Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель

• Название: Обреченные на гибель
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

 Историко-революционная эпопея "Преображение России" замечательного русского советского писателя С.Н.Сергеева-Ценского включает в себя двенадцать романов и три повести, являющиеся совершенно самостоятельными произведениями, объединенными общим названием.

 В  1927 году Сергеев-Ценский опубликовал на  страницах журнала "Красная новь"  роман  "Обреченные на  гибель",  изображающий русскую интеллигенцию в канун первой мировой войны.  На страницах романа бушует страстный спор между поборником  реализма   в   искусстве  крупным   художником  Сыромолотовым  и сторонниками модернистских течений - его сыном Ваней и поэтом Хаджи. Правота реалистов,    сторонников   идейного,    близкого    народу искусства   и несостоятельность их  противников показаны в  романе тем  убедительнее,  что читатель видит их картины,  знакомится с  их поэмами,  с их замыслами,  с их творческой лабораторией.  По  сравнению с  "Валей" в  романе  "Обреченные на гибель" шире круг изображаемых явлений.  Начиная с  "Обреченных на гибель" в число главных действующих лиц эпопеи "Преображение России" входит История.

---

Ваня положил свою руку на его колено и засмеялся тихо, но так густо, что обернулись в их сторону бородатый больной и девочка в школьной шапочке, и еще другой больной с перевязанной головою, неизвестно — молодой или старый.

Наталье Львовне почему-то стало очень неловко за Ваню, а Илья будто не тогда, десятью минутами раньше, а вот именно только теперь ее обидел.

— Я не вижу в нем этого большого спокойствия, о котором вы мне говорили! — сказала она Ване, так как будто и не было рядом Ильи, и глаза у нее стали теряющие, такие глаза, как у тех, кто смотрит за улетающим, утопающим в серых тучах осенних треугольником журавлей.

Ваня только поднял на нее мясистые редковолосые брови, а Илья как будто не расслышал, что она сказала, и продолжал о своем:

— Это у меня было очень хорошо продумано и рассчитано, но время потеряно, — и конец!.. Дядя мой поехал один, но у него, я уверен, ничего не выйдет, — в пустой след!..

— Ну что ж, — придумаешь на досуге другой проект, — глядя на него пристально, сказала Наталья Львовна.

Илья встретился с нею глазами, засунул за пояс руки и сказал Ване с виду спокойно:

— Я пролежу тут еще, должно быть, дней десять… Если приедешь ко мне еще раз, буду рад, только… без провожатых, пожалуйста… Поговорим, я буду рад, — только… приезжай один!

Ваня понял, что теперь лучше уйти, и поднялся, зарокотав:

— Ну, поправляйся… да… Я и не спросил тебя, как ты ранен… Хорошо, что неопасно… Поправляйся!

И протянул ему руку.

— Время для посетителей тут от двух до четырех, — ты знаешь?.. Можешь когда угодно, — очень твердо сказал Илья, — только, пожалуйста, один.

Ваня сделал было шаг от койки Ильи, понимающе наклонив голову и давая место проститься Наталье Львовне, но она не поднялась с табурета, она сидела, перебирая сумочку, и глядела на Илью в упор, и углы губ у нее начали слабо дергаться.

— Идемте, Наталья Львовна! — попросил Ваня и осторожно, как к очень хрупкой вещи, прикоснулся к ней.

— До свиданья!.. Прошу меня извинить, ежели я лягу, — сказал Илья, и действительно неторопливо и не совсем свободно лег на койку.

— Да… Он устал, конечно… Идемте, Наталья Львовна! — несколько нажал на ее плечо Ваня, но она сказала тихо:

— И это все, Илья?

Илья тем временем сбросил туфли и завернулся в одеяло, подтянув его к самому подбородку, и закрыл глаза.

— Идемте же, Наталья Львовна! — в третий раз сказал Ваня, просунув пальцы к локтю ее руки.

Он покраснел, он даже чуть потянул кверху этот локоть, но она сказала тихо:

— Вы идите, а я еще посижу.

— Здесь больница, а не театр!.. — поднял голову Илья. — Уведи ее, Ваня, ради бога!

Обхватив Наталью Львовну за прижатые локти сзади, Ваня решительно поднял ее с табурета, как подымают маленьких детей, а Илья укрылся с головою одеялом.

Был момент, когда совершенно потемнело в глазах Натальи Львовны, и она упала бы, если бы не держал ее под руку Ваня, а когда момент этот прошел и она вышла рядом с Ваней из палаты, то в коридоре ей пришлось сесть от слабости и перебоев сердца на белый диван.

— Экая вещь! — тихо басил над нею Ваня. — Может быть, воды?

Минуты две очень нехорошо билось сердце, но, оправившись, сказала Наталья Львовна то, чего не понял Ваня:

— Мой вам совет: никогда не бейте розовых лампадок.

Лицо ее было очень какое-то серое, даже глаза из черных стали сизыми, так что испугался Ваня, но она сама пошла к выходной двери и потом на лестнице и на дворе по желтым ракушкам уверенно ставила ноги.

На извозчике она спросила Ваню:

— Зачем ему пятьдесят тысяч… вашему другу?

— Его дело… не знаю, — ответил Ваня, а подумав, сказал: — На мелкие расходы, должно быть.

— Конечно… Куда же еще такую мелочь, если… большие планы!.. А что такое его большие планы?

— Ну почему же я знаю!

— Он вам говорил ведь?

— Неопределенное все очень…

— Вы не хотите сказать!

