Николай Ашукин - Брюсов

• Название: Брюсов
• Автор: Николай Ашукин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02675-6

Автора книги Н.С.Ашукина можно по праву назвать первым брюсоведом, который еще в 1927 году подготовил к печати рукописи Брюсова "Из моей жизни" и "Дневники". На протяжении всей своей жизни он занимался изучением творчества этого поэта и писателя. Настоящая биография лидера русских символистов, писателя, переводчика, редактора и издателя Валерия Яковлевича Брюсова в своем роде уникальна. Она состоит только из документов и архивных материалов, среди которых письма и дневники писателя, воспоминания современников.

Р.Л.Щербаков, который считал себя учеником Н.С.Ашукина, продолжил работу над книгой своего учителя, дополнил ее новыми материалами. Хочется верить, что книга будет полезна и интересна как специалистам, так и широкому кругу читателей, интересующихся творчеством Валерия Брюсова.

---

Формально такое мнение может быть высказываемо, конечно, с той или иной дозой приблизительного правдоподобия. Но когда это академическое, в конце концов, предположение подхватывается боевыми перьями, в свое время выщипанными тем же Брюсовым из общего хвоста критики — становится противно. Противно, так как это начинает походить на травлю матерого зверя, случайно оставшегося одиноким. На травлю скопом, гуртом, без какого-либо риска. А что В. Брюсов остался одинок и почему он остался одинок — над этим следует призадуматься. В то время как вся почти наша виднейшая интеллигенция клацала зубами на советскую власть, В. Брюсов сумел вплотную стать с ней плечом к плечу, чувством поэта, влюбленного в жизнь и в неотвратимое обновление ее форм, почуяв в коммунизме жизнь будущего. Он не побоялся порвать со «своим кругом», не стал подсчитывать могущих отшатнуться поклонников, он с искренностью и жаром нового человека покинул все то, с чем, казалось бы, был связан всем своим прошлым. «Казалось бы…» Но на самом деле, может быть, никто сильнее Брюсова не ненавидел неряшливую, тупую, жирную буржуазию Москвы, покоренным зверем ползущую к ногам «своего европейца» – поэта (Асеев Н. Советская поэзия за шесть лет // Вопросы литературы. 1967. № 10 С. 180) [256].

Мои недоброжелатели говорят, что я «полевел», стал футуристом; а футуристы меня ругательски ругают, говорят, что я совсем «оправел», стал хуже академика (Из письма Брюсова к А. Б. Кусикову от 25 апреля 1923 года // Накануне. Литературная неделя. Берлин, 1923. 16 дек. № 507).

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ

Наглухо застегнутый сюртук —
Метущийся и суетный покой.

Скрестивши мысли гибкою рукой,
Как будто бы оберегая грудь,
Он говорит. — И трепетно во рту
Лучится негасимо папироса.

Слова тяжелые и скользкие — как ртуть.

Вот вижу: — он в ЛИТО и в наркомпросе,
Вот председательствует он в СОПО,
Вот он читает об Эдгаре По,
О символизме, о Катулле…

Одним он враг — другим он нежный друг.

Лицо татарское, обрубленные скулы,
И наглухо застегнутый сюртук.

Порой улыбка остро от виска
В провал подбровный выморщит иглу,
И скалы скул, вздымаясь на оскал,
Его зажженные глаза уводят в глубь.

Походка мягкая: — плывет, крадется он,
Внезапно выхватом срывая легкий шаг,
Потом прыжок, потом волчковый бег…

День в памяти: дымилась пороша: —
Он промелькнул и сдержанный полон
Двум нелюбимым обронил на снег.

Еще один запомнился мне день,
Раскатныйдень,
Неповторимый день: –

Октябрь по улицам грузовиком грохочет,
С Ходынки молния: гремит чугунный гром,
И новый стих и новый твердый почерк
Выводит Кремль бушующим пером.

Мы встретились. — Он радостный и страстный,
Его глаза восторженно горели…

Да, это ты, суровый, строгий мастер,
Мой старший друг,
Любимый друг,
Валерий.

Александр Кусиков

(Накануне. Литературная неделя. Берлин, 1923. 16 дек. № 507).

<На другой день после> кончины В. И.Ленина ко мне обратились представители Моссовета с просьбой написать «кантату», которая будет немедленно положена на музыку, и, может быть, будет исполняться на похоронах. Несмотря на болезнь, я тотчас принялся за работу, написал эту «кантату», в которую постарался ввести мотивы «похоронного марша» и «Интернационала». Моссовет издал мои стихи с музыкой т. Багриновского, но… но присоединил к брошюре нелепейшее предисловие, не знаю кем написанное [257]. В результате Главлит арестовал эту брошюру и запретил ее распространение <…>

После того ко мне обратился Большой театр (т. Малиновская). Было решено исполнить на похоронах Реквием Моцарта, и меня просили написать к нему новые слова. Я проработал над этим без перерыва целые сутки. Когда работа была окончена, мне объявили, что Реквием отменен…

Наконец, я получил возможность написать то, что сказать хотелось мне лично. Я набросал стихотворение и предполагал предложить его вам для «Известий». Но ко мне приехали представители литературных организаций, готовившие <однодневную > газету «Ленин». Эти товарищи, так сказать, «силой» вырвали у меня черновой набросок стихов, и в таком виде он напечатан [258].

