Максим Коробейников - Подробности войны

• Название: Подробности войны
• Автор: Максим Коробейников
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Ну-ну, давай, давай, гырдым! Ишь ты, спотыкайся! Я те дам вот!

И вдруг радостный, громкий и знакомый крик:

- Товарищ капитан!

Я вздрогнул спросонок, открыл глаза и увидел Анатолия, который бежал за санями и кричал ездовому:

- Да остановись ты, гад, пока я тебя не застрелил! Лошадь встала. Еще не совсем проснувшись, я спросил:

- Ну что?

- Да как же что, товарищ капитан?! Это вы?

- А кто еще!

- Ну, слава богу. Думал, не дождусь, товарищ капитан.

Он с трудом переводил дыхание. Я выскочил из

саней.

- Вы почему ушли, товарищ капитан, и мне ничего не сказали?

- Так ты же спал, - ответил я.

- Думал, с ума сойду. Хотел бежать вдогонку, но заместитель не разрешил. Да и боялся, что разминемся. А сейчас уже не выдержал. Ну, решил, будь что будет.

Мина неожиданно плюхнулась где-то сбоку. Я даже головы не нагнул. Анатолий будто не заметил и продолжал говорить. Мы были уверены, что "не наша". Вдвоем было нестрашно. Ездовой испуганно сунулся в передок. Лошадь начала фыркать и вздрагивать. Я сказал ездовому:

- Валяй, друг, домой, пока цел.

- А как же вы? - с удивлением и радостью спросил ездовой.

- Тут недалеко, - объяснил я.

- Так ведь версты две, видно, будет, - прикинул солдат,

- Это не твоя забота. Убирайся подобру-поздорову, пока под обстрел не попал.

- Ну дай вам бог, товарищ капитан. Хороший вы человек.

- Счастливо. Не теряй времени. Комиссару скажи, что довез до высоты.

Ездовой тронул вожжой лошадь, та легко развернулась с санями и бойко, с желанием поспешила домой.

Мы с Анатолием бежали быстро и весело. Когда до траншей было подать рукой, начался обстрел. Заметив, что взрывы приближаются, мы кинулись от них в траншею.

- Ложись! - крикнул Анатолий, остановившись. Я ложиться не стал, а прижался к стенке траншеи. То же сделал ординарец. Вдоль траншеи грохнули взрывы один за другим. Я уже не метался с места на место, как это было в болоте, не старался по звуку угадать, куда ударит следующий, а как встал и прижался к стенке, так и стоял, не суетился. Привычно отдаваясь на волю случая, я думал: "С чего это я испугался в болоте, почему там животный страх вдавливал меня в сырую землю и метал из стороны в сторону? Откуда здесь, на земле, полной опасности и угрозы погибнуть, ко мне вернулось чувство собственного достоинства и твердость духа?" Я понял, что снова почувствовал себя командиром, которого поддерживает дух и величие всей роты.

Мы с Анатолием продолжали путь. Конечно, при свисте пролетевшего мимо снаряда неприятно вздрагивалось, но душа не замирала, а продолжала спокойно свое дело. Я думал уже о роте, а не о себе.

Когда мы с Анатолием увидели свою землянку, я вспомнил лошадь, которая, почуяв, что ее поворачивают к дому, сразу повеселела и начала бойко перебирать ногами, побежала с охотой. Видимо, мы с Анатолием думали одинаково, потому что он вдруг ни с того ни с чего сказал мне:

- А вы, товарищ капитан, правильно сделали, что старика домой отпустили. В ответ я ничего не сказал. Я спросил ординарца:

- Ну что, у нас там все живы и здоровы?

- Связного из полка убило. С какой-то бумажкой в штаб прибегал. Можно было по телефону сообщить. Гоняют людей.

- Ну и умный ты у меня, все знаешь, - сказал я, и Анатолий понял, что я его разговора не одобряю.

Около моей землянки стоял часовой. Увидев нас, он оживился, и, когда я подошел совсем близко, спросил весело:

- Вас можно поздравить, товарищ капитан?

- Спасибо.

Я снял рукавицу и подал ему руку. Он поспешно стащил варежку и пожал мне руку со всей силой.

- Большое дело, товарищ капитан! На всю жизнь!

- Ну как тут? - спросил я.

- Тихо, товарищ капитан, совсем тихо.

И, будто подтверждая его слова, пули начали тыкаться в бруствер и пошли-пошли справа налево, взвизгивая и отскакивая от каменистой породы, и где-то пропадали с жужжанием, хлюпаньем, бормотаньем, не то жалуясь, не то угрожая. Я посмотрел на дно траншеи. Кое-где были неизвестно откуда появившиеся сгустки грязи. Земля оттаивала.

- Завтра, товарищ капитан, придется сапоги надевать, - сказал ординарец.

- Да, хорошо оттаивает, - произнес часовой, - к весне повернуло. Поглядите, день-то сегодня какой хороший.

- Да, ничего день, - откровенно подтвердил я, только уже потом вспомнив, что день для меня оказался тяжелым.

- Вы хоть поели чего-нибудь, товарищ капитан? - спросил Анатолий, когда мы вошли в землянку.

- Конечно.

- По глазам вижу, что нет.

