Владимир Корнилов - Демобилизация

• Название: Демобилизация
• Автор: Владимир Корнилов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

- Мы в магазин, - засмеялась Сонька, и никто бы не поверил, что это она сегодня днем выла в голос, бегая по двору в разодранном сарафане.

Машина тяжело поднималась по горбатой дороге. Забродин был неважным шофером, осторожничал и запаздывал переключать скорости.

- Не захотела диктовать, - шепнула Борису девушка.

- Ну и фиг с ней.

- Я боялась зайти. Два раза мимо по улице шла. Видела - ты сидел на койке. Печатал - да? - снова зашептала девушка, как бы извиняясь перед лейтенантом за эту экскурсию в райцентр. - Там у вас Игорь, Морев этот. У него язык, как пилка...

- Кончай шептаться, - прошамкал Гришка.

- Секреты на кухню, - бодро подхватила маркировщица.

- Сейчас вылезем, - сказал Курчев. Всем пятерым не терпелось добраться до поворота.

14

В полупустом автобусе Гришку начало укачивать. Он позевывал, клевал носом, но уснуть никак не мог - слишком разошлись нервы.

- Женись, слушай, на этой чернявой, - покряхтел, разгоняя дремоту. Ей-бо, не прогадаешь. А то этому хануре достанется.

Борис, оторвавшись от невеселых мыслей, поглядел на Гришку и вдруг вспомнил, что километров через сорок они вылезут из полутемного с намерзшими окнами автобуса и расстанутся навсегда. Бесчеловечно было не подумать об этом раньше. Почти полгода жил с человеком душа в душу, спал на соседней койке, а теперь в последний раз сидишь с ним рядом, а копаешься в собственных пустяках.

- Куда мне ее? - улыбнулся Борис.

- А туда... Женись. Свадьбу проведешь. Все равно в полку тебе не жизнь. Так - этак, а удерешь. У нее специальность. И потом чистая из себя, аккуратненькая. А то женишься на какой-нибудь с очками, которая не знает, как подмываться...

- Иди ты...

- Нет, не говори, - расходился полупьяный Гришка. - А эта в порядке. У меня друг до войны на такой женился. И знаешь, чудно как...

Поборов дремоту, Новосельнов перешел на сентиментально-вспоминательный минор, который Федька и Курчев между собой называли "из золотого века" или "паршивого прошлого".

- Идем, значит, с приятелем, - покашливая и отсмаркиваясь, стал настраивать Новосель-нов голос, все равно как гитару, - с другом моим по Невскому, как раз под выходной, в получку. Так, сами ничего, в галстучках, в чарльстонах. Я еще лысый не был, а приятель вообще "вейся чубчик кучерявый". Спортсмен. Ну, идем, ля-ля. Приняли немного. А Питер до войны совсем другой был. Тогда где чего - точно знали. Кому это - педерастов, те у Казанского собора прохаживались, а кто девочек ищет, те подальше, у "Авроры", а еще верней - у кинотеатра "Молодежный".

- И теперь там.

- Пробовал?

- Слышал. Другие рассказывали.

- Параша, - старчески скривился Гришка. - Теперь всё вперемежку. Уже не разберешь, где кто и которая какая. А до войны было строго, порядок. Подходим мы это, значит, к "Моло-дежному" и вдруг стоит девочка. Ну, точно твоя. И одета чистенько, но бедно. Штопаное, последнее. Носочки еще, помню, на ней были. А время такое - осень посредине. Стоит девушка и ожидает. Ну, мы к ней - ля-ля, мол, то да сё. Как вас, фройляйн, по имени. А она молчит. Приятель хвать ее повыше локтя. Не вырывается, только дрожит. Мордашка такая, что ну прямо сейчас реветь начнет.

- Чего стоишь здесь? - Это я ее спрашиваю. - Тут, - говорю, маленьким стоять запрещается. Тут, знаешь, чья стоянка?

- Знаю, - отвечает. Это первое было слово, какое от нее услышали. И слезки сразу у нее между ресничками заблестели, а ресницы, как у твоей Вальки, длиннющие, даже еще длинней.

- Да оставь ты Вальку, - рассердился Курчев. Ему не хотелось слушать эту бодягу, которая, - он знал, - если не сплошное вранье, то уж надерганная из разных чужих историй или даже книжек - сборная солянка, но перебивать человека перед окончательной разлукой было невежливо.

- К инженеру ревнуй, а я тут ни при чем, если похожи... - осклабился Гришка. - Я тебе точно говорю - женись. В отпуск ко мне в Питер приедешь. Жена как родных примет. Комнату предоставит. Не хочешь?.. Тогда я к тебе переберусь... Ну, так вот. "Знаю", - она так нам ответила. Понимаешь, девчоночке, ну, шестнадцать, не больше, а знает. Собой - свежачок такой. Грудки еле-еле под жакеткой намечаются. Ну, скажу тебе - мечта! Сколько лет прошло, а помню...

- Слюни подбери.

- А мне что? Я ее не трогал. Другу досталась. Он, понимаешь, раньше моего докумекал. "Ты, что, - удивился, - такая?" - "Угу", - кивает, а сама уже ревет по-серьезному.

- Брось ее, - говорю ему. - Припадочная... А она на меня кулачками:

- Идите отсюда. Гадкий вы, противный... - или чего-то вроде этого.

- Смотри, разглядела, - усмехнулся Борис. - Ну, и чего дальше?

- А квартира у тебя есть? - спрашивает приятель.

- Есть, - кивает.

Ну, и поехали они. А утром, напослезавтра, друг в мастерскую заявляется и у всех, по трид-цатке, по червонцу, по трешке даже стреляет. "Женюсь", орет. Честной оказалась. Невинной то есть. Отца, понимаешь, взяли (как раз такое время было), мамаша померла - вот и одна оста-лась, и в первый раз вышла. И повезло ей, на хорошего человека напоролась. И ему фортануло. Знаешь, какая верная оказалась...

- И сейчас еще живут, мед попивают?

- В блокаду погибли, - не сморгнул Гришка. - И ты женись. Думаешь, философия или история тебя прокормят? Ну, а прокормят, так такого овна за это жрать заставят, что сразу гастрит заимеешь. Нервное это дело. Сегодня одно говори, завтра - другое. Нос держи по ветру и, чуть насморк схватишь, сразу готовься с вещами на выход. Десять лет без права переписки или еще "вышку" тебе сделают. Это страшный мир, Борис Кузьмич, дорогой ты мой, снизил до шепота голос Гришка.

- Почем знаешь?

- А что я, не в Ленинграде жил? В Ленинграде, знаешь, сколько раз людей сажали? Этих кампаний было - пальцев на руках и ногах не хватит. Дворян, немцев, чухонцев, профессоров, потом тех, которые с золотишком, потом кировцев, ну и, как везде - троцкистов, шпионов. И еще этих, после войны, писателей. А уж головку всю - подчистую...

- Какую головку?

- Обыкновенную. Смольный весь. Ты же ни хрена не слышишь, читаешь одни журналы свои, а в них того не пишут. Ну, сам пойми, чего написать можно? Только чужое жеваное-пережеваное еще раз пожевать. Правды ты и в глаза не видел, а увидишь - все равно рассказать ее не дадут. А теперь, как рябой подох, так вообще неясно, кого хвалить, кого не хвалить. При нем хоть направление было. Хвали-перехваливай и только гляди, чтоб другой больше тебя не перехвалил и на тебя же не наклепал. А теперь вот, году еще нет, как в ящик дал, а уже покле-вывать начали.

- Ну да, поклевывать...

- А ты чего, не понял? Прошлым летом в "Правде" да и в твоем журнале, как его "Вопросы..." черным по белому писали - культ личности, коллективность. Это что - от сырости, что ли?..

- Ну, это так... Самим же Сталиным культ личности клянут. Цитатками из него.

- Неважно как - важно, что ругают. И теперь неясно, кому надо женю лизать. Честное слово, брось ты эту хреновину, женись на Валюхе и иди чинить телевизоры. Хочешь, устрою?

- Спасибо, обойдусь. И лизать никому не буду.

- И с голоду сдохнешь. Нет, всерьёз, Борька. Я тебя, дурака, люблю. Парень ты свой, а что глупый, так то проходит. Я давно тебе по-мужскому сказать хотел: бросай ты эти собачьи хреновины. Вон опер уже за машинкой присылал. Зачем, думаешь?

- А фиг его знает...

- Пропадешь, парень, - вздохнул Гришка. - Машинку везешь? - кивнул на чемодани-шко.

- Ага. Допечатаю и в Москве оставлю.

- А чего скажешь?

- Ну, чего-нибудь надумаю...

- Надо сразу, один раз придумать и насовсем. Не положено офицерам машинку иметь.

- Где не положено? В уставе?

- И без устава голову иметь надо. Это множительный аппарат, понял? Может, чего-нибудь печатал на ней?

- Нет, ничего. Ну, реферат и заметки всякие...

- А - такого ничего?

- Да нет. Я всё по одному разу печатал. Только реферат в трех копиях.

- Ну, значит, просто интересуется. Может, корпусной "Смерш" взглянуть хотел. Привези назад.

- Как же, разбежался! Получишь с них потом. Скажу, продал или за долг расплатился.

- Надо конкретно. Можешь сказать, мне отдал. Но уж тогда точно отдай. Или жалеешь?

- Мне допечатать надо. Страницы три.

- Поедем к одному человечку. Там допечатаешь.

- А удобно? Мне, правда, всего три страницы. Час - не больше.

- Удобно. Все удобно. Это такой экспонат. Девять лет отсидел, а хоть бы хны, огурец парниковый! Веселая история! Может, рассказывал - не помнишь? Фрукты сушеные. Абрикосы. В общем, ленинградская симфония! Чем только человек ни занимался: и снабжение тебе, и руководство (ну, и перерывчики - само собой!). Но выходил. А в сорок первом послали в Грузию. Заготовлять чего-то, не пищевое. А тут война. Ну, он, понимаешь, скумекал, что непищевое подождет, оформляет документы и везет в подарок Питеру три вагона сушеных абрикосов. Кураги. Война только-только разворачивается. А он парень головастый. Финскую помнил и знает, что Ленинград - город фронтовой. Все может случиться. Везет он на север с Кавказа три вагона - и всё одни сушеные абрикосы. Ну, два вагона у него оформлены по чистой, комар носу не подточит, а третий, как говорится, в уме. Ехал он, может, месяц и чуть не последним эшелоном в Питер проскочил. Два вагона, ясное дело, рабочему Ленинграду передал и еще благодарность заработал. К медали, вроде, представили. А третий вагон на рельсах оставил и разгрузил со своей бражкой втихаря. Вагон сухофруктов. Представляешь? Тут зима. Блокада. Чуть не миллион или больше с катушек долой. Рояль за полбуханки шел. На растопку, понятно. Не до консерваторий было. А тут тридцать, может, тонн кураги!