Максим Горький - Том 26. Статьи, речи, приветствия 1931-1933

• Название: Том 26. Статьи, речи, приветствия 1931-1933
• Автор: Максим Горький
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1949

В двадцать шестой том вошли статьи, речи, приветствия, написанные и произнесённые М. Горьким в 1931–1933 годах. Некоторые из них входили в авторизованные сборники публицистических и литературно-критических произведений («Публицистические статьи», издание 1-е — 1931, издание 2-е — 1933; «О литературе», издание 1-е — 1933, издание 2-е — 1935, а также в издание 3-е — 1937, подготавливавшееся к печати при жизни автора) и неоднократно редактировались М. Горьким. Большинство же включённых в том статей, речей, приветствий были опубликованы в периодической печати и в авторизованные сборники не входили. В собрание сочинений статьи, речи, приветствия М. Горького включаются впервые.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Я несколько раз читал эти стихи различным людям, слушатели встречали стихи или равнодушным молчанием или поверхностной критикой их технической слабости. Следует сказать, что слабость этой дидактической рацеи слишком очевидна и отметить её — нетрудно. Но никто не отметил того факта, что одна из ценнейших идей основоположника истинно революционной философии стала достоянием поэзии. Разработана эта идея — плохо, да. Но всё-таки автор стихов заговорил о том, о чём до него не говорили, и это нужно записать в его актив. Последние две строки — неверны: «мы учимся у природы», но не «поучаем её», а, всё более смело подчиняя её стихийные силы силам нашего разума и воли, становимся владыками её, создаём свою, «вторую природу».

Поэты прошлых времён восхищались красотами и дарами природы как земледельцы и землевладельцы, как «дети природы», в сущности же — как рабы её. В отношении поэзии к природе наиболее часто и определённо звучали — и звучат — покорность, лесть. Хвала природе — хвала деспоту и тоном своим почти всегда напоминает молитвы. Поэты почти единодушно замалчивают такие скверные выходки природы, как, например: землетрясения, наводнения, ураганы, засухи и вообще различные взрывы и бури её слепых сил, которые уничтожают тысячи людей, разрушают труды их рук. Пытаясь — не очень успешно — «глаголом жечь сердца людей» или — безуспешно — пробуждать в людях «чувства добрые», поэты никогда ещё не звали человека на борьбу с природой, за власть над ней и, разрешая себе — не часто — гнев на двуногих деспотов, не гневались на слепого тирана.

Однажды было сказано так же правильно, как решительно: философы объясняли мир, мы — перестраиваем его. Мы действительно изменяем лицо нашей страны. Но, воспевая красоту природы, поэты как бы не замечали бесплодных песков и болот. Впрочем, о болотах я помню начала двух стихотворений.

Болота, болота, болота
Да чахлый, сухой березняк,
И здесь-то забитый работой
Спешит приютиться бедняк.

Очень жалобно и весьма плохо. Затем у Фофанова:

Что ты сказала мне — я не расслышал…
Только сказала ты нежное что-то.
На небо месяц поздно так вышел —
И серебром засверкало болото.

Стишки эти дают и мне право сказать несколько слов о болотах. У нас болот 67 миллионов гектаров. Мы намерены получить из них 40 миллионов тонн сухого торфяного топлива, а затем на огромной площади земли, освобождённой от болот, выроем пруды, разведём в них рыбу, разведём лес, создадим пастбища, может быть, найдётся место и для пахоты. Мы соединяем каналами Белое море с Балтийским, Каспийское с Чёрным, Сибирь получит выход в Средиземное море. Всё это — титанические задачи, и, конечно, не только ими ограничиваются намерения и заботы власти рабочего класса, хозяина Союза Советов. Если вся текущая работа создания социалистического общества, впервые совершающаяся в нашей стране, остаётся вне круга внимания поэтов, — то неужели это значит, что человеческий труд, основной рычаг культуры, не достоин поэтизации?

Я хочу сказать, что наше время включает в область поэзии совершенно новые темы, например: борьбу коллективно организованного разума против стихийных сил природы и вообще против «стихийности» воспитания не классового, а всемирного Человека человечества, творца «второй природы», создаваемой энергией его воли, разума, воображения.

Старая поэзия, воспевая «любовь» как основную творческую силу жизни, как будто не хотела помнить о том, что эта сила — тоже слепой, стихийный инстинкт размножения, он создаёт неисчислимые количества паразитов, которые разрушают здоровье людей, создаёт комаров, мух, мышей, крыс и всяческих грызунов, которые наносят огромный вред здоровью и хозяйству человека.