Вверху и в стороне он нас чавкнули ни к чему три мины.

- Ну, дурак, бьет и бьет. Весь день бьет, - недовольно проговорил Анатолий. - И хоть бы толком бросал, а то сам не знает, куда кидает. Даже дорогу несколько раз принимался обстреливать.

Когда я начал есть, Анатолий весело спросил:

- Ну, получили, товарищ капитан? Я отставил еду и полез в карман.

- Кушайте, кушайте, - остановил меня Анатолий. - Я подожду. Я ведь почему интересуюсь, товарищ капитан? Никогда партбилета не видел. Посмотреть, какой он,

Я вынул из левого кармана гимнастерки партийный билет и протянул его Анатолию. Тот внимательно перелистал его, посчитал по годам:

- На девять лет хватит, товарищ капитан, до пятьдесят второго года. Нам уже с вами по тридцать будет. Вгляделся в фотографию и заключил:

- Все хорошо, только карточка плохая. На себя не похожи.

- А что так? - спросил я.

- Да в жизни вы куда лучше. А тут опухли, как с похмелья, и лицо все в коростах, - объяснил Анатолий.

"Господи, - думал я, - добрый и милый мой Анатолий, до чего ты рад, что я жив и вернулся". И еще подумал: "За что же он был осужден перед войной? Неужели только за то, что унес что-то с поля поесть, когда на трудодни ничего не давали?!"

Я испытывал наслаждение, опять очутившись дома. Страхи, которые я пережил в этот день, казались мне смешными, не имеющими под собой реальной основы. Ясное дело, опасность преувеличивалась воображением человека одинокого и не занятого ничем.

Сами того не зная, мы были с Анатолием друзьями, и если бы там, на фронте, кто-нибудь нам сказал об этом, то мы оба немало удивились бы.

Немного отдохнув после дороги, мы с Анатолием до самого рассвета ходили по прострелянной, обгорелой и истерзанной взрывами земле и проверяли караулы, помогали солдатам пережить еще одну длинную, бесконечно тянувшуюся ночь. Под высокой луной, которая ярко и холодно освещала мир, вспышки ракет, взлетающих по всей линии фронта, казались излишними. Пулеметная стрельба, раздававшаяся всю ночь из немецкой траншеи, казалась несерьезным, зряшным делом. Мы ходили с Анатолием не торопясь. Я был рад тому, что снова в роте, Анатолий - тому, что опять со мной. Мы были дома, в своей стихии.

Через семнадцать лет, в шестидесятом году, я встретил доцента, кандидата экономических наук Петра Васильевича Ульянова. Я его сразу узнал. То же гладкое, чистое, худощавое лицо, те же аккуратно причесанные редкие белокурые волосы, те же умные, доброжелательные и деликатные глаза. Казалось, он ничуть не изменился. Он меня не узнал. Я напомнил ему:

- Петр Васильевич, вы вручали мне на фронте кандидатскую карточку и партийный билет.

Он всматривался в меня долго и внимательно.

- Конечно, сколько нас таких было, разве упомнишь всех, - сказал я.

- Погодите, погодите, - остановил он меня. Я улыбнулся, и тут его озарило:

- Неужели Перелазов?!

- Так точно.

- Ну вас, товарищ Перелазов, не узнать.

Если бы не улыбка.

- Пополнел и постарел? - подсказал я.

- Нет, возмужал. А ведь был худой, жиденький такой, лицо все разбито, в мокром полушубке. И так мне вас жалко было, сердце кровью обливалось, когда вы поехали на высоту.

- Неужели жалко? - оторопело спросил я.

- Конечно, жалко. Такой молоденький. Только жить бы и жить. Я тогда подумал о вас: "Вот вручил я ему партбилет, и он снова в этот ад уходит, а вероятность уцелеть ничтожно мала".

- Вот это да! - воскликнул я. - А я-то думал, что вы в восторге от моего мужества, я на крыльях от вас летел, вы такие слова сказали мне.

Но Петр Васильевич только внимательно посмотрел на меня, улыбнулся, как тогда, в сорок третьем, и сказал:

- Просто не верится!

А те памятные высоты я снова увидел только через тридцать три года. В Семьдесят шестом году я приехал к своему фронтовому командиру дивизии генералу Вержбицкому. Ему исполнилось семьдесят лет. Что это был за удивительный человек, я еще когда-нибудь расскажу. Он повез нас на высоты. В автобусе было двенадцать фронтовиков, участников боев в этих местах в сорок третьем году. Подъехав к подножию высоты 43,3, мы дружно и весело выбрались из автобуса. И в эту весну семьдесят шестого года склоны высоты были занесены глубоким снегом. По мере того как мы ползли вверх, забираясь все выше и выше, мои товарищи, не выдержав нагрузки, один за другим останавливались и возвращались к автобусу. На гору влезли двое: я и Малышев, бывший начальник связи батальона. Не буду описывать, каких усилий это нам стоило. На высоте дул обжигающий ветер, он свистел в лиственницах, высаженных по нашему переднему краю. Мы рассматривали на стеле фотографии погибших товарищей и надписи под ними. Было холодно, дышалось тяжело. Я боялся простудиться и сказал Малышеву: