Александр Кожев - Введение в чтение Гегеля

• Название: Введение в чтение Гегеля
• Автор: Александр Кожев
• Издательство: Наука
• Жанр: Философия
• Год: 2003
• ISBN: 5-02-026788-0

---

Гегель решает эту проблему в разделе А главы VI. Посмотрим, что там говорится.

В «Феноменологии духа» Гегель ничего не говорит о генезисе языческого Государства. Рассмотрим, стало быть, это Государство как уже сложившееся.

Сущность этого Государства, языческого Общества, определена тем, что это — Государство и Общество Господ. Языческое Государство признает гражданами только Господ. Гражданин — это только тот, кто воюет, и воевать может только гражданин. Работа — удел Рабов, находящихся вне Общества и Государства. Государство в целом — это, таким образом, Государство-Господин, которое видит смысл своего существования не в труде, а в престиже, в войнах престижного характера, которые оно ведет ради утверждения своего суверенитета, для того чтобы заставить другие Государства, все другие Государства, признать его верховенство над ними.

Но, согласно Гегелю, из всего этого следует, что языческое Государство воюющих и не работающих Господ может признать, заставить признать или воплотить в жизнь лишь момент всеобщности человеческого существования, момент единичности остается за рамками Общества и Государства в собственном смысле слова.

Эта оппозиция Единичного и Всеобщего, Einzelheit и Allgemeinheit, для Гегеля — основополагающая. И если Историю, как он считает, можно объяснить как диалектику Господства и Рабства, то она также может быть понята и как диалектика Единичного и Всеобщего в человеческом бытии. Оба эти объяснения дополняют друг друга, ибо Всеобщности соответствует Господство, а Единичности — Рабство.

Вот что это значит.

С самого начала Человек ищет Anerkennung, Признания. Ему мало того, что он сам себя ценит. Он хочет, чтобы его как «эту» единичность, его неповторимого, оценили все, чтобы он был всеобще признан.

Иначе говоря, Человек может получить подлинное «удовлетворение», а История — остановиться только при формировании и посредством формирования такого Общества и такого Государства, в которых сугубо единичная, личная, неповторимая ценность каждого будет признана как таковая, в своей единичности, всеми, Всеобщим, воплощенным в Государстве как таковом, и в которых всеобщая значимость Государства будет признана и осуществлена Единичным как Единичным, всеми Единичностями.[123] Но такое Государство, такой синтез Единичного и Всеобщего, возможно только после «снятия» противостояния Господина и Раба, поскольку синтез Единичного и Всеобщего — это также синтез Господства и Рабства.

Пока сохраняется противостояние Господина и Раба, пока существуют Господство и Рабство, синтез Единичного и

Всеобщего невозможен, и Человеку не достичь «удовлетворения». И не только потому, что Раба никто не считает человеком. И не только потому, что и Господину никак не добиться поистине всеобщего признания, коль скоро им не признана часть тех, кто признает его, — Рабов. Этот синтез невозможен, потому что Господину удалось осуществить и заставить признать лишь момент всеобщности в Человеке, притом что жизнь Раба сведена к чистой единичности.

Господин утверждает свою человеческую значимость, когда рискует жизнью, и тем, что рискует жизнью. Риск же этот везде и всегда — для всех — один и тот же. Рискующий жизнью Человек не становится от того, что рискует жизнью, каким-то другим, не таким, как все те, кто делал и будет делать то же самое. Утверждаемая Борьбой человеческая значимость по сути своей всеобща, «безлична». И поэтому Государство Господ, которое признает человека лишь постольку, поскольку он рискует жизнью ради Государства на войне чисто престижного характера, признает только всеобщее в человеке, в гражданине; гражданин этого Государства — это гражданин вообще, в качестве гражданина, признанного Государством, он ничем не отличается от других граждан: это некий безымянный воин, а не «господин имярек». И сам Глава Государства — тоже всего лишь некий представитель Государства, Всеобщего, а не собственно Индивид, не Государство зависит от его личной единичной воли, а он в своих действиях зависит от Государства. Словом, Глава греческого Города-Государства — не «диктатор» в современном, христианском, романтическом смысле слова. Это не Наполеон, который создает Государство своей личной волей с тем, чтобы осуществить свою Индивидуальность и заставить признать ее. Языческий Глава Государства принимает «готовое», налично-данное Государство, и его собственная значимость, сам он, есть лишь функция Государства, этого начала всеобщности в человеческой жизни. Поэтому Господин, Язычник никогда не «удовлетворен». Только Индивид может получить Удовлетворение.

