Ежи Косинский - Раскрашенная птица

• Название: Раскрашенная птица
• Автор: Ежи Косинский
• Жанр: Современная проза

Эту книгу называли «самым жестоким произведением нашего времени». Самое страшное в этой книге то, что на все кошмары войны, читатель смотрит глазами шестилетнего ребенка. Сам Косински (1933 – 1991) получил за нее во Франции престижнейшую премию как лучший иностранный автор. Много лет он, польский эмигрант, возглавлял американский ПЕН-клуб. А когда поднялся скандал и его обвинили в эксплуатации «литературных рабов», Косински покончил с собой способом, который задолго до этого описал в своих жутких книгах…

---

Крестьяне не любили Евку. Они говорили, что у нее дурной глаз. У Евки развивался зоб, и опухоль уже начала уродовать ее стройную шею. Крестьяне насмехались над болезнью и хриплым голосом девушки. Они говорили, что Макар держит только кроликов и коз потому, что в ее присутствии у коров пропадает молоко.

Я часто слышал как крестьяне ворчали, что подозрительную семью Макара нужно выгнать из деревни, а его дом сжечь. Но Макар не обращал внимание на эти разговоры. В рукаве он всегда прятал длинный нож, который метал так точно, что однажды с пяти шагов пригвоздил к стене таракана. А у Глухаря в кармане всегда была ручная граната. Он нашел ее у убитого партизана и, показывая ее, отгонял всех, кто досаждал ему или его отцу.

На заднем дворе Макар держал обученного волкодава по кличке Дитко. Двор окружали крытые навесами кроличьи клетки, разделенные только проволочной сеткой. Макару было хорошо видно, как кролики общались и обнюхивали друг друга.

Макар был знатоком по разведению кроликов. У него жило много великолепных животных, которые были не по карману даже самым зажиточным крестьянам. Еще на хуторе было четыре козы и один козел. За ними присматривал Глухарь – он доил коз, выпасал их и иногда закрывался с ними в сарае. Когда Макар особенно удачно продавал кроликов, они с сыном напивались и уходили в сарай вместе. В такие дни Евка со злостью говорила, что они ходят туда развлекаться. Вход в сарай преграждал привязанный к дверям Дитко.

Евка не любила отца и брата. Иногда, опасаясь, что они силком уведут ее с собой в сарай к козам, она весь день просиживала в доме.

Евке нравилось, чтобы я помогал ей, когда она стряпала на кухне. Вместе с ней я чистил овощи, приносил дрова, выносил из печи золу.

Иногда она просила меня сесть поближе к ее ногам и поцеловать их. Я припадал к ее стройным ногам и начинал медленно целовать лодыжки. Сначала я легко касался их губами и, нежно поглаживая рукой ее тугие мышцы и целуя мягкие впадины под коленями, постепенно продвигался вверх, к гладким белым бедрам. Понемногу я приподнимал ее юбку. Легко похлопывая по спине, она торопила меня, и я спешил вверх, целуя и покусывая нежное тело. Когда я дотрагивался до теплого бугорка, тело Евки начинало судорожно подрагивать. Ее пальцы суматошно хватались за мои волосы, ласкали шею и, дрожа все сильнее и сильнее, пощипывали уши. Затем она крепко прижимала мое лицо к себе и, после мгновения экстаза, выбившись из сил, откидывалась на скамью.

Мне нравилось и то, что происходило потом. Сидя на скамье и зажав меня между ног, Евка тискала и ласкала меня, целовала лицо и шею. Ее сухие льняные волосы закрывали мое лицо. Я смотрел в ее светлые глаза и видел, как по ее шее и плечам разливалась алая краска. Мои руки и рот снова оживали. Глубоко дыша, Евка начинала подрагивать, ее губы холодели, трясущиеся руки подталкивали меня ближе к ее телу.

Когда мы слышали, что идут мужчины, Евка убегала на кухню привести в порядок волосы и юбку, а я бежал к кроликам и задавал им корм.

Позже, когда Макар и сын уходили спать, она приносила мне поесть. Я проглатывал ужин, а она ложилась рядом нагишом и нетерпеливо поглаживая мои ноги, целуя волосы, поспешно стаскивала с меня одежду. Евка сильно прижималась ко мне и просила пососать то здесь, то там. Я выполнял все ее прихоти, даже бессмысленные, даже если мне было больно. Евка начинала судорожно двигаться – она подергивалась подо мной, взбиралась на меня, потом усаживала меня сверху и крепко обнимала, впиваясь ногтями мне в спину и плечи. Так мы проводили многие ночи, забываясь время от времени во сне, и, проснувшись, снова подчинялись бурлящим в ней страстям. Ее тело терзали тайные внутренние бури и извержения. Оно то становилось тугим, как растянутая на раме для просушки кроличья шкурка, то снова размягчалось.

