Максим Горький - Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936

• Название: Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936
• Автор: Максим Горький
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1949

В двадцать седьмой том вошли статьи, доклады, речи, приветствия, написанные и произнесённые М. Горьким в 1933–1936 годах. Некоторые из них входили в авторизованные сборники публицистических и литературно-критических произведений («Публицистические статьи», издание 2-е — 1933; «О литературе», издание 1-е — 1933, издание 2-е — 1935, а также в издание 3-е — 1937, подготавливавшееся к печати при жизни автора) и неоднократно редактировались М. Горьким. Большинство же включённых в том статей, докладов, речей, приветствий были опубликованы в периодической печати и в авторизованные сборники не входили. В собрание сочинений статьи, доклады, речи, приветствия М. Горького включаются впервые.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

В рукописном «Житии присноблаженных Петра и Февронии, князей Муромских, к чему присовокуплена история града Мурома до воцарения дома Романовых» рассказывается, что после «Смутного времени» крестьянам запрещено было иметь боевое оружие: рогатины для охоты на медведей и даже топоры хранились во дворе воеводы, он их выдавал «по нужде». Но крестьяне «злокозненно» прятали «оружие» под порогом избы, с внутренней стороны двери. В 90 или в 91 году около Елатьмы, ломая с товарищем старую избу на дрова, мы нашли под порогом обломок железа, и, когда товарищ швырнул его прочь, собственник избы поднял железо, бережно вытер его полой армяка и объявил нам, что железо кладут под порог «для храбрости» и во славу Георгия Победоносца, который «храбёр был, змея одолел». «Раньше попы тихонько святили железо, но теперь запрещено».

Это гораздо более «фетиш», чем камень негра, и, на мой взгляд, этот факт рассказывает о том, откуда и как иногда являются фетиши.

Когда ребёнок ударится об угол стола или другую мебель, матери и няньки советуют ребёнку отвечать на удар ударом, внушая ему, что дерево или камень могут чувствовать боль и обиду боли.

Известно, что культурные люди наших дней ругают предметы, причинившие им боль или сопротивляющиеся их силе, ругают как существа, способные слышать и чувствовать гнев человека, — этим люди обнаруживают унаследованный из древности бытовой антропоморфизм. Антропоморфизм этого типа возник из процессов работы и выражает вполне естественное стремление человека наделить предметы реального мира — материалы и орудия труда — человеческими свойствами, для того чтобы понять и освоить их.

В то же время человек наименовал качествами материалов и орудий труда наиболее характерные особенности своей психики, её твёрдость или мягкость, остроту зрения и ума, гибкость мышц, быстроту своего передвижения в пространстве сравнительно со скоростями течения воздуха и воды.

Это отсутствие склонности к созданию идеалистических фантасмагорий, к религиозному «творчеству» у женщины вовсе не было только результатом её пассивности, подчинения и т. д. Мужчины в своём охотничьем коллективе больше нуждались в грубом воздействии на полузвериное сознание, в испытаниях, внедрении правил поведения посредством общественных церемоний, чем женщины, выраставшие в атмосфере дисциплинирующего и воспитывающего человека постоянного и упорного труда. Особенно важную роль фантастика должна была играть в период борьбы патриархальной семьи против рода, патриархальной семейной собственности против коммунистических родовых пережитков, — в период, когда мужчина налагал оковы на женщину. Но и в сознании мужчины вместе с ростом и развитием труда должны были возрастать не столько фантастические, сколько рациональные материалистические элементы.

Процессы труда не могли внушить человеку тяготения к метафизике, не могли возбудить в нём поисков «первопричины причин» всех явлений природы, сновидений, «смысла жизни», «тайны смерти» и прочих домыслов, кои приписываются ему историками первобытной культуры.

Хотя его трудовая техника развивалась медленно и на протяжении многих веков результаты его деятельности были ничтожны, но всё-таки он не мог не видеть, что его труд изменяет мир, утверждает его хозяином на земле. Эта деятельность должна бы отразиться в древнем устном творчестве людей труда — в фольклоре. Но, изучая фольклор, мы почти не находим в нём сказок и преданий, которые говорили бы о том, как были приручены собака, лошадь, корова, птицы, как построено первобытное судно, введены в пищу соль, сахар, уксус, освоены медь, олово, железо, изобретено чудесно прозрачное стекло, как научился человек рисовать и как вообще торжествовала его воля к творчеству, вызванная стремлением к самозащите и облегчению условий труда.

От всей этой разнообразнейшей и успешной деятельности остался только миф о Геркулесе, а всё остальное, что должно бы отразиться в словесном творчестве, как будто вычеркнуто из истории материальной культуры каким-то враждебным и хитроумным цензором. Допустимо думать, что это тот самый цензор, который в исторические времена, например в IV веке, заставлял монахов уничтожать памятники языческой культуры Греции и Рима, в XV — вынудил Савонаролу жечь на кострах картины, книги, предметы искусства, в XVII — волею патриарха Никона объявил войну «скоморохам» и «каликам перехожим», сжигал музыкальные инструменты, запретил публичные театральные представления на ярмарках и площадях городов. В результате этой войны церкви против народного искусства из памяти народа вычеркнут был весь фольклор «Смутного времени», все песни об Иване Болотникове и Степане Разине. Такие «очищения» исторической народной памяти, вероятно, предпринимались всегда и всюду в эпоху торжества христианской церкви, они «вызывались» государственной необходимостью борьбы с остатками язычества в народе.

«Язычество» церковь Христова понимала как материалистическую свободу мышления, — свободу, которая наделяла богов всеми пороками людей командующего класса и, в их числе, церковников; последние издавна возбуждали в народе особенно острое критическое и саркастическое отношение к ним, об этом говорят сотни сказок и легенд.

Возвращаясь к теме фетишизма, как его изображают историки культуры, необходимо отметить сходство фетишизма с «чародейством и магией», а это позволяет допустить, что бытовому антропоморфическому фетишизму религиозное значение придавалось жрецами, за коими и следуют историки культуры.

Библейская, то есть жреческая, легенда о «грехопадении» говорит, что женщина первая сорвала плод «с древа познания добра и зла». Смыслом этой глубоко пессимистической легенды утверждается, что способность наблюдения и сравнения явилась у женщины раньше, чем у её сотрудника, но ещё не властелина: мужчины-пастуха, охотника. Хозяйственная деятельность воспитывала женщину материалисткой. Она видела, как семя превращается в стебель, колос, цветок и снова родит семя, она узнала, что, если сорвать бутон, завязь цветка, семя не родится. Она чувствовала, как в её теле возникает новая жизнь, а это — чувство глубочайшего значения, чувство, незнакомое мужчине, о чём можно бы пожалеть, если бы жалость не была смешна и бесполезна в данном случае, как и во многих других. Её право признавать себя родоначальницей было более ясно, чем право мужчины считать себя главою рода.

С того времени, как мужчина занял господствующее положение в семье и роде, как шаманы, волхвы, жрецы стали идеологами возникающего частнособственнического общества, их отношения к женщинам должны были принять характер борьбы профессионального фокусничества против практического опыта, борьбы фантазии против фактов.

Повторю ещё раз: метафизическая окраска реального мира потребовалась человеку не ради удовлетворения его «любознательности», которой он ещё едва ли обладал, не ради объяснения природы и смысла жизни, а исключительно для оправдания власти человека над человеком, одного над многими. В «Русской истории» Бестужева-Рюмина рассказывается, что племя, избирая «князя» на определённый срок, ставило перед ним условие: по истечении срока он будет уничтожен, и действительно уничтожало его. Отсюда следует, что тяжёлое значение власти «одного» уже было испытано племенем, и естественно, что «князь» вынужден был искать опоры для своей власти и охраны жизни своей не в «гласе народа», а за пределами разума, в «гласе божием».

Наверное, и женщина принимала участие в процессе «боготворчества», доказательством этого можно принять такие факты: чем дальше в «глубину веков», тем больше богинь и тем более боги человекоподобны, более похожи на идеальных людей труда, мастеров различных искусств и ремёсел. В идеализации труда женщина-«хозяйка» была заинтересована более мужчины-рабовладельца, ибо патриархальная семья означает также нередко и полигамию и патриархальное рабство. Очень характерно, что по мере развития власти мужчин падает поклонение богиням и что епископы христианской церкви долго спорили по вопросу о богопочитании Марии, матери Христа, не признавая её чистой от «первородного греха», ибо, по словам апостола Матвея, она имела детей от Иосифа, мужа её. Догмат «непорочного зачатия» был установлен лишь в 1854 году папой Пием IX.

В историю женщина вошла рабой своего отца, мужа, свёкра, старшего брата и сына. История рассказывает нам о «храмовой проституции», оставшейся пережитком группового брака, пережитком, с которым женщина ещё не справилась в эпоху родовой организации общества. Поучителен в этом смысле и культ фаллоса. Из того, что когда-то люди благодарно поклонялись плодотворной земле и оплодотворяющему её солнцу, логически следовало бы, чтобы так же равномерно благодарно оценены были животворящие органы обоего пола, и тогда можно допустить, что инициатива такого культа исходила от женщин. Но «обоготворялся» только мужской орган, и поэтому трудно думать, что оплодотворяемая и «рождающая в муках» приняла культ фаллоса без боя с нею жрецов и без насилия над нею.