Капиталистическое государство относится, в сущности, довольно равнодушно к факту существования различных возбудителей болезней и к обилию вредных насекомых и животных, ибо от эпидемических болезней умирает трудовой народ, а его — много, убытки, наносимые различными вредителями хозяйству капиталистов, покрываются легко — труд дёшев. Капиталист жаден, это основное его качество, и поэтому он варварски консервативен, поэтому целые кварталы богатого Парижа лишены канализации и во множестве домов нет ватерклозетов. Капиталист поощряет труд учёного лишь тогда, когда этот труд ведёт прямо к увеличению прибыли и к удовлетворению мещанской жажды денег. Наука о борьбе с болезнетворными бактериями создана исключительно личной инициативой учёных и никогда не пользовалась должным вниманием со стороны капиталистических государств. Но государство, где хозяйствует сам трудовой народ, не должно допускать и не может допустить безразличного, бессердечного отношения к жизни и здоровью своих граждан, оно обязано вступить в борьбу против бессмысленно вредного людям, слишком «свободного» творчества природы. Я вовсе не намерен убеждать поэтов: «Ловите мышей!» Я хочу только указать на необходимость пересмотра отношения поэзии к природе и пересмотра всех главнейших тем старой поэзии.

Природа, любовь, смерть — так называемые «вечные» темы поэзии. Но, размышляя о любви, очень трудно допустить, что в обществе, организованном социалистически, размножение людей сохранит стихийные формы, полезные только паразитам, живущим за счёт чужой физической силы. Принято думать, что щеглы, чижи, соловьи и прочие певчие птички поучают нас: любовь — главный возбудитель песен, и неоспоримо, что «любовь» играла роль возбудителя не только в области искусства, но и в развитии промышленности, работающей на женщину. Романтизация индивидуальной любви имеет глубокий культурно-воспитательный смысл — она выражает желание мужчины установить в отношении к женщине нечто, отличающее двуногого самца от четвероногих. На почве этого желания сила воображения помогла людям обоего пола выработать в себе биологическое тяготение к совершенству формы — сексуальную эстетику.

Но покамест, в условиях анархического общества, это тяготение выражается всё ещё только в красивых словах, на деле же ведёт к весьма грязному распутству, к разнузданности пресыщенных. Несмотря на усиленную, даже назойливую поэтизацию женщины, к ней продолжают относиться по-скотски и как к человеку «второго сорта». Мы знаем, что церковь издревле называет любовь «блудом», грехом; и знаем, что в буржуазном обществе каждый гнусненький мещанин желает быть рабовладельцем, а из женщины при помощи церкви легко научились воспитывать очень удобных рабынь. Но «всякое действие вызывает противодействие»; в современных условиях женщина начинает мстить за себя: медики Германии насчитывают уже не менее 50 процентов женщин сексуально пассивных вследствие «половой холодности», а вместе с этим широко развивается лесбианство, и есть ещё немало причин, несколько сокращающих размножение мещан. И вообще по всей Европе идёт процесс разрушения семьи, «основы государства». Это, конечно, очень хорошо.

В Союзе Советов женщина совершенно равноправна мужчине и работает во всех областях жизни как будто не хуже мужчины. Всё чаще наблюдаешь и чувствуешь, что она забыла о себе как женщине, посвящая все силы, все эмоции свои труду строительства, изобретательства, пропаганды, трудному делу управления страной. Но — может быть, я ошибаюсь — однако мне кажется, что и в советских условиях отношение к женщине по существу своему часто не особенно чётко и резко отличается от отношения, установленного мещанами Европы.

Молодая наша поэзия плохо замечает быстрый процесс духовного роста женщины, роста её внутренней свободы; это плохой признак, ибо это признак старинного, мещанского консерватизма. Новая женщина, существуя в жизни, отсутствует в поэзии, а поэзия могла бы очень помочь воспитанию среди молодёжи новой оценки женщины, нового и более достойного отношения к ней. Любовь как тема поэта явно требует иной раскраски; и здесь, как всюду, молодая наша поэзия отстаёт от действительности.

Тема смерти, так же как и любви, — «вечная» тема. У нас на эту тему писать стихи не принято, я не знаю — почему? По-моему, не следует забывать, что убеждение в неустранимости смерти — тоже очень полезное и даже утешительное убеждение в буржуазном обществе, где люди не дороги друг другу, где накопилось весьма много лишних людей и накапливается всё больше. Буржуазное государство не заинтересовано в здоровье рабочего и в долголетии его. Наука не ставила к разрешению вопроса о продлении жизни человека с той серьёзностью и решительностью, с какой вопрос этот должен быть поставлен в обществе социалистическом, где оценка человека поднимается на должную высоту и где охрана здоровья единицы будет одной из наиболее серьёзных задач власти.

Наука, её открытия и завоевания, её работники и герои — всё это должно бы явиться достоянием поэзии. Эта — научная — область человеческой деятельности, может быть, более, чем всякая другая, достойна восхищения, изумления, пафоса.