Николай Пирогов - Вопросы жизни Дневник старого врача

• Название: Вопросы жизни Дневник старого врача
• Автор: Николай Пирогов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Книга Н.И.Пирогова «Вопросы жизни.» являет собой блестящий образец философской мысли. На ее страницах отображено духовное развитие гениального ученого, беззаветно преданного научной истине, выдающегося государственного деятеля, талантливого педагога, патриота, страстно любившего Родину, самоотверженно служившего своему народу. Пирогов космично воспринимал Мироздание и размышлял в «Дневнике» об универсальной роли Космоса в жизни человека, о его единстве с Космосом, о влиянии на него Высших миров и необходимости сотрудничества человека с этими мирами. Писал Пирогов и о необходимости синтеза научных и метанаучных способов познания. Этот синтез и собственное расширенное сознание сделали «отца русской хирургии» одним из предтеч нового космического мироощущения. На смену Н.И.Пирогову пришла целая плеяда ученых, мыслителей, художников, таких как К.Э.Циолковский, В.И.Вернадский, А.Л.Чижевский, Н.К. и Е.И.Рерихи, П.А.Флоренский, которые несли в себе различные способы познания, необходимые для формирования нового космического мышления. Многие страницы «Дневника» посвящены описанию жизненного пути Пи — рогова, начиная с детских лет, его учебе в Московском и Дерптском университетах, пребыванию за границей. Подробно ученым представлены этапы развития своего религиозного мировоззрения, которых в его жизни было несколько. Являясь лучшим педагогом своего времени, Пирогов излагает свои мысли относительно воспитания детей. Немало места в «Дневнике» уделяется серьезному анализу итогов реформ Александра II и причинам его гибели.

Про шкалу Реомюра (в дневнике именно в ней даётся температура.) Единица — градус Реомюра (°R), 1 °R равен 1/80 части температурного интервала между опорными точками — температурой таяния льда (0 °R) и кипения воды (80 °R), т. е. очень похожа на привычную шкалу по Цельсию, толко вода кипит при 80 Re и -18 C соответствует -14 Re

---

Руст, говоря однажды на своей клинической лекции об операции Шопарта, сказал весьма наивно: «Я забыл, как там называются эти две кости стопы: одна выпуклая, как кулак, а другая вогнутая в суставе; так вот от этих двух костей и отнимается передняя часть стопы».

Грефе при больших операциях приглашал всегда профессора анатомии Шлемма и, оперируя, справлялся постоянно у него: «Не проходит ли тут ствол или ветвь артерии?»

Диффенбах просто игнорировал анатомию и подшучивал над положением разных артерий. Опасение повредить надчревную артерию при грыжах считал праздною выдумкою. «Das ist ein Hirngespenst»3, — говорил он своим ученикам про надчревную артерию (a. epigastrica).

Мало этого: Диффенбах до такой степени был чужд поверхностных анатомических понятий, что однажды послал Иог[анну] Мюллеру кусочек, вырезанный им из языка у заики, прося, чтобы Мюллер определил, какой это мускул?

О профессорах терапии и патологии, о клиницистах по внутренним болезням и говорить нечего.

Объективный экзамен при постели больного почти не существовал у терапевтов; постукивание и послушивание употреблялось более как dеcorum4.

Вскрытий трупов сами профессора не делали и не присутствовали при них, да и присутствие их там ни к чему бы не повело при их полном незнании патологической анатомии.

Однажды я увидел в руках студента, вскрывавшего труп, довольно замечательный образец аневризмы5 легочной артерии, впрочем плохо вырезанной из трупа; я обратил внимание студента на редкость случая и посоветовал ему представить препарат профессору терапии Горну

(Ногп), в клинике которого находился пред смертью страдавший аневризмой.

— Да что же тут наш Горн поймет? — отвечал наивно студент.

Из всех занимавшихся стетоскопом был только один молодой человек, д — р Филипс, предлагавший себя и для privatissimum, но охотников не являлось.

Патологическая анатомия, в современном смысле и даже в смысле тогдашней французской школы, существовала в Германии только в одном университете — Венском. Во всех других университетах профессора патологической анатомии ограничивались изложением и классификацией разного рода уродств, и сам Иог[анн] Мюллер в Берлине, в первое время, читая патологическую анатомию, ограничивался этим изложением.

Впрочем, я застал уже Фрориепа1 в Берлине, недавно сюда приглашенного. При таком научном направлении, о точной и правильной диагностике не могло, конечно, быть и речи. Немцы с пренебрежением отзывались тогда о французских врачах, говоря, что это не врачи, а только диагносты.

Признаюсь, в этом упреке много правды.

Но немцы не предвидели, что чрез несколько лет этот упрек может коснуться и их самих.

И вот, в это время являются на сцену: Иог[анн] Мюллер в Берлине, братья Веберы в Лейпциге, Шенлейн, бежавший по политическим делам из Баварии в Цюрих, и Рокитанский2 в Вене.

Иог[анн] Мюллер дает новое, или по крайней мере забытое после Галлера, направление физиологии. Микроскопические исследования, история развития, точный физический эксперимент и химический анализ кладутся Мюллером в основы германской физиологии.

Владычество Мюллера в физиологии, обильное богатыми результатами, потом, как царство Александра Македонского, распадается на несколько областей, управляемых его полководцами. Это и не могло быть иначе; но было время, когда Иог[анн] Мюллер властвовал почти один в этой области знания. Только братья Веберы разделяли с ним власть некоторое время.

Цюрихская клиника Шенлейна гремела тогда на всю Германию славою гениального врача, соединившего реальное направление с смелыми теориями, недаром же господствовавшими так долго в умах передовых врачей. Не прошло потом и 2 лет, как Шенлейн был уже приглашен из Цюриха в Берлин. Не многие из передовых деятелей этой науки заслуживали себе такое имя, как Шенлейн, не оставив после себя ни одного сочинения, кроме небрежно составленных учениками лекций.

