Алексей Мясников - Московские тюрьмы

• Название: Московские тюрьмы
• Автор: Алексей Мясников
• Издательство: Издательство «БПП»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.

Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.

Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это первая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…

Есть четыре режима существования:

общий, усиленный, строгий, особый.

Общий обычно называют лютым.

---

Был он честен и бесстрашен. Держался с чрезвычайным достоинством. В камере жил, ни на кого не оглядываясь. Над ним подтрунивали иногда, но никто не смел задирать его, как это обычно бывает с щуплыми. Мы с ним до того сблизились, что объединили тощий наш провиант и ели, как говорится, с одного котла.

Другой мой друг — Наркоша. Так звали залетавшего по наркомании. Круглое, прыщавое, ребячье лицо с — чистыми, внимательными, живыми глазками. Большая стриженая голова на тонкой шее. Озорной, шустрый, но непоседливость его не так бестолкова как, например, у Семена. Всегда какую-нибудь серьезную проблему для себя решал.

Семен мне Наркошу в пример ставил. В предыдущей камере донимал Наркошу один наглый верзила. Нашел щенка для развлечений. То пихнет, то водой обольет, то в одеяло закутает, то «велосипед» — есть шутка такая: спящему засовывают меж пальцев листок бумаги и поджигают, ждут, когда заверещит и ногами задергает — вот хохма-то. После такого «велосипеда» Наркоша выждал, когда верзила заснет, взял толстую, литую тюремную ложку и крепко приложил по глазу. Верзила взвыл, отправили его в санчасть. А Наркошу камера поздравила — многим досадил верзила. С тех пор Наркошу никто не обижал.

Кстати, о ложке. Эту модель ввели недавно: толстая чашечка на коротком круглом стержне с шишечкой — вылитая из металла культяпка. Очень неудобно ковырять ею в миске, зато ножа из нее не заточишь, штопором не свернешь — вечный инструмент, последнее достижение тюремной HTP. Наркоша нашел этой ложке удачное применение. Его уважали, было за что. Ни тени лукавства. Всегда честен, открыт, за справедливость — горой. Очень, интересовался моим делом, диссидентами. Абсолютно надежен, умрет, но не выдаст, есть в нем жажда большого дела. Пяток — другой таких людей, как Наркоша, могли бы здорово оживить диссидентское движение. Это тот тип деятельного надежного человека, который так сейчас необходим правозащитникам для работы с массой. Пока что диссидентство явно и неявно ориентировано на диалог с властями и поддержку цивилизованного Запада. Кризис правозащитного движения убеждает нас в том, что этого недостаточно. Властям диалог не нужен — они сами с усами. Елизавета, например, любила языки резать, нынешние правители расправляются с внутренними оппонентами не многим деликатнее. Ориентация на поддержку Запада воспринимается как измена. Интеллигентская оппозиция могла бы избежать разгрома, если бы имела опору в массах. Но она практически оторвана от народа, в этом главная слабость и уязвимость. Выражаясь марксистски, правозащитная идея станет материальной, неодолимой силой лишь в том случае, если она овладеет массами. А пока что власть спекулирует неряшливым силлогизмом: диссиденты не с народом, значит, они против народа, потому что шумят «с чужого голоса». И пока не установится кровная связь между правозащитниками и теми, кого они защищают, пока будет ставка только на заграницу, в несправедливом обвинении властей люди все же будут чувствовать «что-то такое есть». Конечно, мало кто верит, что диссиденты отщепенцы, предатели, но что-то «не наше», горький привкус в движении ощущается. Диссидентство, хватающееся руками за Запад, не ищет опоры на собственной земле. Властям ничего не стоит сдернуть с этой перекладины гимнастов правозащиты и тем самым надолго прекратить их выступления, не опасаясь народных волнений, возмущения общественности, зная прекрасно, что ничего такого не будет, и мало кто отважится прийти на место тех, кого сдернули. Поэтому диссидентство в любой момент обречено на сокрушительный разгром. Движение существует, пока власти терпят. Как только им надоест, перещелкают без всяких для себя внутренних осложнений. Понеся страшные жертвы, поверженное арестами, отъездами и ренегатством, диссидентство замрет, не оставив заметного следа среди соотечественников. Это как раз сейчас и происходит.

Эффект диссидентства главным образом сказался на западном общественном сознании. Запад много узнал, много понял, укрепился в поддержке советского инакомыслия. А поддерживать стало практически некого: ведущие фигуры оппозиции, так или иначе, нейтрализованы, диссидентская арена перепахана и опустошена. А тех, кто остался, кто сидит — как поддерживать? Через кого? Что может сделать Запад, если диссиденты не имеют поддержки в своем народе? Однобокий крен на Запад, сектантская келейность воспрепятствовали широкой известности и пониманию задач и методов правозащиты внутри страны, сделали диссидентов чужими для собственного народа, ради которого они отважились на риск открытого диалога с властями. Люди больше знают о диссидентах не от них самих, а из пасквилей официальной печати да от публично отрекшихся и раскаянных.

Мне думается, что изоляции движения от родной среды немало способствовала ставка на открытые каналы информации и диалога, хотя надо признать, что этот принцип никогда не выдерживался — сбор, хранение, подготовка и отправка на Запад диссидентских материалов осуществлялись в основном нелегально. Так зачем отказываться от конспиративного распространения материалов внутри страны? Почему те же усилия и осторожность не употребить для просвещения тех, ради кого все это делается, кто больше всего в этом нуждается? Трудности размножения, доставки, распространения? Да в открытой форме это невозможно. Это надо сделать в подполье. Почему для Запада мы не гнушаемся конспирацией и видим ее эффект, а для страны ограничиваемся одиночными экземплярами самиздата, циркулирующими в замкнутом диссидентском кругу? Почему по всей стране не раскинуть сеть размножения и распространения, почему нет организации?

Сначала это не делалось потому, чтобы не пугать сердитых дедушек из Политбюро, не навлечь обвинений в подрыве и ослаблении. Думали, что к небольшим инициативным группам, к открытой правозащитной деятельности дедушки будут терпимей. И, правда, кое-что дозволялось. Периодически дедушки пропалывали диссидентские сорняковые грядки, остальное росло. Политико-агрономический эксперимент: любопытно, откуда что растет? Забавлялись как кошки с мышками. А чертополох, несмотря на систематическую, но избирательную прополку, растет, мышки возомнили себя неуязвимыми, хотя только и шумели о жертвах кошачьих ногтей. Кошке-агроному это надоело, стала рвать и хватать всех подряд. И приговоры те, какие надеялись избежать: подрыв и ослабление. И срока несоизмеримые — стоила ли игра такого количества загубленных душ? То, что уходило на Запад, то, что изымали из диссидентского обращения, клеймится агитацией и пропагандой, распространением — так какая же разница, если б все эти материалы были массово запущены внутри страны? Те же срока и приговоры, зато сколько новых людей подхватили бы эстафету, как наполнился бы ручеек вешними водами, подлинного общественного движения, какая поддержка, сочувствие и зашита была бы от родной земли! Семена, брошенные в нее, взошли бы сторицей.

Не посеяли. Не сеяли прежде, не сеют и теперь. Идут по прежнему в лагеря не за понюх табаку, не сделав для своего народа и сотой доли того, что могли бы сделать, коли взялись. Пронадеялись иллюзией на позволительность открытой деятельности и диалога с властями, сетуя одновременно на нехватку людей, на то, что некому размножать и распространять, хотя для Запада находились люди. Сейчас иллюзий больше нет, но и людей действительно нет. Откуда же быть, если вовремя не позаботились? Лопнуло, растеклось диссидентство, как вода в песок. Кто же остался? Те немногие, кто пришел позже, кого заметили, не обошли, с кем подружились в свое время некоторые наиболее общительные и прозорливые правозащитники. На них и держится сейчас то, что есть. Но слишком мало, прижиты они больше по случаю, чем по сознательному отбору, поэтому слабы они и числом и умением. Средний диссидент сейчас хилее, менее представителен по сравнению с предшествующей разбитой волной. Жалкое наследство оставили у себя на родине доблестные правоборцы. Это их беда, но и вина — должны были об этом подумать. Оздоровление общества невозможно без активизации самого общества. Ни Запад, влияние которого сдерживается пограничным кордоном, ни правящий аппарат, перестановки в котором не вселяют надежд на радикальные перемены, сами по себе не сыграют решающей роли в демократизации страны. Реальные шаги в этом направлении возможны лишь на ветру общественного стремления. Со всей очевидностью убеждает нас в этом свежий пример Польши. Следовательно, главной задачей оппозиции должна быть работа внутри страны, подготовка социальной базы массовых выступлений.

Много сделано за 20 лет открытого и активного диссидентства, но главная задача осталась невыполненной. Причина того не в репрессиях, не в малочисленности, а прежде всего в том, что эту задачу как следует не осознали и не поставили. Диссидентство оказалось открытым для Запала и закрытым для своего общества. Не сумело обрести общественной поддержки. Достаточно было одного удара властвующего кулака, чтобы все разлетелось вдребезги. Одних пересажали, другие уехали, а кто остался, как сами говорят, — «замерли». Пока дедушки позволяли, внучата резвились, а как запретили — замерли, «больше не буду», поразительное послушание. Борцы за права человека по долгу совести, но непременно с визой тех, кто эти права нарушает. Курьезы открытого забрала. Поза открытой деятельности — фиговый листок, прикрывающий трусость, боязнь настоящего дела ибо всегда было очевидно, что всерьез можно что-то делать только нелегальными методами. Открытая деятельность делает диссидента известным миру и недоступным для соотечественников, изолирует от тех, чьи интересы и права диссидент защищает. Такова тактика КГБ — выявить и отгородить от общества. Больше всего КГБ стремится не допустить проникновения свободомыслия в законсервированную массу. Это было бы реальной угрозой режиму. Но интеллигентского инакомыслия они не боятся. Имярек, заговоривший своим голосом, сразу попадает под колпак чекистов. Прихлопнуть, изолировать его ничего не стоит. И лишь ради показной демократии власти до поры до времени кое-кого терпят или даже заигрывают. Пока диссидент ориентирован на Запад, он не представляет опасности для режима, но как только возникает угроза его влияния внутри страны, его, так или иначе, изолируют. Это правило не знает исключений, поэтому ставка на открытые действия в наших условиях совершенно нереальна, неэффективна, если не лицемерна. Если же действовать не ради личной известности, а в интересах дела, то лучше быть самому неизвестным, чтобы труд твой стал известен обществу. Не надо даваться карателям в руки, пусть поищут, за это время можно сделать неизмеримо больше, чем открытыми акциями под пристальным наблюдением КГБ. Только такая тактика дает возможность работать на главном направлении — на пробуждение общественного самосознания. Опора демократической оппозиции — активное общество. Любое движение, лишенное социальной базы, общественной поддержки, настолько уязвимо, что, можно сказать, существует лишь по прихоти властей. Диссиденты же ставят задачу повлиять на власть, требуют перехода от партийного деспотизма к законной демократии, к уважению прав человека. Кто их слушает? Власть уважает только силу. Сила нравственной оппозиции в поддержке масс. Будь она — не просто было бы убрать правозащитника, больше, чем его самого убоялись бы волны, которая захлестнет власть.