Никита Ишков - Суперчисла: тройка, семёрка, туз

• Название: Суперчисла: тройка, семёрка, туз
• Автор: Никита Ишков
• Жанр: Историческая проза

Граф Сен-Жермен… Самый таинственный авантюрист всех времен и народов. Его по праву называют королем искателей приключений. Он, как утверждают его почитатели, является «посланцем Светлых миров». Мастером, чьими руками провидение управляло нашей историей. Противники и недоброжелатели заявляют, что граф Сен-Жермен — всего лишь ловкий мошенник и проходимец, спекулирующий на людских суевериях. Этого человека обвиняли в шпионаже в пользу… Вот тут и выясняется, что граф Сен-Жермен одновременно шпионил в пользу практически всех царствующих домов Европы. Появляясь то в одной, то в другой столице он, согласно документам, — убеждал наделенных властью в необходимости соблюдения элементарных норм человеколюбия, особенно во время войн. Автор по воле случае выбрал этого таинственного незнакомца как одного из провозвестников новой эры — эры согласия с самим с собой, с другими, с окружающим миром.

Роман под названием «Сен-Жермен» выходил в 1998 г., но до сих пор не утратил своей актуальности, тем более, интереса у читателей, о чем я сужу по многочисленным отзывам.

---

Рейн делит Базель на две части, вода в нем много чище и светлей, чем сами строения, сгрудившиеся на его берегах. К сожалению, на водной глади не видно ни единого суденышка или мелкой лодчонки, словно жители этого города испытывают отвращение к поездкам по воде. Посетил он и местный собор — Мюнстер, а в компании с графом и публичную библиотеку, где полюбовались на картины славного Гольбейна.[171] На одном из полотен, отметил Джонатан, в Спасителе, снятом с креста, не было ничего божественного. Видно было, что человек много пострадал, и измученная его плоть была изображена весьма естественно. Другие изображения — фрески в ратуше, портрет некоей молодой женщины (девицы Оффенберг, как подсказал граф) — тоже живо заинтересовали молодого англичанина. Судя по деликатному наряду, Джонатан рассудил, что эта девица не отличалась строгим поведением. Потом граф повлек молодого англичанина в церковь Святого Петра, где с полчаса простоял в ограде, наблюдая «Пляску мертвых». Множеством способов живые на этой картине увлекались в ад. Он переводил взгляд с одного фрагмента на другой и каждая сцена возбуждала в Джонатане воспоминание о недавней встрече на вершине Страсбургской колокольни. Ощущения были томительны, тягостны…

Прогуливаясь по берегу Рейна, они выбрались за город. Сельские хижины, сады и виноградники предстали перед ними.

Уединенный домик с садиком привлек внимание графа. Расположен он был в стороне от большой дороги, за редкой рощицей. Сен-Жермен и Джонатан по узкой тропке направились в ту сторону. Как только граф и державшийся чуть сзади Джонатан вышли из рощи, два мальчика — один постарше, другой помоложе — бросились к ним навстречу.

— Это не он! Это не Каспар!.. — закричали они и поворотили назад, к дому. Неподалеку от крыльца высилось старое каштановое дерево. В его тени укрылись граф и Уиздом. Сели на выступивший из земли, обросший мхом корень.

Через несколько минут дети вновь выбежали на двор, за ними вышла молодая женщина, приятная лицом, в белой блузке и соломенной шляпке. Она села на крыльце и с улыбкой поглядывала на играющих мальчиков. Было видно, что она их мать. Мальчики договорились бегать наперегонки. Взявшись за руки, отошли шагов на тридцать от крыльца, остановились, замерли, выставив вперед грудь и левую ногу. Так и дожидались, пока женщина не махнула платком, и ребята стремглав бросились к домику. Старший опередил меньшего, подбежал к матери и, закричав: «Я первый!» — принялся целовать ее. Младший, взобравшись на крыльцо, тоже бросился ей на шею.

Граф порывисто встал и не оборачиваясь зашагал по направлению к городу.

Поздним вечером, уже ближе к полуночи, проведя некоторое время в наблюдении за звездами и заметив бессонницу, одолевшую Уиздома, Сен-Жермен предложил.

— Поднимайтесь, Джонатан, мы продолжим повесть о сокрушении великого человека ушедшей эпохи, прусского короля Фридриха II. Обещаю, эта история будет повеселее, чем донимающая вас тоска.

Джонатан некоторое время молчал, потом вздохнул и встал, накинул халат, устроился за конторкой. Зажег свечи, обрезал и неловко, чуть наискосок, расщепил пару гусиных перьев, разложил листы бумаги.

Граф расположился в кресле.

— В середине апреля, — начал он, — поздним вечером меня навестил граф Бентинк, глава Комитета Советников, принимавших законы в Голландии. Я снимал квартиру у некоего саксонца, давным-давно поселившегося в Гааге. Хозяин был обязан мне излечением жены, поэтому я чувствовал себя здесь, как дома — почитаемым и любимым. Бентинк предупредил, что в полученной только что срочной шифрованной депеше из Парижа, подписанной самим Бель-Илем, мне предписывалось немедленно покинуть Голландию, так как через два дня дАффри получит от его светлости герцога Шуазеля указание потребовать моего ареста и высылки из страны. «Требование будет подкреплено авторитетом его величества. Голландия будет вынуждена пойти на эту варварскую меру, — добавил Бентинк. — Мы не можем себе позволить отказать его христианнейшему величеству Людовику XV в настоятельной просьбе».

