Николай Пирогов - Вопросы жизни Дневник старого врача

• Название: Вопросы жизни Дневник старого врача
• Автор: Николай Пирогов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Книга Н.И.Пирогова «Вопросы жизни.» являет собой блестящий образец философской мысли. На ее страницах отображено духовное развитие гениального ученого, беззаветно преданного научной истине, выдающегося государственного деятеля, талантливого педагога, патриота, страстно любившего Родину, самоотверженно служившего своему народу. Пирогов космично воспринимал Мироздание и размышлял в «Дневнике» об универсальной роли Космоса в жизни человека, о его единстве с Космосом, о влиянии на него Высших миров и необходимости сотрудничества человека с этими мирами. Писал Пирогов и о необходимости синтеза научных и метанаучных способов познания. Этот синтез и собственное расширенное сознание сделали «отца русской хирургии» одним из предтеч нового космического мироощущения. На смену Н.И.Пирогову пришла целая плеяда ученых, мыслителей, художников, таких как К.Э.Циолковский, В.И.Вернадский, А.Л.Чижевский, Н.К. и Е.И.Рерихи, П.А.Флоренский, которые несли в себе различные способы познания, необходимые для формирования нового космического мышления. Многие страницы «Дневника» посвящены описанию жизненного пути Пи — рогова, начиная с детских лет, его учебе в Московском и Дерптском университетах, пребыванию за границей. Подробно ученым представлены этапы развития своего религиозного мировоззрения, которых в его жизни было несколько. Являясь лучшим педагогом своего времени, Пирогов излагает свои мысли относительно воспитания детей. Немало места в «Дневнике» уделяется серьезному анализу итогов реформ Александра II и причинам его гибели.

---

Григорий Иванович был человек недюжинный; я его любил за его особенного рода юмор. Он был сын того московского священника, который в 1820 годах вздумал написать опровержение Коперниковой системы; от отца перешла склонность к оригинальности и к сыну. В Москве он также не ужился в университете и вышел в отставку до эмеритуры6, больно сострив на одном экзамене над попечителем Голохвастовым.

Замечательна у этого нашего товарища была охота к изучению механизма часов, который он знал необыкновенно точно, а потому умел довольно верно определять достоинство часов. В Болгарии, в 1877 году,

1 П.И.Котельников (1809–1879) — профессор чистой и прикладной математики в Казани.

2 Г.И.Сокольский (1807–1886) — профессор патологии, терапии и психиатрии в Московском университете (1836–1848).

3 Гальба, Оттон и Вителлиус [римские императоры, убиты в течение 69 г. н. эры] мне неизвестны ни своими благодеяниями, ни несправедливостью (лат.).

4 И. — Л.Шенлейн — профессор внутренних болезней в Вюрцбурге, а затем в Берлине; выдающийся немецкий клиницист.

5 Ж.Ж.Леру (1749–1832) — профессор клинической терапии. Пирогов допустил ошибку, ко времени приезда Сокольского в Париж в 1834 г. Леру уже умер.

6 Эмеритура — специальная пенсия за выслугу лет.

322

я встретился с одним врачом из Московского университета, знавшим Сокольского, и услыхал, что и до сего дня эта охота к часам не прошла у Сокольского. По рассказам, в его комнате висит более дюжины часов, механизм которых он так регулировал, что они все бьют в один момент.

Жаль, что на юбилее в Москве мое здоровье и хлопоты не позволили мне навестить Сокольского.

Я послал ему мою карточку с стихами Тредьяковского, которые Сокольский любил распевать некогда:

Когда бы мне сто уст и столь же языков,

Столь сильный глас был дан, железо сколько сильный,

То и тогда б всех глупостей родов

Не мог измыслить я обильно.

Судьба моих товарищей, их было 21, собранных по первому призыву в профессорский институт, меня интересует нередко.

Со многими из них я не встречался ни разу с тех пор, как мы поехали за границу; с некоторыми виделся потом в Москве и Петербурге; но в дружестве или товариществе ни с кем из них не был впоследствии.

В живых из 21–го еще, сколько мне известно: П.Г.Редкин, Сокольский, Мих[аил] Куторга1, Корнух — Троцкий, Котельников, Ивановский2 и покуда я еще, — шестеро, и то не наверное; значит смерть похитила в течение 53 лет 15, вероятно, и более. Двое умерли еще в Дерпте: Шкля — ревский, чудный парень и поэт (С. — Петербургского университета), — от чахотки и один (ипохондрик довольно ограниченных способностей, из Харькова) — от холеры; остальные потом, и из них один, Чивилевъ, бывший наставником у покойного наследника Николая Александровича, сгорел в Царскосельском дворце (по слухам от руки сына).

Измучившись ездою на перекладной, никогда еще не ездивши по дорогам с перекладинами из бревен, которые заменяли в то время во многих местах шоссе, мы остановились сначала в какой — то гостинице, едва ли не «Демут», в С. — Петербурге, а потом для нас отвели пустопорожнее помещение в тогдашнем университетском доме, кажется, у Семеновского моста.

Первый визит был хозяину Щучьего Двора, как его тогда звали, директору департамента народного просвещения (Д.И.Языкову), какому — то молчаливому и натянутому бюрократу; приглашены были к нему на обед; обедали скучно и безмолвно, а потом представились и самому министру народного просвещения, князю Ливену4, генералу — немцу, говорившему весьма плохо по — русски, пиетисту по убеждению.

1 М.С.Куторга (1809–1886) — профессор истории в Петербурге.

2 И.И.Ивановский (1807–1886) — профессор международного права в Петербурге.

3 А.И.Чивилев (1808–1867) — профессор политической экономии и статистики в Москве; погиб при пожаре запасного Царскосельского дворца, где он жил как руководитель занятиями сыновей Александра II — Владимира и Алексея.

4 К.А.Ливен (1767–1844) — участник войны со Швецией (1789–1790); с 1819 г. — попечитель дерптского учебного округа; с 1828 по 1838 г. — министр просвещения.

322

Назначен был, наконец, экзамен в Академии наук.

Для нас, врачей, пригласили экзаменаторов из Медико — хирургической академии, и именно Велланского и Буша1.

Буш спросил у меня что — то о грыжах, довольно слегка; я ошибся только per lapsum linguae2, сказав вместо art. epigastrica — art. hypogastrica. А я, признаться, трусил. Где, думаю, мне выдержать порядочный экзамен из хирургии, которою я в Москве вовсе не занимался! Радость после выдержания экзамена была, конечно, большая. Слава Богу, назад не воротят. Вообще экзамен в Академии для всех наших сошел хорошо с рук, за исключением Петра Григорьевича Редкина. Его, несчастного, отделал тогда академик Грефеъ напропалую и дал такой строгий относительно judicium4, что решили не посылать П.Г.Редкина в Дерпт. Он, однако же, хорошо сделал, что не послушался такого варварского решения и поехал с нами на свой счет. В Дерпте чрез несколько времени решили иначе.

В Дерпт я ехал втроем с Редкиным и Сокольским на долгих; ночевали в Нарве; впервые в жизни видел водопад и кусок моря и прибыли в заезжий дом к Фрею в Дерпте, за несколько дней до начала осенне — зимнего семестра.

В Дерпте мы все должны были поступить под команду Вас[илия] Мих[айловича] Перевощикова5, профессора русского языка.

Перевощиков перешел в Дерпт из Казани, где он был профессором во времена Магницкого, положившего глубокий отпечаток на всю его деятельность и даже на самую физиономию.

Квартиры для нас были уже наняты, и я поместился вместе с Кор — нух — Троцким и Шиховским в довольно глухом месте, почти наискосок против дома профессора хирургии Мойера.

Вас[илий] Мих[айлович] Перевощиков играл некоторую роль в моей жизни, и я должен остановиться на этой личности. С самого начала между нами пробежала черная кошка, и отношения мои к Перевощикову могли бы впоследствии иметь для меня весьма печальные последствия. Перевощиков был тип сухого, безжизненного, скрытного или, по крайней мере, ничего не выражающего бюрократа; самая походка его, плавная, равномерная и как бы предусмотренная, выражала характер идущего. Цвет лица пергаментный; щеки и подбородок гладко выбриты; речь, как и походка, плавная и монотонная, без малейшего повышения или понижения голоса. Перевощиков повел нас гурьбою по профессорам. По — немецки он не говорил почему — то, и краткая беседа велась или на французском, или на смешанном языке. Спрашивали по — французски — отвечали по — немецки; спрашивали по — немецки — отвечали по — французски. Для меня самое отрадное посещение было дома Мойера.

1 И.Ф.Буш (1771–1843) — профессор хирургии в Медико — хирургической академии.

2 Обмолвка (лат.).

3 Ф.Б.Грефе (1780–1851) — академик по греческой и римской словесности.

4 Отзыв (лат.).

5 В.М.Перевощиков (1785–1851) — писатель, профессор истории, географии, русской словесности в Казани, затем — русской словесности в Дерпте.

322

Иван Филиппович (так его звали по — русски) Мойер, эстляндец, но происхождения по отцу голландского, был профессор хирургии в Дер — птском университете.

С именем Мойера в памяти у меня сохранились разные чувства. Да, чувства сохраняются в памяти так же, как и знания. И эти чувства — не одинаковые. Я сохраняю к Мойеру, во — первых, чувство беспредельной благодарности и вместе с нею досады и на себя, и на него; досадую и на себя, и на него; почему это глубокое чувство благодарности осталось в душе не вполне чистым и безупречным — это объяснит мой дальнейший рассказ, а теперь пока надо отделаться от Перевощикова.

Как теперь его вижу, идущего с нами по улицам; этот сжатый рот, эта кисточка на шапке, эта медленная, в такт, поступь и эта скрытая злость против мальчишки, ему вовсе незнакомого.

Перевощиков имел, конечно, инструкцию следить за нашею нравственностью, и он как формалист полагал, что ничем не может он пред начальством показать так свою заботу о нашей нравственности, как посещая нас в разное время и врасплох. Он это и делал в начале нашего пребывания в Дерпте. Однажды он приходит к нам (в дом Реберга, напротив дома Мойера); я в это время был на лекции. Перевощиков садится в проходной комнате, ведущей в наши спальни, и беседует с моими товарищами (Шиховским и Корнух — Троцким). Я, не ожидав такого посещения, вхожу прямо со двора по обыкновению в шапке и иду прямо в мою комнату, и, только отворив дверь в нее, примечаю, что в другом углу сидит Перевощиков. Но было поздно. Перевощиков видел, что я вошел в шапке и не скинул ее тотчас же пред ним, и объяснил это себе моим неуважением к начальству. И мало того, что он объяснил так себе, но донес это, как я после узнал, и в Петербург, по начальству. Мне и в голову не могло придти что — нибудь подобное; тем более что я, оправив мой туалет, вышел из моей комнаты в общую и принял участие в общей беседе с Перевощиковым и товарищами; он не показал и виду, что недоволен мною. Но к концу семестра Перевощиков призывает меня к себе в кабинет, тщательно запирает дверь за собою, садится близко меня и таинственно, вполголоса, спрашивает меня по обыкновению медленно, с расстановкою: