Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы

• Название: Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы
• Автор: Михаил Вострышев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02746-9

Михаил Вострышев — историк и писатель, рассказавший в своих книгах о многих достойных памяти людях Русской земли. В серии «ЖЗЛ» издаются и переиздаются его книги «Патриарх Тихон», «Целиковская», «Московские обыватели». Его новая книга необычна — она посвящена не выдающимся личностям, а бытоописанию двух резко различающихся эпох. Первая из которых, со времен Александра II, создавала новые судебные уставы, а вторая в 1917–1920 годах — погрузила страну в средневековое бесправие.

Настоящая книга основана на документах дореволюционного суда и советского ревтрибунала, собраны смешные и горькие, и просто увлекательные сценки жизни русского человека, в которых отражены реальная обыденная жизнь населения России и законы, по которым протекала эта жизнь.

---

СУДЬЯ. Госпожа Безобразова, имеете ли дополнения к своему обвинению?

БЕЗОБРАЗОВА (ей лет тридцать, высокого роста, говорит баритоном). Это ужасно, господин судья. Вы себе представить не можете! Я дама нервная, натура впечатлительная. И вдруг эдакая неожиданность… Мне и теперь страшно вспомнить! Когда приехал доктор, то я все еще была в истерике. Так и в свидетельстве записано.

ОТЕЦ ОБВИНЯЕМОГО. Странно, право, сударыня, как это вы игрушки испугались. У вас под окном по дюжине мужчин сходятся, так вы их не пугаетесь и в бесчувствии не падаете… У меня, господин судья, как прибежали-то да сказали, что Володьку полиция забрала и акт составили, жена тоже, может быть, пластом растянулась. Да уж молчим только. Люди мы мастеровые, где уж нам докторов беспокоить да свидетельства писать.

Мировой судья, не усматривая в поступке Владимира Сковикова ничего преступного, определил считать его по суду оправданным.

Нервная барыня удалилась, заявив свое неудовольствие.

Подрались и пошли судиться

Дело происходит в Москве весной 1882 года.

СУДЬЯ. Дело об оскорблении словами и действием крестьянином Иваном Васильевым мещанина Петра Яковлева… Здесь?

К судейскому столу подходят Иван Васильев и Петр Яковлев, оба в грязных сорочках и опорках на голых ногах. Очевидно, сапожники. Судья приступает к делу. Выступает истец.

ЯКОВЛЕВ. Вот как было дело. Живу я в каморке вместе с женой. Намедни-с, в праздник дело-то было, перед вечером приходит ко мне вот Иван Васильев. Кумом он мне еще доводится. Поздоровались мы с ним как следовает. Гляжу эт-то я, а кум-от мой словно бы того, выпивши…

ВАСИЛЬЕВ. Известное дело, выпивши был. Праздник, чать, был. Как же не выпить-то?

ЯКОВЛЕВ. Одначе, поначалу-то все было у нас ничего. Посидели мы с ним, как следовает быть, жена нам самоварчик поставила. Ну, и за водочкой сбегала.

ВАСИЛЬЕВ. Это точно, было.

ЯКОВЛЕВ. Выпили эт-то мы с кумом-от. Гляжу, а он уже совсем пьяный стал. Эт-то бы ничего еще, все мы, чать, такими-то бываем. Только гляжу я, а Иван-от сначала чашку с чаем со стола сронил, а там стаканчик с водкой опрокинул. Зло меня взяло. Что ты, грю, свинья этакая, дар-то Божий льешь? Деньги, мол, чать, за него плачены. Ну, и пнул его малость кулаком в бок.

СУДЬЯ (удивленно). Так, значит, вы первый ударили?

ЯКОВЛЕВ. Это точно, что первый ударил. Только я тихонько, чтобы, значит, уму-разуму поучить его.

СУДЬЯ. Как же это? Вы же сами первый ударили и сами же жалобу на него подали?

ЯКОВЛЕВ. Эх, ваше благородие, ты еще не знаешь, как дело-то было. Ты выслушай прежде. Ну, так я, стало быть, пнул его маленечко, а он, чертова голова, не узнал меня, что ли, с пьяну-то. Как закричит на меня: ах, ты такой-сякой, грит, смеешь драться! Кэ-эк развернулся да кэ-эк хлобыстнет меня по уху со всего размаху, так у меня аж искры из глаз посыпались. Ну, уж тут и я за себя вступился. Подрались мы как следовает.

СУДЬЯ. Так чего же вы хотите? У вас ведь драка была обоюдная, оба вы и виноваты.

ЯКОВЛЕВ. Это точно, что дрались оба, а только ка-быть обидно маленечко.

СУДЬЯ. На что же вам обидно-то?

ЯКОВЛЕВ. Как на что? Первым делом, он был у меня в гостях да вдруг драться полез.

СУДЬЯ. Но начинали вы сами.

ЯКОВЛЕВ. Да я его тихонько.

СУДЬЯ. Драться никак нельзя — ни шибко, ни тихонько. А теперь я вам советую помириться.

ЯКОВЛЕВ (недоуменно). Как помириться?

СУДЬЯ. А так: попросите друг у друга прощения. Оба виноваты ведь. Ну-с, согласны помириться?

ЯКОВЛЕВ. Ты, кум, как?

ВАСИЛЬЕВ. Знамо дело, лучше помириться.

ЯКОВЛЕВ. Ну, ин ладно, мириться, так мириться. Мы же и родня между собой. Пойдем ко мне на мировую-то.

ВАСИЛЬЕВ. Все равно, пойдем ко мне.

После того, как был подписан протокол о состоявшейся мировой между тяжущимися, Яковлев и Васильев вышли из камеры мирового судьи и направились в кабак.

