Е Курганов - Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века

• Название: Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века
• Автор: Е Курганов
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: История
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01010-3

Короткий исторический рассказ, микроновелла, острое изречение — все эти разновидности анекдота с древних времен сопутствовали большой литературе, дополняли официальную историю, биографии «знаменитых мужей». Золотой век литературного анекдота в русской культуре приходится на конец XVIII — первую половину XIX столетия.

В этой книге впервые представлены вместе анекдоты, любовно собранные и обработанные А. С. Пушкиным, П. А. Вяземским, Денисом Давыдовым и многими другими знакомыми деятелями эпохи.

Среди персонажей сборника — литераторы, государственные деятели, военачальники, салонные говоруны, оригиналы и чудаки — русские люди в их частном и общественном быту.

---

На это тратилась его жизнь. Это был Измайлов на маленьком размере, князь Е. Грузинский без притона беглых в Лыскове, то есть избалованный, дерзкий, отвратительный забавник, барин и шут вместе. Когда его проделки перешли все границы, ему велели отправиться на житье в Пермь.

…Милые шутки навлекли на него гонение пермских друзей, и начальство решилось сорокалетнего шалуна отослать в Верхотурье. Он дал накануне отъезда богатый обед, и чиновники, несмотря на разлад, все-таки приехали: Долгорукий обещал их накормить каким-то неслыханным пирогом.

Пирог был действительно превосходен и исчезал с невероятной быстротой. Когда остались одни корки, Долгорукий патетически обратился к гостям и сказал:

— Не будет же сказано, что я, расставаясь с вами, что-нибудь пожалел. Я велел вчера убить моего Гарди для пирога.

Чиновники с ужасом взглянули друг на друга и искали глазами знакомую всем датскую собаку: ее не было. Князь догадался и велел слуге принести бренные останки Гарди, его шкуру; внутренность была в пермских желудках. Полгорода занемогло от ужаса. [33, с. 241–242.]

Долгорукий, довольный тем, что ловко подшутил над приятелями, ехал торжественно в Верхотурье.

Третья повозка везла целый курятник — курятник, едущий на почтовых! По дороге он увез с нескольких станций приходные книги, перемешал их, поправил в них цифры и чуть не свел с ума почтовое ведомство, которое и с книгами не всегда ловко сводило концы с концами. [33, с. 242.]

Вятский губернатор Середа, несмотря на свою чрезвычайную вспыльчивость, оставил по себе в губернии хорошую память. Раз он посетил город Орел. Обыватели орловские, при всей своей хорошей материальной обстановке, отличались крайнею неразвитостью. Городской голова, пригласив губернатора к себе на чай, осведомился у его камердинера, что особенно любит его превосходительство? Повеса — молодой камердинер отвечал в шутку: «Очень любит с сальных свечей нагар снимать». Голова буквально поверил этой шутке и, чтобы доставить удовольствие почетному посетителю, поставил в гостиной на стол перед диваном в четырех серебряных шандалах сальные свечи и тут же на серебряном лоточке такие же щипцы. Гость был усажен на диване, а по обе его стороны уселись хозяин и хозяйка. Подавали чай, десерт, вина: губернатор беседовал и время от времени, когда нагорало на свечах, совершал операцию снимания нагара. Каждый раз, когда он это делал, хозяин переглядывался с хозяйкой, мысленно одобряя себя за предусмотрительность. Наконец Середе наскучила беседа и снимание со свечей. Он встает, прощается с хозяевами и уходит. Хозяйка с поклонами провожает его в прихожую, а хозяин, поспешно поставив все шандалы со щипцами на серебряный поднос, бежит вслед с предложением:

— Ваше Превосходительство, на дорогу!

— Вы с ума, что ли, сошли?! — грозно обратился губернатор к голове.

Общее изумление и картина. [87, с. 183.]

Священник во время обедни, на эктении, ошибся и вместо того, чтобы помолиться «о здравии» княгини Кочубей, он помянул ее «за упокой». Она, разумеется, как всегда, находилась в церкви, и можно себе представить, какое неприятное впечатление эта ошибка произвела на женщину уже старую и необыкновенно чванную. Что же касается Строганова, то он просто рассвирепел. Едва обедня кончилась, он вбежал в алтарь и бросился на священника; этот обмер от страха и выбежал в боковую дверь вон из церкви; Строганов схватил стоявшую в углу трость священника и бросился его догонять. Никогда мне не забыть, как священник, подбирая рукой полы своей добротной шелковой рясы, отчаянно перескакивал клумбы и плетни, а за ним Строганов в генеральном мундире гнался, потрясая тростью и приговаривая: «Не уйдешь, такой-сякой, не уйдешь». [124, с. 483.]

Князь Сергей Голицын, известный под именем Фирс, играл замечательную роль в тогдашней петербургской молодежи. Роста и сложения атлетического, веселости неистощимой, куплетист, певец, рассказчик, балагур, — куда он только ни являлся, начинался смех, и он становился душою общества, причем постоянное дергание его лица придавало его физиономии особый комизм. Про свое прозвище Фирсом он рассказывал следующий анекдот. В Петербурге жило в старые годы богатое и уважаемое семейство графа Чернышева. Единственный сын служил в гвардии, как весь цвет тогдашней петербургской молодежи, но имел впоследствии несчастие увлечься в заговор 14 декабря и был сослан в Сибирь. В то время, о котором говорится, он был еще в числе самых завидных женихов, а сестры его, молодые девушки, пленяли всех красотою, умом, любезностью и некоторою оригинальностью. Дом славился аристократическим радушием и гостеприимством. Голицына принимали там с большим удовольствием — как и везде, впрочем, — и только он являлся, начинались шутки и оживление.