Братья Веберы в Лейпциге избрали самостоятельно тот же самый путь, как и Мюллер. Но труды их едва ли не превосходят точностью результатов и самые работы Мюллера. Особливо гениален был брат физик (потом профессор физики в Геттингене). Никогда я не видал человека, у которого высший ум и необыкновенные научные достоинства вмещались бы в таком невзрачном теле, как у этого брата Вебера. Наконец, Вена была в 1830–х годах единственным местом в целой Германии, в котором патологическая анатомия изучалась на деле, т. е. чрез вскрытие трупов, под руководством опытных наставников (Рокитанс — кого и Коллечки1). Но об этом мало знали, или, вернее, этим мало интересовались в Германии, и только иностранцы ехали в Вену для изучения патологической анатомии.

В первом же семестре я записался у Шлемма для упражнений над трупами (privatim) и для упражнения в хирургических операциях над трупами (privatissimum), у Руста — на клинические лекции в Charite, у Грефе — как практикант в его клинике (Ziegel — Strasse), у Jungken'а — в глазной клинике в Charite и у Диффенбаха — privatissimum из оперативной хирургии. Некоторые из этих лекций, как, напр[имер], privatissimum Диффенбаха, я отсрочил до следующего (зимнего) семестра. Эти же самые занятия продолжались и все остальные семестры моего пребывания в Берлине. Только иногда улучал я госпитировать, т. е. быть гостем и на других лекциях.

С первого же раза я, еще молокосос (23 лет), и пожилой проф[ес — сор] Шлемм полюбили друг друга. Он видел во мне иностранца, любившего его любимые занятия и притом знавшего многое из той части анатомии, которою он мало занимался. Он очень хвалил мои работы тазовых и паховых фасций, артериальных влагалищ и проч.

Шлемм был первостепенный техник; его тонкие анатомические препараты (сосудов и нервов) отличались добросовестностью и чистотою отделки. Он мне рассказывал о своем знаменитом споре с Арнольдом. Шлемм не верил в открытие ушного узла (gangl. oticum) Арнольда и считал этот узелок за простую клетчатку. Арнольд прислал ему свой препарат с ушным узлом. Шлемм, разбирая этот аппарат, открыл своим косым и острым глазом на месте узелка тоненькую шелковину, связывавшую его с нервною веточкою. Пошли пререкания, и только Иог[анн] Мюллер, пользовавшийся полным уважением Шлемма, уладил спор, доказав Шлемму микроскопом, что узелок был действительно нервный, а шелковинка была употреблена Арнольдом для прикрепления случайно оторвавшейся от узелка нервной веточки.

Шлемм был не только превосходным техником по анатомии, но и отлично оперировал на трупах. На живом он никогда не оперировал, вероятно, следуя галлеровскому: «Ne nocerem veritus»2. Ровный, всегда спокойный и положительный, Шлемм был очень любим. Можно бы

было его расцеловать за его спокойное и приветливое: «Sehen Sie wohl», которым он начинал каждую речь. «Sehen Sie wohl, meine Herren»1, — еще и теперь приятно звучит в моем воспоминании.

Я, несмотря на близкое знакомство с Шлеммом и проводя с ним ежедневно по нескольку часов, никогда не видал его взволнованным и сердитым.

Я удивился однажды, с какою неподражаемою флегмою отделал он молодого щелкопера, сына довольно зажиточного торговца вином, приехавшего к Шлемму с письмом от отца из провинции. Шлемм прочитал письмо и, нисколько не стесняясь, преспокойно дал следующий ответ: «Sehen Sie wohl, то, о чем просит ваш отец, я готов исполнить. Он просит, чтобы я допустил вас к слушанию моих лекций без гонорара и, сверх того, попросил еще и моих товарищей, чтобы они дозволили вам слушать у них курсы безденежно. Хорошо, я согласен, но в таком случае попрошу и вашего батюшку, чтобы он мне отпускал вино из своего магазина даром, а сверх того, попросил бы и своих товарищей отпускать даром».

Шлемм и Мюллер работали в одном и том же здании (старом анатомическом театре), никуда негодном, впоследствии замененном новым анатомическим театром, под дирекциею моего приятеля Рейхердта. Я часто видал там Мюллера и окружавшую его плеяду: Генле, Свана и других.

Курс физиологии у Мюллера мне не удалось выслушать: часы совпадали с клиниками, а я не хотел пожертвовать ни одною. Впрочем, необходимо бы было посетить преимущественно те лекции, на которых Мюллер демонстрировал на животных (преимущественно на лягушках) и под микроскопом; все другое можно было прочесть потом в его физиологии.

Из его опытов над лягушками всего более наделал в то время шума опыт, подтверждавший несомненно открытые Ш.Беля различные функции двух нервных корней (переднего и заднего). По мнению Мюллера, никакой опыт над теплокровными животными (раз это делали до него и другие) не может так ясно показать две различные функции (чувствительную и двигательную) спинных нервных корней, как опыт над лягушкою. Действительно, до Мюллера, по крайней мере в Германии, никто не верил положительно в знаменитое открытие Ш.Беля.

Мюллер был весьма расчетлив на своих лекциях: он никого не допускал посещать их, не внеся гонорара (весьма значительного по тогдашнему времени), и, читая лекцию, зорко следил за каждым входящим в аудиторию. Однажды он вдруг встает с кафедры и, подошед к только что вошедшему посетителю, громко спрашивает его: «А имеете входной билет? Покажите!» Билета не оказалось, и посетитель должен был ретироваться, а служитель у входа, отбиравший билеты, был удален.