Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

• Название: Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
• Автор: Олег Верещагин
• Жанр: Детская фантастика

Эта книга никогда не была предназначена для коммерческой публикации (в отличие от остальных моих книг — каюсь в гордыне…) Поэтому сюжеты и образы из неё могут встречаться моим читателям в других моих произведениях. Роман написан полностью, но, к сожалению, в те времена, когда у меня не было компьютера, и это занятие меня угнетает — переписывать с бумажных листов в файл. Тем не менее, перед вами — вполне самостоятельный роман. Точнее — первая его часть. Откройте его. Может быть, он вам понравится.

---

Никогда ещё не снилась мне такая бредь. А самое главное — во всех этих снах я был беспомощной, слабой жертвой, несчастным испуганным пацаном, и это унижало и терзало едва ли не хуже боли. Боль я вытерпел бы и более сильную. А от этих снов по утрам всё казалось мерзким и диким, как картина Шагала.

И ещё.

Мне было больно.

Владимир Баранов
Я так давно
Не ходил по земле босиком,
Не любил,
Не страдал,
Не плакал.
Я деловой —
И ты не мечтай о другом!
Поставлена карта
На кон!
Судьба, судьба!
Что сделала ты со мной?
Допекла, как нечистая сила…
Когда-нибудь
С повинной приду головой
Во имя
Отца и сына!
На воле — день, день…
На воле — ночь, ночь…
И так хочется мне заглянуть в твои глаза…
На воле — дождь, дождь…
На воле — ветер в лицо…
И так много нужно мне тебе сказать…
А может, снова всё начать?
Я не спросил
Разрешенья у светлой воды,
У реки,
У берёз,
У оврага…
За что же ты
Выручаешь меня из беды,
Хмельная, дурная брага?
Я так давно
Не ходил по траве босиком,
Не шатался по росам рано…
В твоих глазах
Я, конечно, кажусь чудаком…
Наверно, другим — не стану…

* * *

Я проснулся под клапаном рюкзака. Танюшка плотно обнимала меня, дышала в шею, и от этого становилось теплее.

А ещё — не болел бок.

Я прислушался к себе. Да, бок не болел. Я уже с трудом отделал боль ожога от боли в рёбрах, и сейчас осторожно вдохнул.

Боль не вернулась.

Я даже не очень обрадовался. А, может, наоборот — обрадовался очень сильно, потому что ощутил невероятную усталость, словно и не проснулся только что. Я устроился удобней (Танюшка тихо вздохнула и притиснулась ближе) и… уснул.

Проснулся вновь я часа через два. Танюшка, устроившись в ложбинке моего плеча, рассматривала меня и с улыбкой спросила:

— Не болит?

— Не болит, — кивнул я. — Я даже опять уснул, представляешь? И рёбра не болят, и… хвост.

— Хвост? — она хихикнула и поцеловала меня, но тут же вновь посерьёзнела. — Я всегда знала, что ты настоящий герой.

— Ага. Виталий Баневур, — согласился я, — недожжённый в топке…

Но меня тут же тряхнуло от воспоминания, а желание продолжать разговор — пропало. Я лежал и слушал, как где-то рядом разговаривают Басс с Андрюшкой Соколовым — тот как раз спрашивал:

— А где это такое — Форш?

— А зачем тебе Форш? — уточнил Басс лениво.

— Да это вон в кино про мушкетёров Боярский — то есть, д'Артаньян — говорит, что они едут в Форш, печень лечить. Это же тут, во Франции… Где это — Форш?

— Да не знаю я…

— Это не Форш, а Форж, — Танюшка откинула клапан. — Форж-лез-О, он отсюда очень далеко на север, за Парижем, даже почти на побережье Ла-Манша… Доброе утро.

Я выбрался из спальника и, стоя на нём, потянулся, потом — коснулся пальцами носков. Все присутствующие внимательно за мной наблюдали, потом Олег Крыгин сказал:

— Хана. Он пришёл в себя.

— Командир выздоровел!!! — заорала, вскакивая, Наташка. Поднялся общий радостный шум, в который врезался Саня (я даже не ожидал от него вообще какой-нибудь реакции):

— Когда ж я-то поднимусь?..

Его перебитые со смещением ноги срастались плохо, да ещё выходили мелкие осколки кости, вызывая нестерпимый зуд — он не мог спать и мучился. У Щуся бедро приходило в порядок куда быстрей. А у моего тёзки с животом вообще всё обошлось сразу и без проблем, хотя он сам удивлялся. Зато у Арниса с обеих обмороженных кистей лоскутьями сходила кожа, он стал ещё более молчаливым, но при этом очень (и неоправданно) раздражительным. (Кстати — пока я валялся с болями, совершенно незаметно проскользнул мимо нас новый, 89-й, год, и его даже никто не отметил, разве что вяло порассуждали о том, каким этот год будет там — и всё.) Но об этих проблемах я сейчас, если честно, думал мало — сидел на спальнике и затягивал ремни лохматых унтов, с наслаждением думая: а ведь ничего не болит, не тянет, не ноет — чёрт побери, вот оно, моё обычное состояние! Я неожиданно подумал ещё: а вот и положительная сторона всего происходящего. Я умру в любом случае не от старости, да и вообще — так и не узнав всех тех неприятностей, на которые жалуются взрослые: гастриты, миокарды, колиты, диабеты и прочее. Проще говоря, умру здоровеньким.

Эта дикая мысль на самом деле меня радовала. "Наверное, я сошёл с ума," — отметил я и добавил вслух:

— И давно.

— А? — повернулась ко мне Танюшка.

— Б, — ответил я, нагибаясь к ней с поцелуем.

* * *

Восемь куропаток качались у Таньки на ремне. Сегодня ей везло — подшибала только так, и попадались выводки часто.

Я скользил следом, любуясь плавными движениями Танюшки. Сегодня я выступал в роли охраны и, кроме того, обходил ловушки, поставленные Андрюшкой Альхимовичем. В одной из них уже отыскалась лиса — на шапку начало, или на пару краг… Она даже не успела застыть, и я, ободрав её на месте, привесил к поясу только шкурку, мельком подумав, что пару недель назад сожрали бы и лису.

С деревьев бесшумно падали россыпи снега. Опять стремительно холодало, хотя едва-едва перевалило за полдень, и на небе лежал сплошной облачный покров, ровный и однотонный.

— Сегодня 23-е? — осведомилась Танюшка, не оборачиваясь. Я угукнул. — Лето сухое будет.

— Да, — согласился я, — инея на деревьях полно… Но меня, если честно, больше воодушевляет, что лето вообще будет… Ч-чёрт!

— Учись ходить на лыжах, — Танюшка обернулась, отдунула от лица длинный ворс волчьей оторочки капюшона. — Умел бы как следует — не попал бы к неграм.

— Угу, — снова буркнул я, выпутывая из валежника носок левой лыжи. — Я ещё и поэтому лета жду. Летом я себя человеком чувствую, а не придатком к лыжам.

— Придаток к лыжам, — спросила Танюшка задумчиво, — а зачем ты ещё и дарёный плащ с собой прихватил, а? Мёрзнешь?

— Не догадываешься? — я дотянулся, стряхнул на девчонку небольшую лавинку снега с ивовых ветвей.

— Холодно же! — возмутилась Танюшка, но глаза её смотрели лукаво.

— Вот и согреемся как раз, — предложил я. — Ну сколько можно, Тань, всё время же в компании, никакой личной жизни…

— У кого как, — она откинула капюшон, рывком перебросила на грудь свою тугую косу. — Я позавчера ночью проснулась, а Олежка с Ланкой такое в спальнике вытворяют… Я думала — весь лагерь проснётся.

— Тань, — вздохнул я, — ну я же воспитанный и тихий мальчик, я не могу в таких условиях…

— Лучше под кустом, — Танюшка поощрительно закивала. — Всё-таки ты, Олег, очень развратный ребёнок. Даже удивительно.

— Да и ты тоже не ангел, — я подкатился к ней, встал своими лыжами параллельно её, глядя девчонке прямо в лицо. — Ну так что, я стелю плащ?..

…На этот раз Танюшка была сверху. При таких наших с нею игрушках она сама всем управляла, и ей это нравилось, я же просто ничего не имел против. Да и что можно вообще иметь против, если тебе четырнадцать лет, и твои ладони в тепле под курткой ласкают груди твоей девушки, если ты знаешь, что ей хорошо — хорошо от тебя и хорошо с тобой? Закусив губу, полуприкрыв глаза и подняв лицо к верхушкам деревьев, Танюшка ритмично и плавно, то быстрей то медленней, раскачивалась на коленях.

Кажется, у неё один раз уже было, и я рвано подумал, что хорошо бы дать ей и второй раз, только точно не получится, потому что…

— Ооооххх… — мне сперва показалось, что это только мой стон, но через миг я понял, что смог-таки дотерпеть, и Танюшка стонет тоже.

В тот миг мне больше ничего не было нужно от жизни кроме этого одного единственного её момента.

Александр Розенбаум
Вновь солнце взошло
Над грешною землёй.
И вновь берега
Обласканы приливом…
Пахнет сосновою смолой
И скошенной травой,
Клин журавлей над головой —
И значит, мы живы!

Девчонки плечо,
Мальчишечья рука
Друг друга в ночи
Коснутся боязливо…
Есть океан у моряка,
У пирамид — века,
И у поэта есть строка,
И значит, мы живы!

Старина, скажу я тебе одно:
Спи всегда с открытым окном!
Чтоб чувствовать мир,
Его благодарно прими,
прими…

Кувшин с молоком
И кружка на столе…
В степи лошадям
Лохматит ветер гривы…
Над миром властвуют балет,
Улыбки королев
И солнца росчерк на крыле,
И значит, мы живы!

Пой, музыкант,
Стирай лады гитар…
…Простая плита
На кладбище у Джимми…[6]
Ты помни — деньги лишь товар.
Вновь переполнен бар.
Плывёт с акулами Макар,[7]
И значит — мы живы!

… - Я очень боялась в первый раз.