Георг Гегель - Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика

• Название: Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика
• Автор: Георг Гегель
• Жанр: Философия
• Год: 1929

Собрание сочинений в 14 томах. Издательство социально-экономической литературы (Соцэкгиз)

Год: 1929-1959

---

Потребность в теории материалистической диалектики, во всяком случае, давно назрела. Гегелевская логика вполне удовлетворить этой потребности не может, но она должна служить исходным пунктом и для материалистической диалектики. С другой стороны, «расшифровка» марксова «Капитала» с точки зрения его логического состава даст надежный компас в деле материалистической переработки гегелевской логики.

Энциклопедия философских наук.

Предисловие к первому изданию.

Потребность дать моим слушателям руководство к моим философским чтениям является ближайшим поводом к тому, чтобы издать этот обзор философии во всем ее. объеме раньше, чем я это предполагал сделать.

«Очерк» по самому своему характеру, не только исключает исчерпывающее изложение идей со стороны их содержания, но и, в особенности, не позволяет отвести надлежащее место систематическому развитию идей, которое должно содержать в себе то, что в других науках понимали под доказательством и без чего невозможна научная философия.

Название этой книги должно указывать отчасти на то, что она охватывает собою всю философию, отчасти же на намерение воздержаться от изложения частностей, предоставляя это дело устным чтениям.

В кратких очерках, где излагаемое содержание предполагается наперед уже твердо установленным и известным и должно быть изложено сжато, больше заботятся о внешней целесообразности расположения и размещения материала. Так как, однако, наше изложение не подходит к этому случаю, а дает новую обработку философии по методу, который, как я надеюсь, будет еще признан единственно истинным, тожественным с содержанием, то я мог бы считать для себя более удобным по отношению к публике, если бы обстоятельства позволили мне предпослать краткому очерку более подробную работу о других частях философии, подобную той, которую я дал о первой части целого, о логике. Я полагаю все же, что, хотя в этом очерке пришлось ограничить изложение с той стороны, благодаря которой содержание становится ближе представлению и эмпирической осведомленности,—однако, что касается переходов, которые могут быть только опосредствованием, обусловленным понятием, то я их выявил достаточно определенно, чтобы показать отличие метода, применяемого в этом очерке, от лишь внешнего порядка, которым

{4}

пользуются другие науки, равно как и от известной манеры, ставшей обычной в философских рассуждениях; эта последняя исходит из некоторой наперед принятой схемы и с ее помощью располагает предметы рассмотрения в параллельные ряды таким же внешним образом и еще более произвольно, чем первый способ, и по чрезвычайно странному недоразумению хочет заменить необходимое развитие понятия случайными и произвольными связями.

Мы были свидетелями того, как этот же самый произвол овладел также и содержанием философии, пустился в самые рискованные комбинации мыслей и в продолжение некоторого времени внушал почтение людям честной мысли и добросовестного стремления к истине, хотя были и другие, видевшие в нем дошедшие до безумия выверты.

Но его содержание не было ни импозантным, ни безумным, а чаще всего было таким, что в нем можно было узнать общеизвестные тривиальные положения; точно так же и форма его представляла собою лишь плоскую манеру преднамеренного, методического и дешевого остроумия, проявлявшегося в установлении причудливых связей и в натянутых чудачествах,— под маской серьезности в этой форме скрывались самообман и обман публики. С другой стороны, мы видели, как поверхностность, скудость мысли сама себя назвала благоразумным скептицизмом и критицизмом непритязательного разума, видели, как вместе с пустотой идей возрастали также их самомнение и суетность. Оба эти направления духа в продолжение долгого времени подражали, как обезьяны, немецкой основательности, утомляли более глубокую философскую мысль и имели своим результатом такое равнодушие и даже презрение к философии, как науке, что в настоящее время мнимая скромность так же считает себя в праве высказывать свое мнение о глубочайших философских вопросах, отвергая возможность разумного их познания, формой которого когда-то считали доказательство.

Первое из затронутых явлений можно рассматривать как юношеский задор новой эпохи, проявившийся как в научной, так и в политической области. Если этот задор шумно и восторженно приветствовал зарю обновленного духа, без предварительной углубленной работы сразу стал услаждаться идеей и в продолжение известного времени упивался надеждами и перспективами, которые она обещала, то мы легче миримся с его излишествами, потому что в его основании лежит здоровое ядро, а тот поверхностный туман, которым он окружил это основание, должен сам собою рассеяться. Второе явление отвра- б тительнее, потому что оно обнаруживает расслабленность и бессилие и старается прикрывать их самомнением и высокомерием, наставнически критикующим философских гениев всех веков и превратно понимающим как их, так и, в особенности, самого себя.

Но тем отраднее видеть и прибавить к вышесказанному, что в противоположность этим двум направлениям сохранились непредубежденный, несуетный философский интерес и серьезная любовь к высшему познанию. Если этот интерес хватался иногда больше за форму непосредственного знания и чувства, то все же это направление в высшей степени обнаруживает глубоко идущую внутреннюю потребность в разумном понимании, которое одно лишь и сообщает человеку его достоинство и потребность в котором выражается в том, что для него самого точка зрения непосредственного знания и чувства получается лишь как результат философского знания, и оно, следовательно, признает, по крайней мере как условие, то, что оно как будто отвергает.

Этому интересу к познанию истины я посвящаю настоящую попытку дать введение или пособие для его удовлетворения; пусть же эта цель заслужит нашему очерку благосклонный прием.

Гейдельберг, май 1817 г.

Предисловие к третьему изданию.

В это, третье, издание внесены значительные исправления; в особенности, было обращено внимание на то, чтобы сделать изложение более ясным и определенным. Но так как цель этого учебника — служить руководством, то я должен был сохранить попрежнему сжатый, формальный и абстрактный стиль. И в этом издании книга также остается руководством для студентов, которые получают необходимые разъяснения лишь при слушании лекций.

Со времени выхода в свет второго издания появилось много отзывов о моих философских работах, которые большей частью обнаружили, что их авторы имеют мало призвания к этому делу. Такие легкомысленные возражения на произведения, которые продумывались в продолжение многих лет и были обработаны со всей серьезностью, приличествующей предмету и удовлетворяющей научным требованиям, представляют собою отнюдь не утешительное зрелище выпячивающихся из них дурных страстей: самонадеянности, заносчивости, зави- сти, оскорбительного неуважения и т. д., и уж нечего говорить, что в них нет ничего поучительного. Цицерон в Tuscul. Quaesz. ?, II, говорит: «Est philosophia paucis contenta judicums, multiiudinem con- sulto ipsa fugiens, eique ipsi et invisa et suspecla; ut, si quis universam velit vituperare, secundo id populo facere possit» («Философия довольствуется немногими судьями и намеренно избегает толпы, которой и она также подозрительна и ненавистна; тот, кто захочет хулить ее, получит одобрение народа»). — Нападки на философию тем популярнее, чем меньше в них обнаруживается разумения и основательности.

Мелкая отвратительная страсть легко усваивается, потому что она встречает отзвук в других людях, и невежество также охотно готово ее понимать. Иные предметы воспринимаются органами чувств или даны представлению в цельном созерцании. Все чувствуют поэтому, что необходимо, хотя бы и в ничтожной степени, знать их, чтобы быть в состоянии иметь о них свое мнение. Они, кроме того, заставляют вспомнить о требованиях здравого рассудка, ибо они даны как знакомые, ясно очерченные предметы. Но отсутствие всего этого — как знаний, так и здравого смысла — не мешает бесстрашно нападать на философию или, вернее, на какой-то фантастический пустой образ воображения, который невежество создает себе и убеждает себя в том, что это и есть философия; не имея перед собою ничего такого, что могло бы служить им руководящей нитью, невежды всецело впадают в неопределенные, пустые, и, следовательно, бессмысленные рассуждения. — В другом месте я взял на себя неприятный и бесплодный труд осветить подобного рода сотканные из страстей и невежества явления и показать их во всей неприкрытой наготе.

Недавно могло казаться, что на почве теологии и даже религиозности начнется в широких кругах более серьезное научное исследование вопросов о боге, божественных предметах и разуме. Но уже начало движения сделало тщетными эти надежды, ибо поводом для движения служило личное, и ни притязания выступающего обвинителем благочестия, ни притязания подвергающегося нападению свободного разума не поднялись на высоту самой сути дела, а еще менее они поднялись до сознания того, что для правильного выяснения дела нужно вступить на почву философии. Продиктованные личными мотивами нападки на философию, опиравшиеся на очень специальные внешние стороны религии, выступали с чудовищным притязанием на основании присвоенного ими полновластия вершить суд над отдельными лицами, отказывая им в христианском образе мыслей и тем самым клеймя их