Теперь, после этого изложения (извиняюсь, что слишком длинного) моих неудач, я обращаюсь к вам с просьбой: не найдете ли вы возможным перепечатать в «Известиях» это мое стихотворение, но уже в исправленном виде (одна опечатка в «Ленине» даже искажала смысл). Мне, лично это было бы очень дорого, а стихи с самого начала я думал предложить вашей оценке (Письмо Брюсова редактору газ. «Известия» М. Стеклову // Новый мир. 1930. № 6. С. 172).

В Административно-финансовую комиссию Малого Совнаркома.

Коллегия Наркомпроса возбудила ходатайство об установлении для поэта В. Я. Брюсова, члена Коммунистической партии, по поводу пятидесятилетнего его юбилея ежемесячной пенсии в 150 червонных рублей. Коллегия действовала при этом не по своей инициативе, а в силу сообщения, сделанного наркому по просвещению тов. Л. Каменевым по телефону о принятии Политбюро ЦК решения даровать таковую пенсию тов. Брюсову. Коллегия со своей стороны находит эту меру совершенно рациональной. Литературные работы, предпринимаемые тов. Брюсовым, весьма обширные и чрезвычайно ценные как с культурной, так и с политической точки зрения, не могут оплачиваться таким образом, чтобы обеспечить его существование. Валерий Яковлевич вынужден поэтому нести службу в Главпрофобре, причем Главпрофобр значительно снизил ему получаемое им содержание. Так как рассмотрение вопроса о пенсии в Совнаркоме задержалось, то получился абсурдный и необычайный факт: по поводу юбилея человеку значительно уменьшили его средства к существованию. Нет никакого сомнения, что освобождение такого крупного ученого и литератора, безусловно стоящего на точке зрения Советской власти и Коммунистической партии, как Валерий Яковлевич, при всей известной его работоспособности приведет к наилучшим результатам, дав ему возможность, не соображаясь каждый раз с вопросом о заработке лишнего рубля, браться за капитальный труд. Этими же соображениями, конечно, руководилось и Политбюро ЦК.

Ввиду этого я еще раз ходатайствую о выполнении в советском порядке директивы ЦК партии и об удовлетворении ходатайства Коллегии о назначении пенсии тов. Брюсову.

21 февраля 1924 г. Нарком по просвещению А. Луначарский.

Заслушав это письмо, Совнарком 25 февраля 1924 г. постановил назначить персональную пенсию «поэту и ученому» В. Я. Брюсову «ввиду особых заслуг его перед Союзом СССР» (ЛН-82. М., 1970. С. 263, 264).

Самые приятные для меня воспоминания — это о В. Я. Брюсове у меня, на моей квартире, на Трубниковском переулке, дом 26, кв. 12. В 1922—23 гг., если не ошибаюсь [259], как-то вышло так, что Пушкинской комиссии Общества Любителей Российской Словесности негде было заседать. Исторический круглый зал в Университетском старом здании, где обычно происходили заседания Общества, не то ремонтировался, не то не топили его, точно не помню, но почему-то заседать Пушкинской комиссии было негде. Я был тогда секретарем Пушкинской комиссии и предложил свою квартиру для заседаний. <…> Единственное неудобство – это шестой этаж, а лифт в то время не работал. Помню, как П. Н. Сакулин, едва взойдя почему-то по черной лестнице, долго не мог отдышаться… Вероятно, и Валерию Яковлевичу не так легко было «взобраться», но он, не выразив никакого недовольства, очень оживленный пришел на заседание, на котором сделал свой доклад «О левых рифмах Пушкина». С солидной эрудицией старого пушкиниста и с тонким чутьем ритма, как полновластный хозяин в этой области, он прочел блестяще парадоксальный доклад, выдвинув многим показавшуюся тогда парадоксом мысль, что у Пушкина можно, — в зародыше, конечно, найти те же принципы, которые положены в основу рифм Маяковского, у которого часто рифмуются не концы слов, не звуки, идущие от ударения направо (если представить слово напечатанным или написанным), а помещающиеся от ударения налево — потому Валерий Яковлевич и назвал такие рифмы «левыми» рифмами… (Фатов Н. Н. В. Я. Брюсов. Наброски воспоминаний. Машинопись в собрании Р. Щербакова).