Валентина Полухина - Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

• Название: Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
• Автор: Валентина Полухина
• Издательство: Издательство журнала "Звезда"
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-7439-0105-8

Жизнеописания Иосифа Бродского не существует, несмотря на вполне закономерный интерес читателей к его личности и судьбе.

Книга «Иосиф Бродский глазами современников (1996–2005)» в известной степени восполняет этот пробел в истории культуры XX века.

Читатель видит поэта глазами его друзей, переводчиков, издателей из России, США, Англии, Франции, Италии, Польши, Швеции, Израиля. В итоге создается широкая картина жизни Иосифа Бродского в разные периоды. Читатель получает представление о личности одной из самых ярких и загадочных фигур последних десятилетий русской и мировой культуры.

Валентина Полухина — профессор Кильского университета (Англия), специалист в области современной русской поэзии, автор ряда работ о творчестве Иосифа Бродского «Joseph Brodsky: A Poet for Our Time» (CUP, 1999), «Brodsky Through the Eyes of his Contemporaries» (London: Macmilan, 1992) (расширенные русские версии: «Бродский глазами современников» (СПб.: Журнал «Звезда», 1997) и «Словарь тропов Бродского» (совместно с Юлей Пярли; Тарту, 1995)). Редактор (совместно с Львом Лосевым) сборников статей: «Brodsky's Poetics and Aesthetics» (London: Macmilan, 1999) (русская версия: «Как работает стихотворение Бродского» (М.: НЛО, 2002)). В качестве гостевого редактора журнала «Russian Literure» (Амстердам) подготовила два специальных номера, посвященных Бродскому: «Brodsky Genres» (1995), «Brodsky as a Critic» (2000). Составитель «Большой книги интервью Бродского» (М.: Захаров, 2000, 3-е изд. — 2005), двуязычных сборников стихов Ольги Седаковой (1994), Олега Прокофьева (1995), Д. А. Пирогова (1995), Евгения Рейна (2001).

---

Вы сказали в одном интервью, что эта переписка была очень важной и для него и для вас[94]. Какие вопросы вы обсуждали?

Трудно сказать, что мы обсуждали какие-то вопросы. Главным образом он выражал свои мнения (и сомнения), свои предчувствия, взгляды на жизнь и на вопросы, связанные с творчеством. Например, он писал мне: "…житейская правда только эхо другой грандиозной правды, которая сейчас мне не по силам. Это все чертовски страшно и мучительно, но здесь есть какая-то справедливость, о которой я догадываюсь, и поэтому разрешаю себе писать тебе письма". Понимаете, я была прежде всего адресатом, хотя он иногда спрашивал мое мнение, например про поэму "Исаак и Авраам". Я ответила, что суть этой поэмы не в сюжете. Он сказал: "Это гениально". У него был период какого-то душевного перелома, поисков, переоценки всего. Он был полон противоречий. С одной стороны, он был человеком очень целенаправленным, а с другой стороны, быстро менял отношения к другим, делал резкие переоценки, перебрасывался на разные темы и интересы. Был резок и нередко причинял боль другим. Короче говоря, это был период поисков самого себя. Но также неожиданно бывал очень мягким, с нежностью и вниманием готовый к грандиозной отдаче. Я его помню взволнованным, немного даже истеричным в реакциях, и одновременно — очень спокойным где-то внутри. Сам себя он считал обреченным на одиночество, но все знают, как часто он стремился к людям, к общению, к общине. Стихи — крик души, обращенный к другим. Все-таки.

Все, о чем вы говорите, нашло отражение в стихах: "Я ищу. Я делаю из себя человека". Вы упомянули вашу подругу Галину Патраболову. Это ей посвящен "Сонет" 1961 года "Мы снова проживаем у залива" с инициалами "Г. П."?

Нет, не ей, но кому, я не знаю.

Он знал польский язык, когда вы с ним познакомились?

Я не думаю, но он интересовался польскими поэтами. Он хотел переводить их, чтобы получать какие-то деньги. Особенно он заинтересовался Галчиньским, может быть потому, что я подарила ему пластинку с его чтением. По-моему, он прекрасно перевел его "В лесничестве Пране". А "Заговоренные дрожки" — просто чудо, это конгениально. Но Нор- видом он заинтересовался по другим причинам, не потому, что надо было переводить: в нем он нашел что-то близкое для себя. Потом как будто до него дошло, что польские поэты, конечно, хороши, но это не то. Он начал искать метафизическую поэзию. И нашел, конечно, в Англии семнадцатого века.

К какому времени он все-таки овладел польским языком? Вы переписывались по-русски?

Исключительно по-русски. Но он очень забавно делал польские вставки в письмах ко мне, иногда переводы, иногда сам сочинял на польском языке стишки, смешные, старался меня развеселить.

Вы сказали, что переписка оборвалась. В силу каких обстоятельств?

Он уехал из России.

Вы снова встретились с ним в 1976 году в Америке?

Я была год в Соединенных Штатах на стипендии Фульбрайта в Питсбурге и приехала на несколько дней в Энн Арбор. Там был очень известный Институт Социальной Психологии. Я узнала, что Иосиф работает в Энн Арборе, потому что встретилась с кем-то с кафедры филологического факультета в библиотеке, кто знал телефон Иосифа в Нью-Йорке. Я попросила у него номер телефона и позвонила Иосифу. Он абсолютно не ожидал такого сюрприза. У него еще не было своей квартиры в Нью-Йорке, он жил у своего приятеля-американца. Пригласил меня в свою "каюту" и читал мне свои стихи. Одно, особенно сложное, "Колыбельная Трескового мыса".

Ну это один из его шедевров. Продолжайте, пожалуйста, рассказ о вашей встрече в Америке.

Так вот, когда я позвонила ему, он очень обрадовался. "Это нечто мистическое", — повторял он несколько раз. Я была в Нью-Йорке три дня, потом уехала в Нью-Хейвен и он звонил мне каждый день. И когда я вернулась в Нью-Йорк, мы встретились. Это было и смешно и страшно. Я боялась этой встречи. Знаете, как люди меняются. Но все было так, как будто мы вчера виделись в последний раз. Он пригласил меня в китайский ресторан, потом мы пошли в Гринвич Виллидж. И там он читал стихи по-польски в оригинале "Заговоренные дрожки". И я обалдела, потому что это был прекрасный польский язык без акцента. Он и тогда переводил Галчиньского, исключительно хорошие переводы. Он схватил дух юмора Галчиньского. Официантка спросила, на каком языке мы разговариваем.

У вас есть любимые стихи Бродского, кроме посвященных вам?

Стихи о Венеции. Конечно, для меня тоже очень важна его поэма "Исаак и Авраам". Тоже нечто совершенно новое и необыкновенное. Ее привез Дравич из России. По-моему, эта поэма тоже доказательство его душевного перелома.

Говорили ли вы устно или письменно на религиозные темы?

Он сначала писал, что есть что-то, что можно назвать Абсолютом, а потом о своих сомнениях. По-моему, все свои личные невзгоды, бедствия, все осложнения жизни служили ему стимулом для творчества и для героической жизни. Но с другой стороны, он все-таки считал, что это несправедливо, что столько бед на него свалилось. А вот что он писал: "Я сейчас подумал, что если понадобятся какие-то мотивы, документы для поступления когда-нибудь в тот монастырь, можно будет с успехом употребить эти письма".

Да, самоуничижение и гордость легко в нем уживались. Не потому ли его не принимали за своего ни христиане, ни евреи?

Может быть, он этого хотел. Он хотел во что бы то ни стало сохранить свою самостоятельность.

И все-таки мы не должны забывать, что он на каждое Рождество писал стихи.

Да, это как будто аргумент в пользу того, что он христианский поэт. Я думаю, что Рождество было таким праздником, который даже физически стимулировал его к размышлениям и к творчеству. К какому-то очень тонкому, без дерзости, без иронии писанию.

Вам не кажется, что он все время осознавал, как близко стоит за плечами смерть. Ведь у него с детства было больное сердце?

Мне трудно согласиться с этим. Это нечто спекулятивное. Ведь он страшно обожал жизнь и совершенно себя не берег. Мне рассказывали друзья из Оксфорда, что когда он приезжал в Оксфорд, он мог читать часами, пил, курил и любил поесть. Однажды у него был сердечный припадок, приехал врач, сделал укол и посоветовал лечь в больницу, но Иосиф отказался.

Я это знаю. Когда я приехала в Энн Арбор в 1980 году, он при первой же встрече попросил меня сделать сибирские пельмени. Я налепила их сотни. Вечером пришел Иосиф и его друзья, выпили и съели все пельмени. А на следующий день он здорово опаздывал на нашу встречу и явился только вечером. Спрашиваю, в чем дело? "Да объелся вчера ваших пельмений, ночью плохо стало, и сам себя в больницу увез, думая, что это инфаркт". Вы были в Венеции?

Да. Я была на похоронах Бродского.

Вы получили приглашение от Марии Бродской?

Нет, я получила приглашение от друга Бродского, которому он посвятил "Watermark" ("Набережная неисцелимых").

Американский художник Роберт Морган. Когда я его навещала, у него подруга была полька. Недавно он подарил мне копию своего портрета Бродского и разрешил поместить ее на обложке этого сборника интервью. Очаровательный человек.

Да, да. Мы как раз жили у его подруги Евы.

Способствовали ли вы распространению стихов Бродского в Польше?

В какой-то степени да, потому что у меня была подруга Евгения Семашкевич. Она была первым переводчиком Бродского на польский. Ее переводы были напечатаны в Польше, ее и Дравича, параллельно. Я удивлялась, как можно одно и то же стихотворение так по-разному перевести: "Огонь, ты слышишь, начал угасать" и "Слепые музыканты".

Бродский и Польша. Почему его привлекал и польский язык, и польская поэзия, и польские женщины?

Что касается женщин, не мне судить. Мне кажется, что это был такой момент, такой период исторический, когда в России молодые люди, особенно интеллектуалы, интересовались польской литературой, им нравилось читать польские журналы, например "Przekrоj". В Польше в то время было больше свободы, чем в России. И это привлекало. Это был круг людей, которые интересовались польской литературой. Бродский видел некоторые фильмы Вайды, например "Пепел и алмаз", и считал его абсолютно гениальным, и идею этого фильма и как он сделан.

И конечно, на польский язык были переведены многие западные писатели, как Джойс и Фолкнер, которые были недоступны в России.

О да, я посылала ему эти книги и на английском языке, потому что у нас раз в год проходили международные книжные ярмарки, на которых можно было купить все, что угодно. Книги, привезенные на выставку, оставались в Польше. Я покупала многие книги и посылала их Иосифу по почте. Может быть, не все дошло. Но и он тоже подарил мне несколько важных книг и сборников Державина, Тютчева, Баратынского, Цветаевой, Заболоцкого и много рукописных текстов самиздата. Он очень любил "читать лекции", и мне это очень нравилось. В качестве абсолютно необходимой литературы заставил читать Достоевского "Записки из подполья".