Алексей Корепанов - Загадай желание

• Название: Загадай желание
• Автор: Алексей Корепанов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Предположение о том, что неожиданная командировка суть исполнение желания быть опубликованным, вытекало из факта проживания в столице некой Людмилы Баранец. Впрочем, отнюдь не некой. Людмила была столичной литераторшей, писательницей-фантасткой, довольно известной в читающих, пишущих и печатающих кругах. Корин познакомился с ней случайно, хотя любая случайность, как известно, в чем-то закономерна. Просто довелось Корину как-то в отпуск, года три или четыре назад, побывать в столице, посетить вечерком уютный ресторан "Метро" и после трех стопок водки под фирменную котлету "Метро" пригласить на танец, исполнявшийся "для наших друзей из Грузии" рыжеватую гражданку, тоскующую над бокалом фирменного напитка "Метро". Затем гражданка как-то спонтанно переместилась за его столик и после долгих уговоров позволила-таки угостить себя шампанским, потом они вместе курили на веранде ресторана, нависавшей на,д верхушками пышных каштанов, потом опять танцевали и разговаривали.

Людмила оказалась на редкость отзывчивым человеком. Узнав, что Корин тоже желает быть причисленным к лику фантастов, она предложила свои услуги и помощь. Они договорились о том, что Корин, вернувшись домой, пришлет рукописи, а Людмила ознакомится с ними и попытается куда-нибудь пристроить, если, конечно, они будут того стоить.

Людмила оказалась строгим судьей. Она прислала Корину разборы его произведений, и разборы эти отличались обстоятельностью, аргументированностью и жесткостью оценок. Людмила считала, что фантастика в исполнении Корина опубликованию подлежать не может в силу того, что... Дальше шел перечень причин.

Корин несколько обиделся на столь нелестную оценку своего

творчества (хотя каким-то отдаленным и обособленным участком сознания и понимал ее справедливость), решил, что Людмила просто считает его опасным конкурентом в борьбе, где побеждает тот, у кого острее зубы и крепче локти, но отношения с ней окончательно не порвал, поддерживая их на уровне открыток к праздникам. Людмила изредка отвечала.

И когда после разговора с надменным Рослюковым его осенило, он сразу перекинул мысленный мостик между собой и столичной знакомой. Он понял, что загаданное желание осуществится, если Людмила выступит в роли Вергилия и проведет его по столичным издательствам, куда он с полгода назад направил две рукописи.

Локомотив вспарывал прожектором брюхо душной ночи, Корин все

никак не мог устроить голову на плоской эмпээсовской квазиподушке, вокруг струились в ночи необъятные поля, а над вагонами кривой буквой на небесной школьной доске плыла к столице Кассиопея.

4.

Столица встретила Корина суматохой вокзала, очередями к киоскам "Союзпечати" и роскошной зеленью бульваров. Было слишком рано для визитов и звонков и Корин побродил в парке над рекой, прошелся по не взбудораженным еще центральным улицам, читая все афиши, позавтракал пирожками в подземном переходе и к девяти прибыл в учреждение Ивана Павловича.

Папку с очень важными бумагами он передал, как наказано было, лично, отметил в приемной командировку и вышел из солидных дверей в накаляющееся включенным утюгом утро. Позвонил Людмиле домой и договорился о встрече.

Людмила ждала его у входа в высокое серое здание издательства. Выглядела она очень неплохо в аккуратно потертых джинсах и блузке того фасона, который не взялась бы освоить отечественная швейная промышленность. Корин подосадовал, что не догадался купить цветы.

- Рада видеть, Сергей.

Корин пожал ее маленькую цепкую ладонь и улыбнулся. Верилось, что д а р не подведет.

- Ну, вперед, разузнаем, как твои дела, - мило картавя, сказала Людмила и направилась к подъезду.

Корин поспешил за ней. Сердце замирало, предчувствуя близкое свершение мечты.

Они шли по коридорам, Людмила то и дело здоровалась с издательскими гражданами, а Корин смаковал в воображении новенькие сборники

с его именем и фамилией.

Даже когда разговор с усатым человеком в очках уже состоялся, Корин все еще не мог избавиться от видения этих самых сборников. Людмила, кажется, что-то говорила ему, и они оказались на трамвайной остановке, и солнце раздирало зелень каштанов, и сборники превращались в обломки бетона у обочины, где

рембригада столичного ДСУ ломала бордюр.

Усатый в очках, почти непрерывно сморкаясь, квалифицированно ушел от прямого ответа, посетовал на нехватку бумаги и издательских площадей в стране, объяснил,

что у них все забито аж на две пятилетки вперед, но окончательно расстраивать не стал, сослался на

то, что коринская рукопись изучается, и предложил позванивать время от времени. Людмила покусывала губу, покачивала ногой, поглядывала на усатого в очках, потом зачастила, придвинувшись к нему:

- Ну, Витя, понимаешь? Может быть, можно что-то сделать? Человек с периферии, из глубинки, от сохи, можно сказать, понимаешь?

Усатый Витя хмурился, неопределенно качал головой, говорил о нелегком положении страны в сфере издательского дела, скорбил о временах Гуттенберга и Федорова, когда печатать было гораздо проще.

Корин не вынес этого уклончивого бормотания и откланялся.

- Он же не отказал, - утешала его Людмила. - Думаешь, я не

моталась по редакциям? А сколько всего выслушивать приходилось! Даже намеки разные делали, понимаешь? Ничего, попытаем счастья в другом месте.

Но и в другом месте тоже ничего не получилось. Рукопись все еще была на рецензировании и при самом удачном стечении обстоятельств могла увидеть свет не ранее, чем лет через пятнадцать, если, конечно, подошла бы редакции.

Вечером Корин уехал из столицы. Людмила пообещала наведываться

в издательства и интересоваться, но ее лицо при этом приняло такое кисло-скучающее выражение, что Корин поспешил отвести глаза. Столица не любила робких с периферии. И бесталанных?..

- И бесталанных? - вслух подумал Корин, вглядываясь в темноту за окном.

В тамбуре было накурено, стояла в углу вроде бы пустая чекушка,

а на стенах извивались разные надписи про Колю из Донецка и Игоря

из Устиновки. В тамбуре было неуютно и уныло.

- И бесталанных? - повторил Корин и прислушался к себе.

Д а р давал сбои и подводил. Д а р почему-то действовал избирательно.

Дверь открылась и в прокуренное пространство нетвердой походкой вступила помятая персона с мутными глазами. Персона морщилась, криво усмехалась, бормотала разные нехорошие слова, персона разминала "приму" и чиркала, чиркала спичкой. Персона была в подавленном настроении и ей было нехорошо. Корин собрался уйти, но персона жалобно и безнадежно обратилась к нему:

- Земляк, хлебнуть не найдется? - Персона облизнула пересохшие

губы. - Я пустой, а хочется, аж пищит. Выручи, земляк, а?

Корин покосился на страдальца, подумал, что если бы Христа

действительно распяли на Голгофе, он бы выглядел, наверное, не лучше,

а потом подумал еще кое о чем.

- А вон чья-то стоит. - Он кивнул за спину страдальца, на чекушку, которая красовалась в уголке, радуя глаз своей наполненностью.

Персона чуть присела, словно на плечи ей свалился невидимый груз, осторожно повернулась и устремила взор в угол тамбура. "Прима" упала на пол.

И если Иисус на кресте никак не отреагировал на губку с уксусом, то в данном случае все произошло по-другому. Персона по-тигриному прыгнула на чекушку, схватила ее мертвой хваткой, страстно прошептала: "Земляк, за мной не заржавеет!" - бросила на

Корина взгляд, полный христианской любви и беспредельной благодарности - и исчезла,

растаяла, испарилась, словно пресловутая роса под пресловутыми солнечными лучами.

Корин тоже приободрился. Д а р был при нем. Можно было загадывать желание. И он его загадал, зажмурившись и чувствуя

себя ныряльщиком за жемчугом.

- Хочу, чтобы у меня был талант писателя. Хочу писать как Лем. Нет, лучше!

Он почему-то боялся открыть глаза и весь превратился в подобие локатора, или, скажем, эхолота, вслушиваясь, вслушиваясь, изо всех сил вслушиваясь в себя. Вот в бездарной его голове происходят какие-то таинственные процессы, вот сдвигается, перемешивается, рождается что-то, вот создаются и тянутся, тянутся, переплетаясь, неведомые цепочки, вот в диковинной смеси всяких там синапсов, извилин и чего-то еще плавится, тлеет, затухает, тает серость, и новый удивительный импульс стремится, стремится по гипоталамусу, по полушариям, по мозжечку, утекая куда-то в затылок, тормоша, будоража, заставляя работать на полную мощность нервные клетки, пронизывая мозг, ломая какие-то перегородки, зажигая внутричерепное вещество чудесным огнем, фейерверком, ракетным ударом и атомным взрывом. И рождается то неведомое, необъяснимое, нематериальное, не обнесенное частоколом скучных понятий и определений, неподвластное толкованию разных там диссертаций и диссертантов, то потустороннее, непознанное и, слава Богу, непознаваемое присно и вовеки веков, то очаровывающее и беспредельное, что зовется талантом. И пальцы просятся к перу...