Что касается Раба, то его существование ограничено моментом чистой единичности. Человеческая значимость, учреждаемая Трудом, по сути своей единична, «персональна». Die Bildung, формирование-воспитание Трудящегося Трудом, зависит от конкретных условий труда, которые варьируются в пространстве и изменяются со временем по мере изменения самого характера труда. Итак, в конечном счете именно Трудом устанавливаются различия между людьми, которые формируются как «единичности», «личности». И именно Раб-труженик, а не Господин-воин, начинает осознавать себя «личностью» и придумывает «индивидуалистические» идеологии, в которых абсолютная ценность приписывается Единичности, «личностному началу», а не Всеобщности, Государству как таковому и Гражданину, взятому в качестве Гражданина.

При этом, однако, тем, что всеобще признано другими, Государством, Господством как таковым, оказывается не Труд, не «личность» трудящегося, но прежде всего безличный продукт труда. Пока Раб трудится, оставаясь Рабом, т. е. пока он не рискует жизнью, пока он не борется за то, чтобы навязать свою личную значимость Государству, пока он активно не вмешивается в общественную жизнь, его единичная значимость остается чисто субъективной: он — единственный, кто ее признает. Стало быть, его значимость только единична, и до синтеза Единичного и Всеобщего, т. е. до Индивидуальности, Рабу так же далеко, как и Господину. Вот почему — повторим это еще раз — синтез Единичного и Всеобщего в Индивидуальности, который только и может по-настоящему «удовлетворить» Человека, осуществим только в синтезирующем «снятии» Рабства и Господства и с его помощью.

Мы возвращаемся к языческому Государству, к Городу- государству не работающих Господ-воинов.

Это Государство, как и любое другое, интересует только Действие, и оно признает только Действование своих граждан, которое — в данном случае — сводится к действиям военным. Языческое Государство признает в Гражданине только момент всеобщности человеческого существования. Однако начало единичности не исключено, оно не может быть исключено полностью.

И в самом деле, Господин не только владеет рабами, не только воюет и занимается государственными делами. Он обязательно еще и член Семьи. И как раз в Семье языческий Господин осуществляется как единичное существование.

В лоне Семьи Человек — не Господин вообще, какой-то Гражданин, не воин вообще. Здесь он — отец, муж, сын; этот отец, этот муж: он — такой-то, «единичный». Правда, его единичность, признанная в Семье и Семьей, строго говоря, не совсем человеческая. Действительно, человеческое, человекообразующее Действование в случае нерабо-\ тающего языческого Господина сводится к воинским подви- гам и участию в Борьбе. Но в Семье нет места подвигам, и рисковать жизнью здесь не надо. Значит, в Семье и Семьей как таковой признается не человеческое Действие (die Tat), но только лишь Sein, налично-данное-статичное-бытие, биологическое существование человека — отца, супруга, сына, брата и т. д.

Но приписывать кому-то абсолютную значимость вне связи с тем, что он делает, не за его заслуги, но просто потому что он есть, по причине простого факта его Sein, его Бытия, — значит любить его. Поэтому можно также сказать, что в античной Семье и античной Семьей осуществляется именно Любовь. И коль скоро Любовь не зависит от действий, от деятельности любимого, то и сама смерть любимого не кладет ей конец. Любя человека в его бездействии, к нему относятся так, как если бы он умер. Смерть, следовательно, никак не может повлиять на Любовь, на значимость, приписываемую Семьей и внутри Семьи. Потому-то Любовь и культ мертвых и находят свое место в лоне языческой Семьи.