Ричард Дана - Два года на палубе

• Название: Два года на палубе
• Автор: Ричард Дана
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Книга известного американского писателя XIX столетия Ричарда Генри Даны посвящена описанию морского путешествия автора в качестве простого матроса на паруснике из Атлантического океана в Тихий вдоль берегов Северной и Южной Америки вокруг мыса Горн.

Это — подробный дневник из жизни американского торгового судна; поэтичное описание морской стихии и ее обитателей; интересный этнографический документ о жизни и быте полинезийцев, калифорнийских индейцев и мексиканцев. Это, наконец, социологический очерк, характеризующий положение матросов американского торгового флота того времени.

---

Через два дня мы были уже в Сан-Педро, а еще через два имели удовольствие последний раз взглянуть на это место, которое справедливо именуют калифорнийским адом и которое словно нарочно сотворено для вытягивания из матросов последних жил. Даже прощальный взгляд и тот не мог вызвать ни малейшего чувства сожаления. «Нет уж, благодарю, — думал я, глядя на удаляющийся ненавистный берег, — хватит с меня и того, что я босой ходил по камням, таская на голове шкуры, вкатывал тяжести по крутому, скользкому холму, купался в холодном прибое, бесконечно долгие дни и еще более долгие ночи караулил кипы все тех же шкур под визгливый лай койотов и гнетущие душу крики совы».

Прощаясь поочередно с знакомыми местами, я испытывал такое чувство, словно одно за другим рвутся звенья цепи моего рабства. Держась ближе к берегу, чтобы не терять береговой бриз, мы той же ночью прошли миссию Сан-Хуан-Капистрано, и при ярком лунном свете я отчетливо рассмотрел скалу, с которой спускался на фале, рискуя жизнью ради нескольких жалких шкур. «Fórsan et háec olím» [54] — пришло мне в голову, и я в последний раз взглянул в сторону этого места. А на следующий день мы были уже у мыса Сан-Диего. Прилив помог нам войти в гавань, мы отдали якорь как раз против своего склада и начали готовиться к длительной стоянке. Это был наш последний порт. Здесь мы должны были полностью разгрузить судно, вычистить его, обкурить, принять на борт шкуры, дрова и воду и выйти в Бостон. Все это время нам предстояло оставаться недвижимо на одном месте, благо порт был вполне надежен и можно было не опасаться зюйд-остов. Мы нашли себе хорошую стоянку напротив ровного берега, удобного для высадки, в двух кабельтовых от нашего склада; поставили судно на два якоря, отвязали паруса, спустили брам-стеньги и лисель-спирты. Затем все паруса, провиант и имущество, даже запасные рангоут и бегучий такелаж, то есть буквально все, в чем мы не нуждались для повседневного употребления, были перевезены на берег и сложены в сарае. Вслед за этим пришла очередь шкур и копыт, так что в конце концов на судне не осталось почти ничего, кроме балласта, который мы приготовились выгрузить на следующий день. Вечером, уже сидя в кубрике и покуривая за разговорами, мы поздравляли самих себя с тем, что все-таки дождались этого дня, о котором столько мечтали при каждом заходе в Сан-Диего. «Только бы это было в последний раз!» — говаривали мы тогда. Однако нам предстояло месяца полтора, а то и целых два тяжелейших, хотя и не самых тяжких, трудов, а уж потом только — «Прощай, Калифорния!».

Глава XXIX Погрузка перед обратным рейсом

Мы улеглись пораньше, зная, что нас поднимут ни свет ни заря. Так оно и вышло — еще не успели погаснуть звезды, как прозвучало знакомое «Все наверх!», и началась выгрузка балласта. Портовые правила запрещают сбрасывать что бы то ни было в воду, поэтому наш баркас обшили изнутри неотесанными досками и ошвартовали у трапа, но на каждую высыпанную в него бадью приходилось двадцать, валившихся за борт. Так делают на всех судах, ибо это экономит больше недели труда, который потребовался бы для перевозки балласта на берег. Когда кто-нибудь из пресидио появлялся на борту, баркас сразу же подтягивали к трапу и нагружали его, но, если на берегу было «чисто», все опять летело за борт. Это одно из тех мелких мошенничеств, которые часто практикуются иностранцами в портах второстепенных государств и, можно сказать, совершенно незаметны на фоне куда более грубых нарушений их законов и постановлений. Впрочем, матросы здесь ни при чем, поскольку выполняют волю начальства. Однако сам факт бездумного повиновения в подобных деяниях порождает безразличное отношение к законам других.

Мы занимались этим всю пятницу и частично субботу, пока на борту не осталось только то, что должно было лежать под грузом. В воскресенье (не правда ли, подходящий день для окуривания судна?) мы вынесли из каюты и кубрика все вещи и развели в трюме поверх балласта медленный огонь, для чего использовали древесный уголь, березовую кору, серу и прочие горючие вещества. Мы законопатили люки и все щели, даже замазали малейшие трещины в световых и сходных люках и тамбучинах. Если где показывалась струйка дыма, мы сразу затыкали и обмазывали это место. Капитан и помощники спали на юте под растянутым тентом, мы же устроились на баке и закрывались старым лиселем. На случай пожара нам приказали оставаться на судне, а, поскольку из-за невероятного нагромождения всяческих предметов нельзя было скатывать палубу, команда целый день ничего не делала. К сожалению, мы не могли добраться до наших книжек и потому не знали, чем себя занять, как вдруг один из матросов вспомнил, что оставил какую-то книгу на камбузе. Он пошел туда и возвратился с «Вудстоком». Это была приятная неожиданность, и, поскольку все не могли читать одну книгу разом, я, как самый ученый, по желанию общества сделался чтецом. Вокруг меня собралось шесть или восемь слушателей, и вряд ли можно представить себе более внимательную аудиторию. Правда, нашлись и такие, кто, посмеявшись над «умниками», перешел на другую сторону бака и занялся своим рукоделием и пересказыванием всяческих небылиц. Но я тем не менее одержал верх, и со мной остались лучшие из команды. Многие общие рассуждения и «политику» я пропускал, но само повествование привело слушателей в восторг, особенно описание пуритан, проповеди и разглагольствование круглоголовых. Доблесть Карла, интриги доктора Радклиффа, подлость «Верного Томпкинса» — все приковывало их внимание. Многое из того, что я считал выше их понимания, к моему удивлению, усваивалось ими в совершенстве.

Я читал весь день до самого заката и почти закончил книгу. После ужина с камбуза принесли свечу, и я, пропуская менее занимательное, к восьми утра сумел прочесть им и о женитьбе Эверарда, и о водворении на престол Карла II.

На следующее утро мы сняли баттенсы с люков, открыли трюмы и другие помещения. Было обнаружено несколько задохшихся крыс, и всем плававшим с нами жукам, тараканам, блохам и прочей мелочи также пришлось окончить свой жизненный путь. Судно было готово, мы выстлали трюмы сухими ветками и могли приступить к загрузке. Все шкуры, собранные после ухода «Калифорнии» (то есть немногим более чем за два года), числом до сорока тысяч, были уже обработаны, высушены, сложены в сарай и дожидались, когда наше доброе судно повезет их в Бостон.

Теперь начались работы по приемке груза, на которых мы надрывались целых шесть недель, с первых лучей солнца до звезд, едва успевая проглотить пищу, и так каждый день, исключая воскресенья. Чтобы дело шло веселее, мы разделили обязанности. Двое матросов скидывали шкуры со штабелей внутри склада. Двое других поднимали их и набрасывали на длинный горизонтальный шест, приподнятый на несколько футов над землей, а еще двое выбивали шкуры цепями, наподобие тех, какими молотят пшеницу. После этого их снимали с шеста и клали на дощатую платформу. Десять или двенадцать человек с закатанными до колен штанами непрестанно переносили шкуры на головах к баркасу, стоявшему как можно ближе к берегу. Труднее всего было навешивать шкуры на шест, ибо это требовало некоторого навыка, который дается лишь продолжительной практикой. Поскольку я считался специалистом по обработке, этот пост предоставили мне, и я занимал его дней шесть или восемь, перекидав за это время около десяти тысяч шкур. В конце концов мои ладони и запястья настолько онемели, что я запросил пощады и был переведен в команду носильщиков, где и оставался до конца. Чтобы ни в коем случае не замочить шкуры, их приходилось таскать на головах, и у каждого из нас шляпы изнутри были подбиты кусочком овчины, подшитой шерстяной подкладкой, так что наши головы могли день за днем выдерживать вес шкур, иначе у нас вылезли бы все волосы и расплющились черепа. Но в общем наша работа была не из худших, и, хотя по утрам и поздно вечером вода прямо-таки обжигала холодом и мы вовсе забыли, что такое быть сухими, тем не менее нас не донимала вездесущая пыль и грязь от выколачиваемых шкур. Наша молодость и бодрость духа брали свое, и мы стоически переносили все лишения. Пожилые матросы, которых не имело смысла держать в воде, оставались со старшим помощником на борту и споро складывали шкуры в трюм, по мере того как их подвозили на баркасе.

Мы продолжали работать так до тех пор, пока трюм не заполнился настолько, что до бимсов оставался просвет всего в фута четыре. Тогда всю команду собрали на судне, и началась «штивка». Поскольку это довольно необычная работа, она заслуживает подробного описания.

Перед загрузкой балласт в трюме укладывается ровным слоем чуть выше кильсона, а поверх него настилают доски, на которых и размещают груз. При загрузке необходима особая тщательность, дабы поместить в судне как можно больше шкур. Это своего рода искусство, и сноровистый в этом отношении человек считается в Калифорнии важной фигурой. Мне пришлось стать свидетелем многих ожесточенных споров между признанными «штивщиками» относительно того, как надо складывать шкуры — внастил или штабелями. Мы испробовали тот и другой способы, и в кубрике произошло разделение на сторонников Старого Билла и англичанина Боба с «Аякучо», который провел восемь лет в Калифорнии и был готов ручаться головой, доказывая правильность своего способа. В конце концов обе стороны пришли к компромиссу, что оказалось вполне приемлемым.