Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн

• Название: Блокадный ноктюрн
• Автор: Алексей Ивакин
• Жанр: О войне

Война как она есть. Сквозь годы и километры

---

А сейчас валяемся, курим, ждем — когда чудо техники осушит шрам из прошлого века.

А небо вдруг очистилось.

И солнце греет.

Ветер кончился…

Стало вдруг тепло и лениво.

Лень даже пуховик расстегнуть. Какое сегодня число? Четвертое мая? До этого момента, казалось, что четвертое ноября.

Руки не мерзли только благодаря какой-то пчелиной мази. А сейчас даже жарко стало… Я как кот. Разлегся на травке… Дремлю… Клещей ловлю… Опять… Да…

Будит меня запах вишни.

Это ДядьВова рядом сел. ДядьВова — батя Буденного. Именно так. ДядьВова. Слитно и с большой буквы. Потому как он весь цельный, в отличие от нас. И весь — с Большой Буквы.

Как будто он из сорок первого вынырнул…

Вот такие и победили в той войне.

Не выиграли. Именно — победили.

В покер выигрывают. В преферанс. В морской бой.

А на войне — побеждают.

— На-ко, Геннадич, затянись… — протягивает он мне трубку, набитую ароматным табачком.

— На фиг. Трубка что жена. В чужие руки — давать нельзя, — опять пошлю я. Сажусь и достаю свою 'Приму'. Закуриваю. Первый затяг запиваю водкой. ДядьВове не предлагаю. Он не пьет. Вообще. Как и Юра Тимофеевич. За ДядьВову сын его — Артем — отрывается.

— Нельзя… Вот у нас в деревне случай был… — И ДядьВова начинает рассказывать очередную байку про свою деревню.

ДядьВова у нас как кот Баюн. Слышать его необязательно. Его слушать надо. Слушаешь и дремаешь под урчание матерого такого кота. Какой только фигни не на рассказывает…

— А Ванька тогда нажрался и упал в навозный отстойник…

— Какой отстойник?

— Ну, тудова коровьи говёхи с фермы возят, агась. Утром приходит — от него так дерьмецом пованивает. А он, главно, не помнит. Мы ему — Вань! Ты же обосралси! А он — не… То ты чо та нето базлаешь, я всю ж ночь с чей-то бабой обнималси! А он, понимаешь, кучку себе сгреб да и спал в обнимушку…

ДядьВову можно слушать бесконечно. Нет. Не так. 'Безконешно'. Как музыку. Он — как кусочек того самого корня, благодаря которому — мы — русские! Мы — русские, да… На развалинах страны… А солнышко всех греет одинаково.

Меня — внука немецкого военнопленного, ДядьВову — сына пропавшего без вести красноармейца…

Нас всех.

Нас.

Всех.

— Готово! — по лесу крик.

Помпа высосала воду из траншеи.

Да как сказать — высосала? Так… На дне траншеи — густая коричневая жижа. Глубиной, примерно, по щиколотку.

Мы по очереди шлепаемся туда, как лягушки. Только с лопатами. И начинаем ковыряться в земле, докапываясь до дна траншеи. Ворочать глину тяжело — не видно, что там в жиже. Одновременно расширяем стенки. Ноги увязают в этой каше. Как же они тут воевали-то?

Через полчаса нас не отличить от чертей. Мы смачно шлепаем пластами земли по брустверам. Там их разбирают в поисках чего-нибудь стоящего.

Ручками, ручками разбирают. Берется комок глины, сжимается в кулаке. Она выползает между пальцев.

За это нас мамы в детстве ругали. Вот, дорвались!

Юрка берет видеокамеру. Поснимать этот процесс.

Тут Антон, сын Тимофеича, садится на бруствер — перекурить. Ноги в траншее. И он ногой нащупал что-то.

Он долго ковыряется в грязи, закатав рукава по локоть.

А потом вытаскивает бедренную кость. Здоровую! Человеческую. Красноватого такого оттенка.

Юрка не успевает снять момент и кричит сыну:

— Антон, положи ее обратно! Сейчас заснимем!

Антон пожимает плечами и кладет ее обратно.

— Дубль два, кадр двадцать восемь! — кричит кто-то.

Съемка снова началась.

Антон, выплюнув сигарету, опять поднимает кость.

Другую. Лучевую.

— Ну, блин… А бедро где?

Начинает шарить в земле. Потом достает это бедро. Потом другое. Потом… Третье. Три бедренных кости. Два бойца.

Азарт снова захватывает нас.

Теперь уже никто не ворчит на грязь.

Один из пацанов загребает жижу в ведро, притащенное из лагеря. Относит его в сторону — выливает. Потом копается там, вылавливая останки или медальон.

Мелких косточек не попадается. Видать, все растворились.

Только конечности. И то не полностью. Три бедра. Две голени. Лучевых четыре штуки. Ребер штук пять. Одно тазовое крыло. Лопатка — одна. И очень маленькая. Словно подростковая или девичья.

А вот бедра огроменные — ясно, что мужские. Впрочем, нет. Мужицкие. Самое длинное бедро сантиметров восемьдесят в длину. Два других — чуть покороче. Не сочетается эта малюсенькая лопатка с бедрами. Так не бывает анатомически.

Ясно, что тут останки трех человек. Но по документам пойдут двое. Хотя… Разберемся. Может быть еще, косточки пойдут.

Антону удается добраться до дна траншеи — земля пошла твердая.

Это дно мы называем — материк. Иногда — Евразия. Там, где война заканчивается — начинается нормальная жизнь. Для нас она заканчивается на дне траншеи. На материке.

Надо же! Пара фаланг нашлась. Тщательно, очень тщательно, буквально по горсточке просеиваем земельку. Просеиваем? Выжимаем!

В ладонь втыкается что-то острое. Патрон. Русский. Винтовочный. Гнилой. Горлышко гильзы тут же ломается, когда я сбоку давлю на пулю. Внутри, к сожалению, порох. А проверять надо. Как-то достали такой патрон, только пуля воткнута в гильзу наконечником внутрь. А в гильзе записка.

Пласт жирной земли, медленно отделяется от стенки траншеи и с плюхом шлепается в жижу.

Его немедленно обозвали самыми плохими словами все, к то стоял рядом. Особенно, ДядьВова. Этот загнул так забористо, что я не понял и половины. Надо так же научиться. Вдруг пригодиться выразить эмоции в культурном обществе? Хотя, слово 'залуподрищ' явно будет лишним. Его ДядьВова употребляет в особо серьезных случаях. Например, когда брызги грязи гасят папиросу.

Вырыли в итоге большущую яму. Перешерстили жидкую землю по два-три раза.

Все. Больше нет ничего в этом месте.

Продолжаем раскопы в разные стороны по траншее.

Не фига нет. Кроме военного железа — осколков, пуль, патронов, каких-то пряжек. Я поднимаю фляжку. Немецкую. Долго чищу ее в ближайшей воронке. Под горлышком нахожу две немецкие буквы 'о. t'.

— Дедушкина, — важно заявляю я, возвращаясь к траншее. — Его звали О.Т. Вот!

— Очень тупой… — флегматично расшифровывает надпись ДядьВова. — Был бы умный, он бы в Союз не поперся.

Я с ДядьВовой согласен, но для веселья продолжаю спорить:

— Молчи, унтерменш! Как ты разговариваешь с настоящим арийцем?

— По-русски, — немедленно парирует ДядьВова. — Как отец научил. Правда, он по-другому с фрицами разговаривал.

— Это как же? — интересуюсь я.

ДядьВова степенно оглядывается:

— Сейчас оглоблину выломаю и по хребтине арийской пройдусь. Это у нас, у русских, в генах.

Я согласен с ДядьВовой.

— А я убегу по традиции, до Берлина!

— Или так, да… Соблюдем заветы предков!

И все это без единого смешка. Кто бы со стороны послушал — решил бы, что поисковики с ума сбежали.

Хрен вам. Это мы смеемся внутри себя. Не слышно так смеемся.

Вот поржали друг над другом — и как-то полегчало.

Юрка все это снимает. Последние кадры в фильм не войдут. Его для тех, кто тут не бывает, снимают. Для чиновников, например.

Я, лично, этот фильм смотреть не буду. Нет ничего скучнее, чем фильм о поиске. Поиск — дело не зрелищное. Поднятие одного бойцы — это трех-четырех часовое стояние на четвереньках вверх пятой точкой. И ковыряние в земле. Неинтересно, если в этом не участвуешь. О Поиске невозможно рассказать с внешней точки зрения. Его надо пережить изнутри. Как сектанты, блин…

Когда я вернусь — а я непременно вернусь! — меня спросят: 'Ну как скатался?' Я пожму плечами и отвечу — нормально скатался.

Будут жаждать рассказов о найденных танках и самолетах, о том как кто-то где-то подорвался, о черных поисковиках.

Все гораздо обыденнее. Поиск — это центнеры перевернутой земли и тихая боль в груди.

Все остальное — внешнее. И лишнее.

А в траншее так и нет ничего.

— Да б-бросайте это дело! — махает рукой Юра. — Здесь осенью надо копать будет. К-когда вода уйдет.

В принципе, дело говорит. Даже если и дожди будут — грунтовая вода уйдет в реку.

Соглашаемся с ним. Начинаем немедленно валяться на проклевывающейся травке и опять перекуривать.

А потом собираем помпу. Два шланга еще к ней прилагается. На всякий случай я походил в том месте, куда был кинут шланг, из которого эякулировало сие чудо техники. А ведь пятнадцать лет назад мы касками и ведрами вычерпывали воронки… Походил я там для того, чтобы посмотреть — не выплюнула ли помпа чего-то ценное? Там хоть и сидел паренек на контроле, но мог же пропустить чего-нибудь. Нет. Не пропустил. Нормально все.

А потом тащимся в лагерь.

Теперь уже наша очередь тащить волшебную железяку. Блин… Какой идиот делает ручки не круглыми, а квадратными? Ребра впиваются в ладони. Жалею, что без перчаток хожу.