дочь... Помереть за нее готов был. И вот дочь и говорит ему: "Коли ты не тронешь его, - скажу, а коли тронешь, в омут головою брошусь". Боярин почесал затылок и заплакал... "Могу ли, дочка, я того Каина в живых оставить?" - "Коли так, простись со своей дочкой! Без него я не могу жить!" Стой, Андрейка! Не стаскивай с меня рогожи! Чего ты все возишься?

- Да уж больно умна девка! Говори, говори!..

- Стало быть, боярин так и этак, а ничего не поделаешь - пришлось помиловать парня... И вот привели его к боярину... А он, как вошел, так и поклонился боярину в ноги - "не хочу, мол, боярин, жить на белом свете, совесть меня замучила, хочу умереть; коли ты не убьешь меня, сам наложу на себя руки". Испугался боярин его слов. "Нет, - сказал он, - я не буду тебя убивать, да и тебе не дозволю себя убивать..." И приказал он поселить парня в своих хоромах. "Я богат, - сказал он, - чего ты только хочешь, все тебе будет". Парень сказал: "Мне ничего не надо, токмо едва ли я останусь жить на белом свете..." Боярышня плачет день и ночь, слыша такие его слова. "Чего же ты хочешь, чтоб тебе не умереть?" - спросил его боярин. Тогда парень сказал: "Хочу, чтобы боярышня была моей женою". Боярин как рыба об лед бьется. Бился, колотился, да и согласился... "Несите, девки, браги праздничной, стряпайте, девки, обед свадебный!"