Александр Кожев - Введение в чтение Гегеля

• Название: Введение в чтение Гегеля
• Автор: Александр Кожев
• Издательство: Наука
• Жанр: Философия
• Год: 2003
• ISBN: 5-02-026788-0

---

304

«Какой-то», «что-то вроде», — речь идет о принадлежности какому-то «виду», espece (от specus) — «вид» (прим. перев.).

305

Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет. В 2 томах. М.: Мысль, 1970. Т. 1. С. 315–316.

306

Наполеон был очень задет и опечален тем, что садовник малаец принял его за легендарного восточного завоевателя. Светская дама раздражается и расстраивается, когда видит на подруге платье, точно такое же, как и купленное ею как «единственное в своем роде». Короче, никто не хочет быть тем «обыкновенным человеком», которого так часто ставят в пример, но всегда кому-то другому.

307

По правде говоря, Мудрец уже не «индивидуален» в том смысле, что по существу отличен от всех остальных. Если Мудрость заключается в обладании Истиной (которая одна и которая одна и та же к для Гегеля, и для его читателей), то один Мудрец ничем не отличается от другого Мудреца. Это значит, что он — человек — уже не совсем в том же смысле, что и Человек исторический (и он свободен тем более не так, как исторический человек, поскольку ничего не отрицает своими действиями): он — скорее «божество» (но смертное). Мудрец, однако, — Индивидуум в том смысле, что в своей экзистенциальной единичности обладает всеобщей Наукой. В этом плане он еще человечен (и значит, смертен).

308

В наше время часто говорят о человеческой «личности». Но «Личность» («Person» у Гегеля) означает не что иное, как «свободную и историческую Индивидуальность»: это не какая-то новая антропологическая категория, но слово, обозначающее единство (действительно, нераздельное) трех основополагающих категорий иудео-христианской антропологии.

309

Об идее смерти в философии Гегеля см. Приложение II.

310

«Романтические» и «виталистские» корни диалектики Признания и Борьбы ясно видны в «формальном» описании этой диалектики во введении к главе IV «Феноменологии духа» (р. 135, 2-я строка снизу— р. 138, 20-я строка /с. 97–99/). Связь с юношеским текстом очевидна. Любовь (человеческая) — это также желание Признания: любящий хочет, чтобы его любили, т. е. признали как абсолютную, или всеобщую, ценность в самой его единичности, благодаря которой он отличается от всех остальных. Стало быть, в Любви — в какой-то степени — осуществляет себя Индивидуальность, и потому она может — в какой-то степени — доставлять Удовлетворение. Во всяком случае, это сугубо человеческий феномен, потому что в нем желается другое желание (любовь другого), а не какая-то наличная реальность, когда просто чего-то «желают». Скрытый упрек, предъявляемый Гегелем в «Феноменологии» Любви, касается, с одной стороны, ее «частного» характера (можно быть любимым лишь ограниченным числом людей, тогда как признание может быть всеобщим), а с другой стороны, ее «несерьезности» из-за того, что она не связана с Риском для жизни (только смертельный Риск обеспечивает действительное осуществление собственно человечности, отличающей Человека от животного по существу). Не предполагая Риска, Любовь (=любовное Признание) не предполагает и Действования вообще. Стало быть, абсолютной ценностью она признает не Действование (Tun) и не Произведение (Werk), а наличное Бытие (Sein), т. е. именно то, что как раз не является собственно человеческим в Человеке. (Как говаривал Гете, кого-то любят не за то, что он делает, но за то, что он есть; почему и можно любить умерших, ведь человек, который действительно ничего бы не делал, уподобился бы умершему; и по той же причине можно любить животное, хотя и нельзя «признать» его: напомним, что покамест еще не было дуэлей между человеком и животным, как не было их между мужчиной и женщиной. Напомним также, что «недостойно мужчины» целиком отдаваться любви: истории Геркулеса, Самсона и пр.). Следовательно, даже человек, «обретший счастье» в любви, «удовлетворен» не полностью, так как не добился всеобщего «признания». Встав на точку зрения «Феноменологии духа», можно было бы сказать, что Человек воистину способен любить (на что не способно ни одно животное) лишь потому, что он уже ранее сделал себя человеком, рискуя жизнью в Борьбе за Признание. И потому-то одни только Борьба и Труд (порожденные Желанием Признания в собственном смысле слова) способны произвести собственно человеческую действительность (Wirklichkeit) — Мир техники и общественных отношений, стало быть, Мир исторический; действительность же Любви — чисто природная (половой акт, рождение детей): ее человеческое содержание всегда остается чисто внутренним (innerlich). История, а не Любовь, творит Человека; Любовь — лишь вторичное «проявление» Человека, который уже существует по-человечески.

311

Abso!u-negatif-ou-negateur — так переводит А. Кожев гегелевское Absolut negativ. См. список терминов (прим. перев.).

312

Эта гегелевская тема подхвачена Достоевским в «Бесах». Кириллов хочет убить себя единственно для того, чтобы показать, что он может сделать это «без какой-либо необходимости», т. е. свободно. Его самоубийство должно доказать абсолютную свободу человека, т. е. его независимость от Бога. Возражение Достоевского как человека верующего заключается в том, что человек не в состоянии этого сделать, что он обязательно пасует перед смертью: Кириллов убивает себя от стыда, что не может убить себя. Но это возражение бьет мимо цели, поскольку самоубийство «от стыда» — это тоже свободный поступок (на который ни одно животное не способно). И если, убивая себя, Кириллов себя уничтожает, то, умерев «преждевременно», «прежде срока», как того и хотел, он уходит из-под власти внешних обстоятельств («потустороннего»), тем самым ограничивая бесконечное всемогущество Бога. — Я обязан толкованием эпизода с Кирилловым Якобу Клейну.

* Автономный — значит «самозаконный», т. е. сам себе дающий закон (прим. перев.).

313

Впрочем, борьба, которую ведут только ради престижа, представляет собой самоубийство (с еще неясным исходом), как о том говорит Гегель в Йенских лекциях 1805–1806 учебного года (vol. XX, р. 211, три последние строки*: «как Сознанию [-внешнего] [каждый из противников, взятый как Сознание] ей /воле/ кажется, что дело идет о смерти другого; но дело идет о его собственной смерти, [это] — самоубийство, ибо она [„по своей воле"] подвергает себя опасности.» То, что оба остаются в живых, вынуждает их терпеть тяготы жизни, но эти тяготы ложатся на плечи Раба (отказавшегося от Риска), тогда как Господин (пошедший навстречу опасности) оказывается свободным: в своей работе Раб подчинен законам налично-данного, а праздный Господин, который потребляет уже «очеловеченные» трудом, приготовленные для Человека, продукты, избавился от принуждения со стороны Природы (разумеется, лишь в принципе). Можно, таким образом, сказать, что как человек Господин действительно умер в Борьбе: отныне он, собственно говоря, бездействует, так как ничто не вынуждает его трудиться. Он живет так, как если бы умер. Поэтому он не развивается в ходе Истории и попросту уничтожается в ее конце: его жизнь сведена к тому, что он «остался в живых» (на какое-то время), она представляет собой «отсроченную смерть». Раб же постепенно освобождается посредством Труда, свидетельствующего его свободу, но в конце концов он должен возобновить Борьбу и поставить на карту жизнь, дабы эту свободу осуществить и, победив, создать всеобщее и однородное Государство, в котором он будет «признанным» Гражданином.

* Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет. Т. 1. С. 321.

314

То есть, однозначно определен {прим. перев.).

315

См. наст, кн.: Курс 1938–1939 учебного года, Заметки о вечности, времени и понятии (с. 434–474).

316

Животное, или человек в качестве животного, оказавшись на развилке дорог, может пойти направо или налево: обе возможности как возможности совместимы. Но если оно действительно пойдет направо, то уже будет невозможно, чтобы оно пошло налево, и наоборот: будучи осуществленными, эти возможности несовместимы. Чтобы пойти налево, животное, которое пошло направо, должно вернуться на развилку дорог. Человек в качестве животного должен сделать то же самое. Но в качестве Человека, т. е. существа исторического (или «духовного», читай диалектического), он никогда не возвращается на ту же самую развилку. История никогда не возвращается назад, и тем не менее пойдя направо, идет налево. Скажем, произошла Революция, Человек подверг себя отрицанию в качестве идущего направо, стал иным, чем был раньше, и обнаружил себя идущим налево. Он подверг себя отрицанию, но не исчез полностью, не перестал быть Человеком. Однако животное в нем, которое шло по дороге направо, не могло оказаться идущим налево: оно, следовательно, должно было исчезнуть, а Человек, плотью которого оно было, — умереть. (Победа Революции без смены — естественной, но более или менее насильственной — поколений была бы чудом).