Максим Горький - Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917

• Название: Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1949

В десятый том вошли произведения, написанные М. Горьким в 1910–1917 годах. Из них следующие входили в предыдущие собрания сочинений писателя: «Сказки об Италии», «Романтик», «Жалобы», «Мордовка», «Н.Е. Каронин-Петропавловский», «Три дня», «Случай из жизни Макара», «Русские сказки». Эти произведения неоднократно редактировались М. Горьким. Большая часть их в последний раз редактировалась писателем при подготовке собрания сочинений в издании «Книга», 1923–1927 годов.

Остальные произведения включаются в собрание сочинений впервые. За немногими исключениями эти произведения М. Горький повторно не редактировал.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

«Встану я на свои ноги», — хотел он повторить угрозу, но не кончил её, вспомнив Анну.

«Приучилась, шкура, об одном думать и больше ничего не понимает! Христине скажет…»

Ему хотелось плакать, но злоба сушила слёзы, он сидел и качал головою.

Снова вошла Анна с корзиной на плече, ссыпала огурцы в угол и, наклонясь подровнять их, точно переломилась пополам.

— Сказала Христине-то?

— И скажу.

— А ты не говори.

— Что дашь?

— Полтинник.

— Давай рупь! Ну?

Он лениво дал, Анна взяла, расправив юбку, сунула монету в карман и сказала, подмигнув:

— Ладно. Молчок.

Ушла. Назаров думал, покачиваясь:

«Дёшева правда! Положим — правды нет здесь. В псалтири сказано: «Ложь конь во спасение» — стало быть, на лжи, как на коне, спасаться можно. А от чего? Значит — от правды, коли на лжи! Священное писание, а научает спастись от правды!»

Снова в сенях зашлёпали босые ступни, теперь вошла Христина и так же, как Анна, наклонилась, подбирая раскатившиеся огурцы.

«Вот — изнасиловать, опозорить и бросить, — думал Назаров, — вот форсить и перестанет…»

— Сидишь? — спросила Христина, разгибаясь и насмешливо глядя на него, а на глазах её блестели слёзы, — он промолчал, крепко стиснув зубы.

— С Анной заигрываешь? — снова проговорила она, подходя к нему с корзиной в руке.

Николай вскочил, взмахнул рукою, но девица, бросив на руку ему корзину, ускользнула.

— Убью! — пробормотал он, а из двери избы выглянула тётка и тихонько, торжественно сказала:

— Самое время тебе девок щупать, вот, во-от!

Назаров пошёл на неё, сопя и размахивая рукою, она торопливо прикрыла дверь.

«Что такое? — думал он, выходя на двор, где бесцельно шатались старики и старухи, бегали ребятишки. — Это — хоть давись! Ну ладно, погодите! Всё это я запомню в сердце!»

Вышел за ворота и пошёл к реке, опустив голову, сопровождаемый старческим бормотанием, вздохами и плачущим голосом читалки.

Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою, в реке отражались красноватые облака, он сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.

Думал он о том, как жесток и безжалостен будет он с людьми, как выгонит тётку и не даст ей ничего, что велел отец. Женится на Христине, будет держать её скупо, одевать плохо и — бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу. Анке тоже устроит какую-нибудь штуку. Он примется за дела эти тотчас, как похоронит отца, сразу поставит себя против людей грозно и непримиримо.

Где-то близко ворковала горлинка, а по реке, разрывая её шёлковую ткань, металась рыба, шли круги и стирались течением. Краснело небо, лес темнел, точно наливаясь чем-то мягким, тёплым и пахучим.

— Никола Фаддеи-ич, — крикнула Анна.

Он помолчал, потом сердито отозвался, и она подошла, голоногая, высоко подобрав юбку и рубаху, улыбаясь пухлым, детским ртом.

— Тётка Татьяна велела сказать — поп говорит, что панафиду на завтра, на полдни отложил он…

— Его дело.

— Скучаешь? — спросила она, наклонясь к нему.

Он не ответил и не посмотрел на неё.

— Слушай, Колюшка, — оглянувшись, прошептала она, — я согласна, в остатний раз, так и быть, приду ночью, ну — хошь?

— Иди.

Только ты мне дай пятишну — ты богатый теперь!

— Ладно.

— Ведь — грех тебе это, и мне, конечно, грех. Эх, Колюшка, Коля, какое всё…

— Что? — тихо спросил он, а Сорокина задумчиво ответила:

— Так как-то, — не то — жалко всех, не то — бежать бы без оглядки куда!

Он вдруг всхлипнул, не удержавшись, поддаваясь чувству тяжкой и злой грусти, и забормотал:

— Погодите, я вам покажу всем, я это не забуду!

Из глаз его обильно потекли последние человечьи слёзы, он отирал их ладонью и, утвердительно кивая головою, ворчал, как избитая собака:

— Ежели никому никого не жалко, и мне никого не жаль!

— Коль, — шептала Анна, поглаживая его волосы, — мне тебя жалко, ей-богу же, очень жалко!

— Иди, а то увидят!

— Не видать. Эх ты, погодить бы тебе жениться-то, поживи лучше со мной — право! Христюшка девка властная, свертит она тебя, скрутит!

— Я сам всех скручу, — твёрдо сказал Назаров и сурово прибавил: — Иди, Анка, иди, знай!

Уходя, она шепнула:

— Смотри, не обмани, пятишну — ладно? Я — в баню приду, гляди!

Он молча кивнул головой, глядя, как в селе над церковью, на красном небе, точно головни в зареве; пожара, мелькают галки, — у него в душе тоже вились стаи чёрных, нелюдимых дум.

Жаркий день догорал, из леса плыл синеватым дымом ласковый и тёплый вечер.

Случай с Евсейкой

Однажды маленький мальчик Евсейка, — очень хороший человек! — сидя на берегу моря, удил рыбу. Это очень скучное дело, если рыба, капризничая, не клюет. А день был жаркий: стал Евсейка со скуки дремать и — бултых! — свалился в воду.

Свалился, но ничего, не испугался и плывет тихонько, а потом нырнул и тотчас достиг морского дна.

Сел на камень, мягко покрытый рыжими водорослями, смотрит вокруг — очень хорошо!

Ползет не торопясь алая морская звезда, солидно ходят по камням усатые лангусты, боком-боком двигается краб; везде на камнях, точно крупные вишни, рассеяны актинии, и всюду множество всяких любопытных штук: вот цветут-качаются морские лилии, мелькают, точно мухи, быстрые креветки, вот тащится морская черепаха, и над ее тяжелым щитом играют две маленькие зеленые рыбешки, совсем как бабочки в воздухе, и вот по белым камням везет свою раковину рак-отшельник. Евсейка, глядя на него, даже стих вспомнил:

Дом, — не тележка у дядюшки Якова…

И вдруг слышит над головою у него точно кларнет запищал:

— Вы кто такой?

Смотрит — над головою у него огромнейшая рыба в сизо-серебряной чешуе, выпучила глаза и, оскалив зубы, приятно улыбается, точно ее уже зажарили и она лежит на блюде среди стола.

— Это вы говорите? — спросил Евсейка.

— Я-а…

Удивился Евсейка и сердито спрашивает:

— Как же это вы? Ведь рыбы не говорят!

А сам думает: «Вот так раз! Немецкий я вовсе не понимаю, а рыбий язык сразу понял! Ух, какой молодчина!»

И, приосанясь, оглядывается: плавает вокруг него разноцветная игривая рыбешка и — смеется, разговаривает:

— Глядите-ка! Вот чудище приплыло: два хвоста!

— Чешуи — нет, фи!

— И плавников только два!

Некоторые, побойчее, подплывают прямо к носу и дразнятся:

— Хорош-хорош!

Евсейка обиделся: «Вот нахалки! Будто не понимают, что перед ними настоящий человек…»

И хочет поймать их, а они, уплывая из-под рук, резвятся, толкают друг друга носами в бока и поют хором, дразня большого рака:

Под камнями рак живет,
Рыбий хвостик рак жует.
Рыбий хвостик очень сух,
Рак не знает вкуса мух.

А он, свирепо шевеля усами, ворчит, вытягивая клешни:

— Попадитесь-ка мне, я вам отстригу языки-то!

«Серьезный какой», — подумал Евсейка.

Большая же рыба пристает к нему:

— Откуда это вы взяли, что все рыбы — немые?

— Папа сказал.

— Что такое — папа?

— Так себе… Вроде меня, только — побольше, и усы у него. Если не сердится, то очень милый…

— А он рыбу ест?

Тут Евсейка испугался: скажи-ка ей, что ест!

Поднял глаза вверх, видит сквозь воду мутно-зеленое небо и солнце в нем, желтое, как медный поднос; подумал мальчик и сказал неправду:

— Нет, он не ест рыбы, костлявая очень…

— Однако — какое невежество! — обиженно вскричала рыба. — Не все же мы костлявые! Например — мое семейство…

«Надо переменить разговор», — сообразил Евсей и вежливо спрашивает:

— Вы бывали у нас наверху?

— Очень нужно! — сердито фыркнула рыба. — Там дышать нечем…

— Зато — мухи какие…

Рыба оплыла вокруг него, остановилась прямо против носа, да вдруг и говорит:

— Мух-хи? А вы зачем сюда приплыли?

«Ну, начинается! — подумал Евсейка. — Съест она меня, дура!..»

И, будто бы беззаботно, ответил:

— Так себе, гуляю…

— Гм? — снова фыркнула рыба. — А может быть, вы- уже утопленник?

— Вот еще! — обиженно крикнул мальчик. — Нисколько даже. Я вот сейчас встану и…

Попробовал встать, а не может, точно его тяжелым одеялом окутали — ни поворотиться, ни пошевелиться!

«Сейчас я начну плакать», — подумал он, но тотчас же сообразил, что плачь не плачь, в воде слез не видно, и решил, что не стоит плакать, — может быть, как-нибудь иначе удастся вывернуться из этой неприятной истории.