Похищение портрета императора

Мировой судья Пресненского участка Москвы 1 июля 1882 года вызвал крестьянина Дмитрия Васильевича Тормазова.

СУДЬЯ. Вас обвиняют в том, что вы на Всероссийской выставке похитили портрет государя императора ценою 15 копеек. Признаете себя виновным?

ТОРМАЗОВ. Нет. Я взял его, но не с целью кражи, а потому что на выставке все берут книги, объявления, портреты. Я тоже взял, а когда сторож сказал, что нельзя, то положил его. Он был прибит гвоздиком, потому сторож ударил меня. Я обругал его, а он меня отдал городовому.

СУДЬЯ. Ваше занятие?

ТОРМАЗОВ. Резчик. Семь лет у одного хозяина служу и семейство содержу своими трудами.

Вызывается свидетель городовой Афанасьев.

СУДЬЯ. Что вам известно по этому делу?

АФАНАСЬЕВ. Ничего-с. Отдал мне его артельщик Косачев и говорит: «Волоки в участок, он мне грубиянство наделал и портрет сволок». Ну я его и заправил.

Вызывается свидетель Косачев. Он подходит, покачиваясь.

СУДЬЯ. Говорите, как было дело?

КОСАЧЕВ. Парнишка этот со стены портрет слимонил. Гвоздочком я государя императора прибил, а он его за пазуху спрятал. Но у меня — шалишь! — муха как жужжит слышу, потому на парольной службе нахожусь. А в этот день народу малесенько было. А он еще грубит. Ну, я его и спереплял [?].

Мировой судья приговорил Тормазова к трехнедельному тюремному заключению.

А были ли побои?

У мирового судьи Александровского участка города Москвы господина Вульферта 23 июля 1882 года разбиралось дело по обвинению солдаткой Ореховой приказчика Минхена в нанесении ей побоев.

У судейского стола стоят обвинительница Орехова — пожилая женщина в коротенькой черной накидке, отделанной стеклярусом, голова покрыта платочком, из-под накидки виден белый фартук, и обвиняемый Минхен — франтовато одетый приказчик, молодой человек.

СУДЬЯ. Ваше дело, господа, такое, которое лучше всего было бы окончить миром.

МИНХЕН. Я готов со своей стороны помириться.

ОРЕХОВА. Дыт как помириться? Тоже это такое дело.

СУДЬЯ. Ну, он вам что-нибудь заплатит.

МИНХЕН. Я согласен.

ОРЕХОВА. До што он заплатит-то? Нет, уж лучше судите нас, господин мировой, как следовает.

СУДЬЯ. Так на мировую вы не согласны?

ОРЕХОВА. Нет, не согласна.

СУДЬЯ. Расскажите, как было дело.

ОРЕХОВА. Я служу в куфарках у управляющего…

СУДЬЯ. А господин Минхен живет там же?

ОРЕХОВА. Да, он там служит в приказчиках. Шла я по коридору, а он побежал за мной и ударил меня так сильно, што я упала.

СУДЬЯ. За что же он вас ударил?

ОРЕХОВА. Спросите его, зачем он побежал за мной, што ему было нужно от меня.

СУДЬЯ. Я спрашиваю вас: известно ли вам, за что он ударил вас?

ОРЕХОВА. Я не знаю.

МИНХЕН. Дело было так, господин судья. Я стоял и разговаривал с другими. Она проходила мимо, остановилась и вмешалась в наш разговор. Когда же я заметил ей, чтобы она не лезла не в свое дело и убиралась в свою кухню, то она снова начала вмешиваться в наш разговор и стала ругаться. Я взял ее за руку и хотел отвести в кухню, а она вырвалась и упала…

ОРЕХОВА. Оттого и упала, что вы меня ударили.

МИНХЕН. Не бил я вас. А если упала она, гражданин судья, то сама виновата.

ВИНОГРАДОВ (свидетель). Я сидел в кухне и обедал, и потому ничего не видел. Слыхал только, как упала бутылка сверху, но кто ее кинул по лестнице, не знаю.

ОРЕХОВА. Он ничего не знает, господин судья, он ничего не видел. А вот другой свидетель, так тот видел, как Минхен ударил меня.

Судья вызывает свидетеля Тихомирова.

ТИХОМИРОВ. Кухня помещается у нас вверху, а я стоял внизу, облокотившись на ларь и нагнувшись, и читал газету. Тут же недалеко стоял и Минхен и с кем-то разговаривал. Пришла вот она, Орехова, и давай вступаться в ихние разговоры. Минхен сказал ей, чтобы она шла к себе на кухню, а она давай ругаться неприличными словами. Тогда Минхен взял ее за руку и хотел отвести в кухню.

СУДЬЯ. Ударил ее господин Минхен или нет?

ТИХОМИРОВ. Этого я не видел, потому как был уткнумшись в газету. Уж не знаю, сунул ее Минхен или нет, только она упала.

ОРЕХОВА. Как же ты не видел, как он меня ударил? Чай, я чуть под твои ноги не подкатилась.

ТИХОМИРОВ. Ты упала, а ударил ли тебя Минхен, я не видел.

ОРЕХОВА. Ан видел, да не говоришь.

Мировой судья останавливает Орехову и объясняет ей, что со свидетелем в пререкания входить она не может, а может только предлагать ему вопросы.

СУДЬЯ (Ореховой). Не желаете ли еще что-нибудь объяснить?

ОРЕХОВА (всхлипывает). Да что же еще и говорить-то? Нас, бедных, видно, всякий может обижать, и суда никакого не найдешь.

СУДЬЯ (Минхену). Не желаете ли вы что еще объяснить?

МИНХЕН. Желаю. Когда Орехова поднялась наверх, то оттуда пустила в меня сначала бутылкой, а потом склянкой, и мне нанесла рану в палец.