— Ну-с, однажды, вообразите, — рассказывал он впоследствии, — mon cher, — причем ударял всегда на слове mon, — приезжаю я однажды к Чернышевым. Вхожу. Графинюшки бегут ко мне навстречу: «Здравствуйте, Фирс! Как здоровье ваше, Фирс! Что это вы, Фирс, так давно не были у нас? Где это вы, Фирс, пропадали?» Чего? А?.. Как вам покажется, mon cher, — и лицо его дергало к правому плечу. — Я до смерти перепугался. «Помилуйте, — говорю, — что это за прозвание?.. К чему? Оно мне останется. Вы меня шутом делаете. Я офицер, молодой человек, хочу карьеру сделать, хочу жениться и — вдруг Фирс». А барышни смеются: «Все это правда, да вы не виноваты, что вы Фирс». — «Не хочу я быть Фирсом. Я пойду жаловаться графине». — «Ступайте к маменьке, и она вам скажет, что вы Фирс». «Чего?..» Что бишь я говорил… Да! Ну, mon cher, иду к графине. «Не погубите молодого человека… Вот как дело». — «Знаю, — говорит она, — дочери мне говорили, но они правы. Вы действительно Фирс». Фу-ты, Боже мой! Нечего делать, иду к графу. Он мужчина, человек опытный. «Ваше Сиятельство, извините, что я позволяю себе вас беспокоить. На меня навязывают кличку, которая может расстроить мое положение на службе и в свете». — «Слышал, отвечает мне серьезно граф. — Это обстоятельство весьма неприятно — я об нем много думал. Ну что же тут прикажете делать, любезный князь! Вы сами в том виноваты, что вы действительно Фирс». А! каково, mon cher? Я опять бегу к графинюшкам. «Да, ради Бога, растолкуйте наконец, что же это все значит?..» А они смеются и приносят книгу, о которой я никогда и не слыхивал: «Толкователь имен». «Читайте сами, что обозначает имя Фирс». Читаю… Фирс человек рассеянный и в беспорядок приводящий. Меня как громом всего обдало. Покаялся. Действительно, я Фирс. Есть Голицын рябчик, других Голицыных называют куликами. Я буду Голицын Фирс. Так прозвание и осталось. Только, mon cher, вот что скверно. Делал я турецкую кампанию (он служил сперва в гвардейской конной артиллерии, а потом адъютантом), вел себя хорошо, получал кресты, а смотрю — что бишь я говорил? — да, на службе мне не везет. Всем чины, всем повышения, всем места, а меня все мимо, все мимо. А? Приятно, mon cher? Жду-жду… все ничего. Одно попрошу — откажут. Другое попрошу откажут. Граф Бенкендорф был, однако, со мною всегда любезен. Я решился с ним объясниться. Как-то на бале вышел случай. «Смею спросить, Ваше Сиятельство, отчего такая опала?..» На этот раз граф отвечал мне сухо французскою пословицею: «Как постель постелешь, так и спать ложись». — «Какая постель — не понимаю…» — «Нет, извините, очень хорошо понимаете». Затем граф нагнулся к моему уху и сказал строго: «Зачем вы Фирс?» А! Чего, mon cher? Зачем я Фирс? «Ваше Сиятельство, да это шутка… Книга… Толкователь». — «Вы в книгу и взгляните… в календарь…» и повернулся ко мне спиной. Какой календарь, mon cher?.. Я бегом домой. Человек встречает. «Ваше Сиятельство, письмо!» — «Подай календарь». — «Гости были…» — «Календарь!..» — «Завтра вы дежурный». — «Календарь, календарь, говорят тебе, календарь!» Подали календарь. Я начинаю искать имя Фирса. Смотрю — январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь. Нет… Декабрь, 1 — нет, 5 — нет, 10 — нет, 12, 13, 14 книга повалилась на пол. 14 декабря празднуется Фирс. Mon cher, пропал человек. Жениться-то я женился, а служить более не посмел: вышел в отставку. [124, с. 565–567.]

На месте казни (декабристов), одетый в кафтан каторжного и притом в красных гусарских рейтузах, (М. А.) Лунин, заметив графа А. И. Чернышева, закричал ему: «Да вы подойдите поближе порадоваться зрелищу!» [41, с. 59.]

Когда всех осужденных отправили в Читу, Лунина заперли в Шлиссельбурге, в каземате, где он оставался до конца 1829 года. Комендант, взойдя раз в его каземат, который был так сыр, что вода капала со свода, изъявил Лунину свое сожаление и сказал, что он готов сделать все, что не противно его обязанности, для облегчения его судьбы. Лунин отвечал ему: «Я ничего не желаю, генерал, кроме зонтика». [41, с. 59.]

Когда он прибыл в Читу (в 1830), он был болен от шлиссельбургской жизни и растерял почти все зубы от скорбута, Встретясь со своими товарищами в Чите, он им говорил: «Вот, дети мои, у меня остался только один зуб против правительства». [41, с. 59.]