Михаил Коршунов - Бульвар под ливнем (Музыканты)

• Название: Бульвар под ливнем (Музыканты)
• Автор: Михаил Коршунов
• Жанр: Прочая детская литература

---

Коршунов Михаил Бульвар под ливнем (Музыканты)

Михаил Павлович КОРШУНОВ

Бульвар под ливнем

/Музыканты/

Роман

К н и г а п е р в а я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

По городу шла девочка. Локтем крепко прижимала к себе ученическую папку. Дворник только что провел в снегу лопатой, и девочка шла по дорожке от лопаты. Она торопилась, как будто ей не хватит дня, который она и без того начинает совсем рано, с первыми лопатами дворников, медленными еще светофорами и редкими автомобилями.

В коридоре музыкальной школы сидела комендант Татьяна Ивановна, раскладывала пасьянс. Карты были потрепанными, и Татьяна Ивановна долго каждую из них разглядывала, чтобы разобрать масть.

Хлопнула входная дверь, и торопливые шаги сбежали вниз, в полуподвал, где была раздевалка. Пришла девочка с папкой. Она оставила пальто в раздевалке и подошла к коменданту: в коричневом школьном платье, в зимних ботинках, на руках варежки. Она их не сняла. Это Оля Гончарова, но все в школе зовут ее Чибисом.

Татьяна Ивановна привыкла, что Оля Гончарова приходит первой каждый день, и это уже давно.

- Доброе утро, Татьяна Ивановна.

- Доброе утро, Чибис. - И Татьяна Ивановна протянула Оле ключ, а заодно показала карту, которую не могла разобрать.

- Король, - сказала Оля. - Пиковый.

- Хитрец, - сказала Татьяна Ивановна. - Маскируется.

- Пика - это что? - спросила Оля.

- Для тебя еще ничего.

- А для вас?

- А для меня уже ничего.

- Тогда пусть маскируется.

- Пусть его, - сказала Татьяна Ивановна.

- Какой пасьянс вы сегодня раскладываете?

- "Картинную галерею". В одном ряду должны получиться валеты, в другом - дамы, а потом - короли. Все картинки. Иди, нечего тебе около карт время терять.

Оля поднялась по лестнице и вошла в большой класс, где был установлен учебный орган. Только здесь она сняла варежки и положила их на подоконник. Сняла зимние ботинки, достала из папки тапочки, надела. Подошла к органу, вставила ключ и отперла высокие дверцы шпильтыша: мануальные клавиатуры (белые и черные клавиши, как у фортепьяно), регистры, лампочка, справа узенькое на подставке зеркальце. Снизу выдвинула большую раму (педальная клавиатура), подтянула специальную скамейку. Сбоку скамейка регулируется по высоте. Оля прибавила высоту на два пальца: так ей удобнее сидеть, чтобы доставать до педальных клавишей. Клавиши лежали теперь на полу густым широким рядом. Таких клавишей нигде больше нет - только у органа. К ним надо привыкнуть, уметь быстро дотягиваться до самых крайних. Иногда по нескольку минут приходится играть только на этих самых крайних. Держишься за скамейку покрепче руками и давишь их, давишь, и чтобы не сбиться, чтобы не соскользнула нога, чтобы не потерять темпа, ритма, и чтобы никто не догадался о твоих усилиях, о твоей работе, а только бы ощущал музыку, прикасался бы только к ней. Оля думает об этом и в школе, и когда уходит домой из школы, и когда опять идет в школу по темному еще и тихому городу, в котором снег уже пахнет дождями и теплыми влажными деревьями. Оля снег не любит, от одного вида снега ей всегда делается холодно, и всю зиму она ждет весну.

Оля вынула из папки ноты, поставила на шпильтыш. Рядом положила ластик и карандаш. Села на скамейку и сидит, неподвижная, напряженная. Андрей Косарев со струнного отделения сказал про нее - антенка транзисторного приемника. Он сказал так один-единственный раз. Больше он никогда ничего такого не говорил, но Оля запомнила эти его слова: они нужны были ей, хоть такие, даже случайные.

Оля сидела неподвижная и сосредоточенная, проверяя свою готовность к предстоящей работе. Застыли и приготовились вокруг нее огромные сильные звуки. Она должна была сейчас выбрать из них те, которые записаны в нотах. Должна была сделать музыку, но чтобы никто не почувствовал, что музыка сделана; музыка должна повиснуть в воздухе, отделиться от инструмента. Она должна начать короткую и самостоятельную жизнь и каждый раз должна рождаться заново.

За окнами класса светало. Чугунная ограда, покрытая густой изморозью, побелела и разлохматилась. На крышах соседних домов обозначились в снегу неровные строчки птичьих лап. Зажглись наружные стеклянные лифты.

Оля Гончарова все сидела и не нажимала кнопку. Если кнопку нажать, то неслышно запустится мотор в органе, и все его трубы - от больших, как деревья, и до самых маленьких, как вязальные спицы, будут послушны Оле, клавишам под ее пальцами и педалям. И не может быть просто удачи или слепого случая, а предстоит сложная, тяжелая работа.

Вначале Оля хотела быть пианисткой, но потом произошла ее встреча с органом. Орган привезли из Германии в больших ящиках, на которых было написано: "Зауэр, ГДР, Опус-19". Начали монтировать. Это длилось несколько месяцев. Когда сборку закончили, Чибис придвинула к органу скамью и села, надавила клавиши, потом попробовала ногами педали. Рванулся звук, и Оля ощутила его мощь. Орган открыл ей музыку, с которой она прежде не встречалась, а потом и первый испуг: орган не подчинялся, она не могла с ним справиться. Трудно было с педалями, она путалась в собственных ногах, и еще регистры, и еще дополнительные педали копулы, и, главное, не было привычного фортепьянного затухания ноты, а нота резко прерывалась, когда Оля убирала ноги с педалей и пальцы с клавишей мануалов.

Оля чувствовала, что у нее сплошная работа и никакой музыки, и она всерьез задумывалась: а не остаться ли только при фортепьяно? На фортепьяно она занималась с тех пор, как ее дедушка помог ей придвинуть стул, взобраться и сесть за инструмент. Ей было тогда четыре года.

Каждое утро Оля опять приходила к органу, и все начиналось заново: "ми" надо брать носком левой ноги, а потом пяткой, а потом правой ногой "си-бемоль", а потом "соль" левой ногой и потянуть подольше. Оля расписывала карандашом в нотах правую и левую ноги: куда ей удобнее какой ногой прийти, пяткой, носком. И опять руки на мануалах, а потом опять только ноги на педальных клавишах, и она ухватится за скамейку руками и будет давить, давить педали. Должны появиться мощные, густые голоса. Она докажет, что может и должна быть органисткой, и она не сдастся, не уступит, и ей нельзя теперь без органа, он ее единственная и окончательная необходимость.

Все чаще стучала входная дверь школы: спешили к началу занятий ребята. Многие приехали на троллейбусах. Остановку ребята называли "Музыкант", хотя на самом деле это были Никитские ворота.

Татьяна Ивановна прикрыла свою "картинную галерею", следила за порядком, объясняла, кто сегодня и в какой класс перемещается, - а всегда кто-то куда-то перемещался, - выдавала ключи, мел, почту. Совсем маленьким ребятам помогала развязывать шарфы, платки, тесемки на шапках-ушанках.

Татьяна Ивановна принимает участие в жизни школы не только на посту коменданта, но и творчески. У нее имеется приятель - бетховенист-текстолог Гусев. Гусев учится в пятом классе. Он разгадывает тайны Бетховена. Дело в том, что великий композитор неразборчиво записывал произведения, потому что часто писал ночью при свече. Теперь его рукописи разбирают ученые, и каждый по-своему доказывает, трактует. Гусев этим занимается. Достал фотокопии тетрадей Бетховена, большое увеличительное стекло и тоже трактует. На всю школу прославился, даже за ее пределами, потому что состоит в переписке с учеными. У Бетховена ближайшим помощником, секретарем был его друг по фамилии Цмескаль. У Бетховена был Цмескаль, у Гусева - Татьяна Ивановна. Гусев держит ее в курсе исследований. Увеличительное стекло, между прочим, принадлежит Татьяне Ивановне.

По коридорам школы с грохотом помчались составленные поездом нотные пульты и стулья: дежурные ребята доставляли таким способом в зал снаряжение для оркестра. На стульях лежали клавиры и партитуры.

Поезда проходили повороты, пересекали перекрестки, точно попадали в двери зала. Правда, после этого даже самые крепкие и новые стулья начинали скрипеть и создавать дополнительный аккомпанемент, а пульты теряли свою первобытную стройность и напоминали подсолнухи с поникшими головами.

Один из поездов все-таки едва не врезался в раздвижную лестницу. На ней стоял часовщик, он налаживал электрические часы, которые висели в центре коридора. В музыкальной школе нет звонков, а в коридорах и в каждом классе - часы. Их много, они нуждаются в постоянном надзоре.

Часовщик удержался на лесенке, покачал головой вслед промчавшемуся поезду: что поделаешь - таланты, а он, так сказать, поклонник, рядовой часовщик. Его забота - чтобы один талант вовремя сменял в классе другой и тем самым поддерживалось бы вечное движение в музыке от девяти утра до девяти вечера.

В коридоре сидели ребята. В руках у них были инструменты, и все это гудело, жужжало, попискивало, посвистывало. Разминка. Требовалось подготовить себя к тому, чтобы в "нотной пустыне увидеть мираж", чего так упорно добиваются преподаватели. Мираж - конечно, хорошо, но он, к сожалению, не всегда посещает нотные листы учеников, в особенности с утра, потому что в учениках еще живут приятные воспоминания об одеялах и подушках. Девица баскетбольного вида отчаянно хлопала струнами на контрабасе. Кое-кто заткнул пальцами уши и смотрел в нотные тетради, разложенные на коленях. Это были теоретики. Некоторые резко дергали над тетрадями правой рукой, потом вели руку плавно, потом опять резко дергали вверх, вниз. Скрипачи. Некоторые давили тетради пальцами, откинули высоко головы, закрыли глаза, шевелили губами. А еще можно встать лицом к совершенно пустой двери класса и дирижировать, и всем понятно, что этот человек учится на дирижерско-хоровом отделении и что стоит он лицом вовсе не к пустой двери, а перед ним хор или даже оркестр, и сзади него вовсе не школьный исцарапанный коридор, а благодарные и взволнованные слушатели, которые, может быть, увидели мираж.