— Неопределенно все… Боюсь напутать…

— Ну, хорошо… Демидов, Крупп — это все пушки… Нелепо и странно… И скучно… И мне не нужно совсем…

Ваня пожал плечом, и успели проехать два-три квартала, пока снова заговорила Наталья Львовна:

— Не понимаю, что это!.. Илья и пушки!.. Что он — артиллерист, что ли?

— И Демидов артиллеристом не был, — отозвался Ваня. — Но вы только представьте: идет вперед человечество, и что впереди его? — Пушка… Однако нужно же идти вперед, а не назад… Приятнее идти вперед… Вот почему, если большие планы…

— То в них завернута пушка?.. Большие планы!.. Илья и… пушки!..

И она вдруг засмеялась неудержимо, чем очень обеспокоила Ваню.

Однако, пересилив себя, она зажалась в угол фаэтона под поднятый верх, и так сидела остальную дорогу молча.

Когда же доехали до гостиницы "Бристоль", подавая на прощанье руку Ване, сказала Наталья Львовна:

— Ему большие планы, — я не хочу их знать, — что-то скучное и… длинное, наверно… А вот сцену он бросил по причине… по причине мне более понятной… Не было у него настоящего большого таланта, у вашего друга, — не было, и все он хотел, чтобы вот так сразу ни с того ни с сего появился талант, но тут хотеть мало… Это — не пушки!.. До свиданья, мой дорогой!

Она не заметила даже, как сказала по-актерски "мой дорогой", но Ваня отметил это.

И когда Алексей Иваныч, случайно стоявший у окна, когда он вернулся домой, бросился к нему на двор узнать, как здоровье Ильи, Ваня сказал ему, приглядевшись:

— Да он-то ничего… бодр… А вот ваша знакомая, — та мне показалась гораздо хуже…

— Как хуже?.. Что это вы сказали?.. Почему хуже? — растерялся Алексей Иваныч.

— Ничего, ничего… Вот какой вы беспокойный!.. Рикошет, просто, от ваших выстрелов… только и всего…

— Вы меня осуждаете? Скажите!.. — вспомнил Алексей Иваныч, что этот дюжий художник дружен с Ильей.

— Ну, какой же я вам судья! Что вы! — улыбнулся Ваня. — Дело ваше.

И поднялся к себе наверх.

А в гостинице "Бристоль", в своем номере, Наталья Львовна так же, как и Илья, легла в постель и натянула на себя одеяло.

Так она пролежала до вечера, пока не услышала за стеною шагов пришедшего Макухина.

На ее стук в стену он пришел, как всегда, встревожился, что она больна, сел около, и долго было так:

За окнами номера внизу на улице визжал и звенел трамвай, мерно били о камни лошадиные подковы, стоял предночной гул городского центра, а перед Натальей Львовной торчала чужая ей рыжеволосая, тугая, простонародного склада, плотная, освещенная снаружи электричеством, а изнутри парой сметливых серых глаз голова Макухина.

— Федор Петрович, — сказала, наконец, с видным усилием Наталья Львовна. — А что, пятьдесят тысяч — это большая для нас с вами сумма или не очень?

Макухин покачал золотой головой:

— Цены деньгам не знаете, — э-эх!.. Пятьдесят тысяч — это капитал, а не сумма!

— Значит, у нас его нет, этого капитала?

— Пока что — нет!

— Надо, чтобы был!

Тут Наталья Львовна сбросила одеяло и встала.

— Человеку ведь не позвонишь, чтобы принес, — попробовал улыбнуться Макухин.

— Мы будем работать, и чтобы он был!

Очень значительно это было сказано, и очень серьезно было у нее лицо, так что даже Макухин повеселел.

— Неужто?.. — И глаза у него зарозовели. — Я говорил ведь, что большие дела будем делать с вами!.. Поэтому, значит, я угадал!

— Ну уж, — пятьдесят тысяч, разве это большие дела? — вздернула она головой презрительно, и вдруг совсем иным, деловым тоном: — Камень ваш это, собственно, что такое?.. Как, куда и зачем?.. Бойкое дело?

— Какая же может быть в камню бойкость?.. Дело, известно, тихое… Камень — не ситец… Износу ему нет, камню… Ходу с ним мало, с камнем… И надоел он уж мне, признаться сказать, этот камень: очень уж в нем вес большой!

— Хорошо, бросим камень, — быстро решила она. — И что же мы будем делать?

— Завод какой в аренду взять можем… или имение… Эх!.. Мне главное, чтобы я знал, зачем это… а один я не знаю, вот где беда!.. Одному много ли нужно?.. Я не то чтобы ленив, ну, а все ж таки… кнут и мне не мешает… напоминание…

— Значит, я буду кнут?

— Напоминание, а не то что кнут!.. Вдвоем дело делать или же одному? — большая разница!.. Сам себе кто может поверить?.. Нет такого человека, кроме как сумасшедший какой… А другой скажет тебе, ты и веришь.

— Име-ние… что ж… Это ничего… Поля летом, — это красиво…

Наталья Львовна просто думала вслух, глядя в угол по-за спиной Макухина, но он, услышав это, встал со стула, надавил кнопку звонка — два раза, коридорному — и сказал радостно:

— Ну вот, — я вам на выбор представил: имение или завод?.. А вы мне со своей стороны: имение… Об заводе совсем молчок… Значит, и я уж теперь должен думать: имение! Мне ведь все равно, в какую сторону думать, — лишь бы дело… И вышло на проверку, что и мне, мужику, имение больше, конечно, под масть… Имение для меня гораздо лестней… Лошадей заведем хороших… выезд…