Иногда днем, когда Глухарь уединялся с козами, а Макара еще не было дома с базара, она приходила ко мне на задний двор. Мы перепрыгивали через забор и скрывались в высокой пшенице. Евка шла впереди и выбирала укромное место. Мы ложились на щетинистую землю и Евка, нетерпеливо стягивая с меня одежду, торопила, чтобы я раздевался быстрее. Я погружался в нее и старался выполнить все причудливые желания. Над нами, как волны в пруду, раскачивались тяжелые колосья пшеницы. Евка на несколько мгновений засыпала. Я разглядывал эту золотую пшеничную реку и находил робко качающиеся под лучами солнца васильки. Немного выше летали ласточки. Своими замысловатыми полетами они обещали хорошую погоду. Беззаботно порхали бабочки и высоко в небе, вечным предостережением, поджидая неосторожного голубя, парил одинокий ястреб.

Я чувствовал себя в безопасности и был счастлив. Евка шевелилась во сне, ее рука искала меня, сгибая по пути пшеничные стебли. Я пододвигался поближе и пробираясь между ног, целовал ее.

Евка пытался сделать меня мужчиной. Она приходила ко мне по ночам и соломинкой щекотала мои половые органы, сжимала и лизала их. С удивлением я осваивал какие-то новые, неведомые мне раньше ощущения – я терял контроль над своим телом. Все происходило неожиданно и судорожно, иногда быстрее, иногда медленнее, но я знал, что остановить это возбуждение не в моих силах.

Когда Евка засыпала рядом со мной, бормоча что-то во сне, я, прислушиваясь к шорохам в кроличьих клетках, размышлял о своей теперешней жизни.

Для Евки я был готов на все. Я забыл о своей судьбе – судьбе немого обреченного на сожжение цыгана. Я перестал чувствовать себя чудовищем, наводящим порчу на детей и животных, отщепенцем над которым глумятся пастухи. В своих мечтах я превращался в высокого белокожего красавца с голубыми глазами и волосами цвета осенней листвы. Я становился немецким офицером в облегающей тело черной форме. Или превращался в птицелова, хорошо знающего тайные тропы в лесах и на болотах.

В этих грезах мои искусные руки пробуждали в деревенских девушках неукротимые желания, превращая их в сладострастных Людмил. Они бежали за мной через цветущие поляны, и я лежал с ними на ложе из чабреца и золотарника.

В мечтах я обхватывал Евку как паук. Будь у меня столько ног, как у сороконожки, то всеми ногами я обвил бы ее тело. Я врастал в ее тело, как маленький черенок привитый к раскидистой яблоне умелым садовником.

Меня преследовали и другие видения. Евкины усилия сделать меня взрослым не прошли даром. Никак не влияя на остальные части, на мне вдруг вырастал огромный безобразный отросток. Я становился отвратительным уродом, меня запирали в клетку и люди возбужденно хохотали рассматривая меня через решетку. Затем сквозь толпу проходила обнаженная Евка и нелепо обнимала меня. Я становился мерзким наростом на ее гладком теле. Рядом появлялась ведьма Анулька, готовая большим ножом отсечь меня от девушки – жестоко искалечить и выбросить на муравейник.

Предрассветный шум прерывал эти кошмары. Кудахтали куры, горланили петухи, проголодавшиеся кролики барабанили лапками, а раздраженный этим шумом Дитко начинал подвывать и лаять. Евка убегала в дом, а я успокаивал кроликов, угощая их травой, которая еще хранила тепло наших тел.

Макар обходил кроликов по нескольку раз в день. Он помнил их клички и от его зоркого глаза ничего не могло укрыться. У него были любимые крольчихи – он сам следил за их питанием и не отходил от их клеток когда они котились. Особенно он любил огромную белую крольчиху с розовыми глазами. Она еще ни разу не котилась. Макар часто брал ее с собой в дом и через несколько дней возвращал в клетку совсем больной. Иногда, после таких визитов, у большой белой крольчихи из-под хвоста выступала кровь и она отказывалась от пищи.

Однажды Макар подозвал меня и приказал забить крольчиху. Я не поверил своим ушам. Белая самка была очень ценным животным уже потому, что такая чисто белая шкурка встречалась очень редко. Кроме того, она была очень крупной и, несомненно, принесла бы большой приплод. Не глядя не меня и на крольчиху, Макар повторил приказ. Я не знал как быть. Макар всегда забивал кроликов сам. Он не верил, что я достаточно силен, чтобы сделать это быстро, не причиняя боли животному. Обычно я лишь обдирал шкурки и разделывал тушки. Потом Евка очень вкусно готовила крольчатину. Заметив мою нерешительность, Макар дал мне оплеуху и снова приказал забить крольчиху.

Я с трудом притащил во двор тяжелое животное. Крольчиха вырывалась и пронзительно верещала и я не смог приподнять за задние ноги достаточно высоко, чтобы нанести дубиной смертельный удар. Пришлось забивать ее не поднимая в воздух. Я выждал подходящий момент и изо всех ударил ее еще раз. Решив, что она уже мертва, я подвесил ее на специальной перекладине. Подточив на оселке нож, я принялся снимать шкурку.

Сперва я обрезал ее на ногах, осторожно отделяя ткани от мышц и стараясь не повредить шкурку. После каждого надреза я оттягивал шкурку вниз, пока не добрался до шеи. Здесь было труднее, потому что после удара по затылку вытекло много крови и отличить мышцы от шкурки было не просто. Шкурки ценились очень высоко, поэтому любое повреждение очень сердило Макара. Трудно было даже вообразить его гнев, если бы я продырявил такой редкий экземпляр.