Обсуждение моих последующих действий привело нас к выводу, что выбор возможностей невелик. Меня ждала Англия. Только внезапное появление в этой стране позволит мне продолжить трудную, скрытую от глаз непосвященных, миссию. На этом же маршруте, как косвенно следовало из парижской депеши, настаивал и Людовик.

В пять утра полковник Пик де Цолен, друг и помощник Бентинка, подогнал наемный экипаж, запряженный четверкой лошадей к моему дому, и форейтор[172] погнал коней в сторону маленького портового городишки Хальветслюиса, откуда я морем добрался до Гарвича. В английской гавани меня встретил королевский посланник, который запретил мне ступать на берег и потребовал, чтобы я немедленно покинул пределы острова. В конфиденциальной беседе мне удалось добиться у него признания, почему английские власти пошли на подобные экстраординарные меры. В Лондоне, заявил чиновник, посчитали, что события, произошедшие в Голландии, являются ловко разыгранным спектаклем, цель которого заключалась в обосновании моего визита в Великобританию. Господин Уильям Питт[173] настаивал и на настаивает на моей немедленной высылке. Я решительно отказался и на свой страх и риск сумел добраться до Лондона. По дороге никто не пытался меня задержать, я мирно добрался до столицы, где меня тут же, у въезда в город, подвергли аресту, обыску и заключению в Ньюгейт. Джонатан, — обратился к Уиздому Сен-Жермен, — вам приходилось сталкиваться с английскими чиновниками?

Молодой человек отрицательно покачал головой.

— Вам повезло. У меня, к сожалению, богатый опыт — он печален. Должен признаться, что более спесивых и занудливых людишек, чем канцелярские крысы, то и дело повторяющие: «Именем короля!..» — мне не приходилось встречать. Ну-ну, уймите свой патриотизм. Чиновничество — это всегда и везде каста, но в Англии их умишки к тому же отягощены уверенностью, что они находятся на службе самой великой нации в мире. Это заметно сказывается на их мыслительных способностях. С одной стороны, зрелище подобного высокомерия вызывает отвращение, с другой — спасает общество от повального взяточничества. В пределах острова ваши служивые в какой-то мере держат себя в рамках, это в колониях они распоясываются. Так вот, в Ньюгейте, во время допроса я провернул давно испытанный трюк со своим именем, и, отказавшись от разъяснений по этому поводу, довел допрашивающего меня дознавателя до белого каления. Это было очень важно вывести его из себя. К сожалению, он не клюнул на мою приманку и сумел взять себя в руки. Следователь ограничился короткой, пошедшей по начальству резолюцией — мне во время встречи с друзьями по ложе вкратце передали ее содержание. «У задержанного подозрительного лица не все в порядке с головой, однако никакого тайного умысла во время беседы обнаружить не удалось. Ответы логичны и подкрепляются соответствующими документами».

Одним словом, по требованию господина Питта меня вновь выслали в Голландию, откуда я в начале мая все-таки сумел вернуться на берега вашей родины и даже добиться аудиенции у короля Георга. Однако к тому времени мой план уже потерял всякий смысл. К осени 1760 года Фридриху удалось сформировать новую 90-тысячную армию и теперь вполне мог опять повернуть удачу к себе лицом. Так, в общем, и случилось. Хорошо, что я успел заранее предпринять необходимые меры.

Джонатан зевнув спросил.

— Но разве не поиск мира, не определение условий, на которых можно было закончить войну, являлось вашей главной целью?

— Конечно, нет. Связывание рук прусскому королю, попытка убедить его подчинить свою волю воле провидения — вот что требовалось от меня. Летом 1760 года многим разбирающимся в политике современникам стало совершенно ясно, что Европа стоит на краю пропасти. Стоит проморгать момент и все, что было накоплено за столетия, весь уклад жизни, тот мощный толчок развитию наук, искусств и промышленности, который получила проснувшаяся в тринадцатом-четырнадцатом столетии Европа, вновь окажется поглощенным великой войной, которая неминуемо разгорится на континенте, если вовремя не остановить свихнувшегося, утопившего разум в алкоголе, нового российского императора Петра III.

Сен-Жермен прытко выскочил из кресла, совсем, как юноша, заходил по комнате, вышел на балкон, откуда зябко тянуло ночной прохладой. Затем вернулся и, облокотившись на конторку с противоположной стороны, словно делясь великой тайной, признался.

— Джонатан, король Пруссии, был великий человек! Ум, глубокий стремительный, выпестованный Вольтером, крепкая воля, энергии на десятерых, практическая сметка. Разве что широты ему не хватало, славянской гибкости. То есть, обязательных в умственных делах шатаний и сомнений, которыми в полной мере овладела его родственница Екатерина, сидючи на русском троне. Запомните на будущее, всякие мыслительные извивы вашего соотечественника Тристрама Шенди[174] имеют куда более глубокий смысл, чем это кажется с первого взгляда. Всякая метода ограничена по сути своей. Подобные же, на грани идиотизма, рассуждения, какими украшал свою жизнь незабвенный Шенди, прежде всего, дают ясное разграничение между безумным и практическим разумом и позволяют взглянуть на проблему с неожиданной стороны.