Николай Климонович - Цветы дальних мест

• Название: Цветы дальних мест
• Автор: Николай Климонович
• Издательство: Издательство «БПП»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Вокруг «Цветов дальних мест» возникло много шума ещё до их издания. Дело в том, что «Советский писатель», с кем у автора был заключён 25-ти процентный и уже полученный авансовый договор, испугался готовый роман печатать и потому предложил автору заведомо несуразные и невыполнимые доработки. Двадцатисемилетний автор с издевательским требованием не согласился и, придравшись к формальной ошибке, — пропущенному сроку одобрения, — затеял с издательством «Советский писатель» судебную тяжбу, — по тем временам неслыханная дерзость. В результате суд был выигран, автору выплатили причитающиеся по условиям договора деньги, но роман напечатался лишь через одиннадцать лет, в 1990 году, когда литература без политических разоблачений уже мало кого интересовала. Смею утверждать, что, несмотря на громадный по нынешним меркам тираж, 75 тысяч экз., «Цветы дальних мест» остались не прочитанными. А между тем художественная ткань романа — это и есть, строго говоря, то, что называют настоящей, подлинной прозой.

---

— Простите, Люда, — перебил ее Володя. — Но мне к-кажется, это должно быть интересно. И местное население, и водовоз, и Вадим вот говорят об одном: рядом есть п-прес-ный источник. Мы должны с вами п-прислушаться…

— Бога, бога ради, Володенька, или, простите, товарищ Салтыков, — прислушивайтесь! Да только мне-то не надо…

Где-то, чуть не под самым окном, раздался вдруг отчетливый, громкий удар грома. Воскресенская оборвалась, выпрямилась, на лице ее показался испуг. Удар был раскатистый, металлически гулкий, словно кто-то ударил палкой по днищу железной бочки.

— В это время года… здесь не бывает гроз.

— А молнии не было видно, а? — встрепенулся Миша.

— Не, только гром, — прошептал и шофер пришибленно. — Я ж говорил вам — птица к грозе залетает.

— Верно, верно, верно, — зашептала Воскресенская, — я и забыла совсем. Птица…

— Должен пойти дождь, значит? П-посмотрите, Миша, идет дождь?

— Да нет!

— Выйди посмотри, — попросила Воскресенская неожиданно жалобно. — Выйди, Мишка.

— Я стою наверху, а оно внизу, — все рассказывал парень, которого окончательно развезло, — а оно внизу как будто блестит. Я спускаюсь — и руку туда, а там мокро, вода там. Я тогда как побежал обратно, сюда побежал…

На секунду все повернулись к парню, недоуменно вслушиваясь в его слова. То, о чем он бредил только что, было за начинающейся, пугающе неправдопободной здесь грозой начисто забыто. Он говорил, но никто не мог понять: о чем он? Но едва дошло до каждого, что никакого объяснения происходящему в словах парня нет, как все отвернулись с досадой.

— Это рядом, — все бубнил он, — не верите, тогда завтра…

И тут Миша, переведя взгляд с трясущихся губ Воскресенской на посоловевшее лицо парня, что есть мочи истошно заорал:

— Достал ты нас всех со своим озером, ясно тебе? Заколебал, понятно?

Глава 9. ТОРЖЕСТВО (продолжение)

И вот изрядно нарядная картинка — строгих тонов, но с богатым праздничным фейерверком, с группой зевак, только что прервавших застолье с тем, чтобы поглазеть на данное природное явление.

Признаться, мне она сладко напомнила навечно пропахшую типографской краской, мучительно полузабытую гравюру к забытой накрепко сказке, несомненно волшебной, ибо над головами щеголей в жирно оттиснутых цилиндрах и глянцевых изящноталиевых барышень широко распустились невиданные гроздья иллюминации и диковинные пиротехнические цветы. Однако эта моя ассоциация вам ровным счетом ничего не прояснит, опишу картинку подробнее.

Большую часть изображения занимает собой почти совершенно круглая чаша с зазубренными краями, полная самой густой и беспроглядной черноты и образованная цепочкой наскучивших вам, должно быть, все тех же голых холмов. Откуда-то снизу, из-под необозримых ее боков, то здесь, то там вырываются, точно языки костра, исполинские белые сполохи: похоже, что кто-то машет по небу летучими бледными кисеями. Туманные отсветы не успевают гаснуть, как новые и новые языки жадно лижут небесный свод над полукружием горизонта.

Края чаши фарфорово мерцают, словно холмы плоски и тонки, и сквозь них видно на просвет, по ним то и дело пробегает судорожный тончайший рисунок. Видны дрожащие трещинки, какой-то неясный орнамент, неверный узор, нанесенный, скорее всего, замешенной на охре золотой пылью. Матовая синева, расплывшаяся наверху, не причуда и не небрежность художника, а блики, которые отбрасывает фарфор на искусно инкрустированное изображениями астрономических объектов ночное небо. Зарницы быстры, вспыхивают всякий раз на новом месте, но композиция такова, что зрителям, стоящим у кошары, видна вся панорама, мельчайшие детали этого светового представления.

Игра света в темноте словно бездумна, легка, красивы взмахи белых плюмажей над пологими спинами, однако полная беззвучность происходящего делает эту игру загадочной, если не пугающей.

Мы привыкли, что гром не только сопровождает, но и объясняет молнию, а плеск водосточной трубы делает понятным дождь. Но представьте на секунду, что и в первом и во втором случае кто-то выключил звук. Тогда беззвучность происходящего помешает вам уловить, какая отведена роль в этом немом спектакле электрическим и прочим силам, душа ваша смутится, и, быть может, даже самому рьяному физику на миг представится, что небо и земля приведены в неистовство не посредством ясной механики, а вмешательством потусторонних причин. Подобное чувство, наверное, испытали и те из наших героев, которые к этому моменту праздничного ужина еще не потеряли способность удивляться.

Однако в конце предыдущей главы мы оставили не только их, гуськом потянувшихся за Мишей из дома, не только несколько полных, две пустые и одну початую бутылок водки на столе, недоеденную овцу, но и одинокий, загадочный раскат грома, который чуть погодя конечно же объяснится.

Итак, герои наши ослеплены, оглушены, очарованы. Но уже через секунду, обретя дар слуха, они стали разбирать — те из них, разумеется, которые остались способны не только удивляться, но и замечать происходящее вокруг себя, — делавшийся все слышней, все явственней и несомненней, идущий неведомо откуда — подземный, никак? — плотный и сплошной, глухой и низкий, грозный и непрестанный, гладкий и густой, тупой и постоянный, непрерывный и ровный гул.

Все прислушались.

Если напрячься, то в гуле этом можно было различить и кое-какую дробность, какое-то неверное шелестенье и шуршание, потрескивание и позваниванье, так что ровным и гладким он был только на первое вслушиванье. Однако — и это было ясно сразу — он не имел никакого, ни причинного, ни следственного, отношения ко всей этой небесной пиротехнике, к полыханью зарниц, на фоне яркой и глубокой черноты неба, никак не объяснял ее, напротив, делал происходящее еще более чарующим, еще более пугающим.

Лишь выйдя за ограду двора из-под защиты стен, можно было понять причину этого подземного и устрашающего рокота. Это ветер задул теперь настолько справно, что вся пустыня буквально зашевелилась. Мелкая галька, камешки покрупней, пыль и песок, обрывки сухих листьев больших вонючек, палочки саксаула, перышки и сухие стебельки, катышки помета и комочки словно чего-то живого — ничем ветер не побрезговал, все волок и тащил куда-то, потряхивая и побренькивая, тащил без видимой надобности, с жадностью и упорством. Могло показаться, что разворовал он тысячу птичьих гнезд, однако пока весь этот мусор катился низом, а воздух оставался чист, прозрачен, даже влажен, коли сравнить его с дневным, конечно, а не с морским бризом.

Напор у ветра был неистощим.

Страстно вцепился он в пышное платье Воскресенской — в его объятиях она вся скомкалась и зашуршала, — не медля попытался оторвать подол, а там унести к себе, куда-то в сторону колодца, но с похвальной скромностью и быстротой она успела поймать юбку двумя руками и сжать вокруг колен.

Тогда ветер пошел буянить. Вырвал из губ и мигом превратил в бесноватое скачущее красное насекомое, унесшееся диковинными скачками во мглу, Мишину сигарету. Тетю Машу схватил под косынкой за волосы и хорошенько отодрал. Даже на Володины редкие ниточки позарился и принялся алчно трепать, а уж при виде косм парня и вовсе ополоумел.

Впрочем, парень еще с ним спорил. Выйдя последним, он на зарницы глядеть не стал, а торопливо прокачался в сторону, согнулся пополам и крикнул ветру что-то настолько вздорное, должно быть, что тот мигом плюнул в темноту какой-то жидкой и вонючей дрянью. Парень и тут не угомонился, пытался добавить, да больше не выходило; тогда он повернулся лицом к летящему воздуху, голову запрокинул, рот раскрыл, словно что-то орал беззвучно, и стоял так, а ветер приподнял его за лохмы и отмолотил по щекам.

Одного шофера ветер, видно, не трогал, если не считать тех брызг, конечно, что вырвались из-за угла дома, едва шофер зашел туда…

— Черепахи! — послышался тогда из темноты истошный Мишин голос. — Расползлись, благодарю их мать!

На крик проследовал по ветру шофер. Картина разорения была беспримерной. Лист фанеры, укрывавший террариум и препятствовавший побегу, был искорежен и отброшен прочь — и это невзирая на то, что Миша, прежде чем сесть за стол, водрузил сверху дополнительный заметного веса камень. Черепахи и впрямь не было ни одной, а только издевательски светились и там и сям белые фосфоресцирующие потеки и лужицы, единственный привет, на который у бедных созданий хватило фантазии.

— Да! — полезли оба в головы.

— Так ведь новых соберем? — предложил шофер.

— Этих жаль, — мрачно отвечал Миша.

— Да что ты, ей-богу! Хотя постой, уползти они далеко не могли, как думаешь?

— Могли.

— Не-е, давай осмотрим…

Шофер попятился, что-то металлически лязгнуло, он пошатнулся и, примерно матерясь, грохнул наземь. И вдруг заорал радостно: