Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель

• Название: Обреченные на гибель
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Жанр: История

 Историко-революционная эпопея "Преображение России" замечательного русского советского писателя С.Н.Сергеева-Ценского включает в себя двенадцать романов и три повести, являющиеся совершенно самостоятельными произведениями, объединенными общим названием.

 В  1927 году Сергеев-Ценский опубликовал на  страницах журнала "Красная новь"  роман  "Обреченные на  гибель",  изображающий русскую интеллигенцию в канун первой мировой войны.  На страницах романа бушует страстный спор между поборником  реализма   в   искусстве  крупным   художником  Сыромолотовым  и сторонниками модернистских течений - его сыном Ваней и поэтом Хаджи. Правота реалистов,    сторонников   идейного,    близкого    народу искусства   и несостоятельность их  противников показаны в  романе тем  убедительнее,  что читатель видит их картины,  знакомится с  их поэмами,  с их замыслами,  с их творческой лабораторией.  По  сравнению с  "Валей" в  романе  "Обреченные на гибель" шире круг изображаемых явлений.  Начиная с  "Обреченных на гибель" в число главных действующих лиц эпопеи "Преображение России" входит История.

---

— С моря? — и ответил, но не так уж уверенно: — Не могу знать!

Ивану Васильичу стало жаль себя, наконец: он устал, лег очень поздно, недавно, и вот разбудил кто-то… хулиган уличный, — кто же еще? Но зачем? Что он ему сделал?

— У меня в семье несчастье, может быть, — вспомнил он про Елю, — и вот кто-то мерзко, гадко подшутил надо мною! — вдруг неожиданно для себя пожаловался он городовому, как будто затем только и вышел из дому, чтобы пожаловаться.

Городовой, — он был высокий и плотный, средних лет, — опять взял под козырек и сообщил догадливо:

— Солдаты тут двое пехотные бежали с четверть часа назад… Уж не они ли?

— Солдаты… после поверки… спать должны, — соображал вслух Иван Васильич. — Как же солдаты бегали!

Но из переулка к тому же скверику справа выходил в это время, бренча и топая, капитан Целованьев из пятой роты, бородатый, брюхатый, которого, хоть и ночью, узнал Иван Васильич и который узнал его.

— Фантасмагория! — зарычал он подходя. — Какой неприятель наступает?.. Не дали, черти, выспаться, а завтра мне в караул!

И дальше пошли они вместе, причем Иван Васильич никак не мог попасть в ногу Целованьеву: пройдет шагов с десять и собьется, переменит на ходу ногу и через несколько шагов непременно собьется.

А Целованьев шел неуклонно, как паровоз, и сопел на ходу и плевался, так как, по его мнению, никакого неприятеля быть не могло и кто-то страдает гнусной бессонницей.

Но на углу Полицейской и Тюремной улиц столкнулись с ними поручик Древолапов и штабс-капитан Лузга — начальник пулеметной команды.

— Хорош неприятель без объявления войны!.. А?.. Фантасмагория! зарычал на них Целованьев.

У него была недурная октава, и, желая пустить особенно густую ноту, он прятал бороду и выпирал живот.

Но поручик был особенно пылок, молод годами, и ему нравилось даже самое слово "неприятель".

Отозвался он весело:

— А японцы как начали?.. Пустили брандеры, — и готово!

— Японские брандеры — ерунда!.. А не хотите воздушный десант? поддержал Лузга и поправил фуражку, чтобы стояла дыбом, и вздернул голову на всякий случай в мутно-белесое небо.

— Господа, господа!.. А дипломатия на что?.. Перед войной говорят! укорял их Иван Васильич.

— "Дипло-матия"!.. — передразнил Лузга. — Почем мы с вами знаем, что там дипломатия?.. Говорено уж, не бойтесь!.. Приказано, и готово!

От него пахло вином, и очень широкие стал он делать шаги, длинноногий, так что капитан Целованьев, не поспевая, зарычал на него:

— И-иррой!.. Куда устремился так?.. Поспеешь!

Но из Архиерейского переулка вынесся галопом на своем Арабчике батальонный первого батальона Мышастов, на скаку крикнул им:

— Поспе-ша-ай!.. Эй!..

И пропал в ночи, только подковы Арабчика отчетливо шлепались о камни.

Лузга бросил назад Целованьеву:

— Чуешь, где ночуешь? — еще круче заломил фуражку и пошел форсированным, так что Древолапов приземистый едва за ним поспевал.

И чем ближе подходил Иван Васильич с пыхтящим капитаном к казармам, тем гуще отовсюду валили офицеры, и в казармах еще с подходу была большая суета: краснели ярко окна и доносился гул.

А капитан Политов, черный, похожий на грека, говоривший всегда громко и уверенно, высказал свою догадку, внезапно озарившую его мозг:

— Неприятель с моря — матросня, не иначе!.. Какой-нибудь новый Шмидт-лейтенант!.. Ходили же мы на них в пятом году!.. Почему не так?

— Ах, чепуха какая! — поморщился Иван Васильич.

— Почему чепуха?

— Не может быть, господа!

— Почему не может?

— Сколько угодно!

— От таких жди!

Перед самыми воротами казармы нескольким уже показалось просто это и понятно: появился там в Черноморском флоте новый лейтенант Шмидт, занял крепость и наступает с моря.

И когда говорил Иван Васильич:

— Все-таки господа… крепостные батареи… Морские орудия… Гул какой-нибудь был бы слышен… И городовой бы уж наверное знал!

— Во-первых, ничего не будет сюда слышно, — объясняли ему, — затем сообщение прервали…

— Внезапное нападение… что ж вы хотите?

— Пропаганда бы только была, а то в один час все сделают… Самое важное — пропаганда!

Иван Васильич вспомнил Иртышова и своего Колю, которого, предупредивши его, пошла сегодня куда-то выручать Еля и пропала сама, вспомнил ее тщательную Греческую прическу и жертвенный вид за обедом — и замолчал.

Казарма гудела.

Солдаты метались.

На широком мощенном булыжниками дворе со всех сторон стукотня каляных сапог и крики:

— Стройсь!.. Рравняйсь!..

Офицеры подходили к ротам, собираемым фельдфебелями, и не здоровались; со стороны цейхгаузов ярился простуженный бас полковника Черепанова. Каптенармусы и артельщики бежали оттуда по ротам с ящиками патронов.

— Заряжать винтовки?

— Не приказано!.. В подсумок!

— По скольку обойм?..

— По скольку обоймов!.. Тебя спрашивают?.. Что мечешься?

— По три… або по четыре!.. Мабуть, по три!

— Котелки просмотри во второй шеренге!

— Кто с саперными лопатками — шаг вперед!

— Поручик Глазков!.. Есть поручик Глазков?..

— Поручика Глазкова до командира полка-а!

— Зачем поручика Глазкова?

— Не могу знать!

— Где у тебя, черта, второй подсумок?.. Второй подсумок где?

— Да это и пояс не мой… Ребята, у кого мой пояс?

— Шинеля застегай!.. Та-ам, на левом фланге!

— По порядку номеров рассчитайсь!

Зачем-то музыкантская команда, с капельмейстером Буздырхановым из бахчисарайских цыган, тоже строилась рядом с околотком; кто-то, продувая медную трубу, на свету из окна резко блеснувшую, рявкнул совсем некстати, и на кого-то кричал надтреснуто слабогрудый Буздырханов:

— Я тебе двадцать разов говорил, мерзавец ты этакий!..

Со стороны канцелярии донеслась команда казначея Смагина:

— Писаря, равняйсь!

А вблизи какой-то бойкий солдат в строю ахнул:

— Ах, смертушка, — концы света!.. И писарей потревожили!

Большой полковой козел Васька, белый, заанненской породы, очень старый и жирный, обеспокоенный тем, что обозных лошадей вывели с конюшни, недоуменно бегал, поскрипывая, нырял то туда, то сюда между ротами и блеял вопросительно, а солдаты отзывались ему:

— На неприятелев, Вась!

— С четвертой ротой!

— Лезь в восьмую!.. Второй батальон не подгадит!

И даже к Ивану Васильичу метнулся было козел, мекнул жалобно и прыгнул в тень.

Весь огромный двор казарм слоился от красноватых лучей из окон.

Трехэтажные корпуса кругом, каменные, очень прочные, днем светло-зеленые, теперь серые, усиленно жили и стучали всеми своими лестницами. Иван Васильич зашел было в околоток, но там классный фельдшер Грабовский, губернский секретарь по чину, мужчина с роскошными усами и изысканных манер, сказал ему, что младший врач Аверьянов пошел в обоз, что в околотке вообще нечего делать, что тут достаточно дневального, а там лазаретные линейки, санитарные линейки, аптечные двуколки, и надобно проверить.

И когда вышли вдвоем из околотка на двор, очень зычная раздалась около команда подполковника Мышастова:

— Первый батальон, смирна-а-а!.. Господа офицеры!

Это Черепанов подошел от цейхгауза, и видно было его издали, освещенного из окна нижнего этажа: высокий, с черной бородою во всю грудь, с новым, очень белым (полк был третий в дивизии) околышем фуражки, и руки в перчатках.

— А я и не надел перчаток! — вслух вспомнил Иван Васильич. — Совсем даже из ума вон!

— Авось, холодно не будет… Не должно быть холодно, — успокоил Грабовский.

— Вы ничего не слыхали? — спросил Иван Васильич, обходя с ним плотную массу первого батальона с тылу.

— Телеграмма будто бы с какой-то станции.

— Что, неприятель наступает?

— С моря… А в газетах ничего не было, — я читал… И каждый день аккуратно я слежу за газетами. Между прочим, решительно ничего… Может быть, спросите полковника Ельца?.. Вот полковник Елец.

Помощник командира, полковник Елец, на кого-то кричал, кто стоял в тени, не очень громко, но довольно внушительно:

— А я вам говорю: не рассуждать много!.. И делайте, что вам прикажут!

Иван Васильевич едва разглядел оружейного мастера Небылицу, сказавшего "Слушаю!" и нырнувшего в двери мастерской.

— А вы в обоз? — хрипнул Елец Ивану Васильичу, едва тот с ним поровнялся. — Младшего врача надо послать, а то болтается, как цюцик!.. Ни черта не знает!.. Верхом умеете?.. Можете взять лошадь… Вам с обозом за главными силами… а младший врач за авангардом… с первым батальоном. А классного фельдшера — в тыл.

— Что это за неприятель с моря? — успел спросить Иван Васильич; но апоплексический, багроволицый днем, теперь серый, Елец закашлялся, как всегда, оглушительным акцизным кашлем и буркнул: