Василий Яновский - Американский опыт

• Название: Американский опыт
• Автор: Василий Яновский
• Жанр: Современная проза

Издательская иллюстрированная обложка. Отличная сохранность. Первое издание. Автор предлагаемой книги — один из самых интересных писателей в эмиграции, своеобразный, ни на кого не похожий Василий Семенович Яновский, 1906–1989 гг., прозаик, мемуарист. Попал в эмиграцию в 1922 году, перейдя нелегально польскую границу вместе с отцом и двумя сестрами. Проведя четыре года в Польше, он переехал во Францию и поселился в Париже, где закончил медицинский факультет и получил степень доктора медицины в 1937 году. Писать прозу Яновский начал в 18 лет. В Париже он втянулся в литературную жизнь и сблизился с поэтами-монпарнасцами Дряхловым, Мамченко, Поплавским, завел знакомства среди писателей «старшего» поколения, посещал «воскресения» Мережковских, выступал с чтением своих произведений на литературных собраниях «Союза молодых писателей и поэтов» и художественных вечерах… Его первая книга, повесть «Колесо» вышла при содействии писателя М. Осоргина в 1930 году и встретила благосклонную реакцию критики. В оценке остальных книг Яновского критики (Ходасевич, Адамович…) отмечали явную большую одаренность писателя, но и недостатки, создавшие ему репутацию последователя Л. Андреева и Арцыбашева. После вторжения немецких войск во Францию Яновский перебрался в США, где он плодотворно работал и сотрудничал в русских зарубежных периодических изданиях

Нью-Йорк, «Серебряный век», 1982.

---

— Ах, дорогой мой, — вздохнула Сабина, обихоженная больше звуком его голоса, чем смыслом речи. — Я боюсь. Я ужасно боюсь. Я очень виновата пред тобою. Думаешь: ты изменился и поэтому я разлюбила тебя. А если наоборот? Что если я сперва разлюбила, а потом ты обернулся негром?

Боб вздрогнул. Мысль острым концом ударила его по глазам, хлестнула, и все кругом заколебалось опять. Она тихонько всхлипывала.

— Ну, что-ж, — сказал он, затая обиду. — Только подтверждает мое впечатление, обе темы связаны: любовь и метаморфоза. Ты ли первая… я ли изменил тебе… Вероятно и то и другое. Значит и ты ответственна, и твой долг принять участие в подвиге. Даже к лучшему. Твоя роль: полюбить меня… и я вернусь. Как в притче о блудном сыне, когда его умыли, одели, накормили в отчем доме: «и пришел он в себя».

— Но как это сделать? Научи меня. Я так хочу любить. Я так была счастлива, когда любила тебя, даже сопротивляясь, бунтуя. А теперь ты такой хороший и достоен любви. И я хочу, но не знаю как… Словно потеряла что-то: почва ускользает из-под ног. Меня обокрали. Стукнули по голове. И жизнь моя снова серая, бессодержательная. Мне скучно, давно уже. Я себя ловлю на том, что колупаю в носу. Это конец: раньше я этого не могла делать. Постоянно чувствовала твое присутствие… Пойми.

— Ну что-ж, — сказал Боб Кастэр, ожесточенно. — Помолимся.

Они напряженно смолкли. Потом Сабина встала, зажгла свет, начала собираться. Он не двигался. Случалось и раньше, что ему не хотелось одеваться, итти ночью, в холод, — провожать, затем возвращаться. Лень. Но он пересиливал себя и радовался всегда этой победе над животным началом. Теперь он не пожелал. «Зачем лгать, — думал освобожденно. — Я засну». Если человек, ценой неимоверных страданий, шлифует свое произведение, то это называется — художник… Но если от него же потребовать осторожности в отношениях с близкими (скрывать, уменьшать одно, подчеркивать, выделять другое), то он возмущенно будет клеймить себя за неискренность, рабство и трусость.

Боб нетерпеливо ждал: скорее конец. Один, он вытянется, замрет, провалится. «Какое блаженство». Так в любой драме присутствует соблазн открывающихся возможностей удобства, покоя.

16. Двойная жизнь

Рано утром, на Ист 110 улице, просыпался негр. Чистил зубы, подвязывал галстук и отправлялся на службу: целый день покорно и бессмысленно ворочать пакеты.

В группе с Бобом Кастэром работало еще человек пятнадцать: белые — подростки, а цветные, как общее правило — постарше. До 5, иногда до 6, пополудни, продолжалось их пустое, нудное бдение. Случалось, и в это существование Боба доносился отголосок, сигнал из другого мира: то в виде телефонного звонка, письма или подозрительного субъекта, шепчущего драгоценный адрес. Обедал Кастэр где придется, порой в таком ресторане, куда с его жалованием не пристало бы ходить.

Вечером начиналась вторая, таинственная деятельность: общество жуликоватых посредников, небезызвестных докторов, темных адвокатов. Среда спасительная для всех обиженных Богом — сексуальных неудачников, потребителей запретных трав, ищущих квотной визы.

Бобу Кастэру повезло. Разыскивая подходящего доктора, он наткнулся на таких уголовных типов, что буквально опешил. Тогда он пустился назад, по собственным следам — наведался к Поркину, первому своему врачу.

Его не прогнали, к удивлению Боба, даже сразу провели в кабинет, раньше двух-трех, уныло дожидавшихся, пациентов.

Волнуясь, Боб молвил:

— Доктор, почему вам собственно не заняться мною в серьез?

За это время в судьбе Поркина произошли многие изменения. Истек контракт с Юнионом и лекаря, после двадцатилетних безупречных трудов, безболезненно устранили. Кстати совпал и развод с Анитой… Он, вдруг, очутился на том самом месте, откуда начинал: только был уже лет на двадцать пять старше, а на текущем счету несколько десятков тысяч. Деньги, впрочем, как в прорву, шли на Аниту с дочкой.

— В чем дело? Что тут странного? Вы родились белым и стали черным? И это вас удивляет? И это всех возмущает? — громил Поркин невидимых врагов с такой легкостью, что Боб даже испугался: — Только всего! Редкий феномен? Ах, ты Боже мой. Никто такого не наблюдал. Это обывательская точка зрения. Многие болезни, когда их впервые изолировали, казались неслыханными, ошибками диагноза, лаборатории. Да и не только болезни. Все крупные явления поначалу вызывают недоверие. Я очевидно нахожусь перед новым клиническим случаем и сам дьявол не помешает мне выполнить свой долг! — таков был Поркин этих дней.

Приступив к тщательному исследованию, доктор все еще ронял глубокомысленные замечания:

— Основной, первый цвет людской — желтый. Цвет, преобладающий в животном мире. Приспособляясь к внешним условиям, часть развилась в белую, а другая в черную расу. С вами, м-р Кастэр, произошло нечто сумбурное, под влиянием еще неизвестных нам причин. Неизвестных еще нам. Здесь зарыта собака. Где аномалия? Я хочу ее осветить… Путь человеческой жизни это постепенное темнение. Мы светлее в детстве; потом блекнем и усыхаем. В этом вся история старости и смерти. Не обещаю исцеления. Но буду лечить. Обывателям представляется, что роль врача исцелять. Может в древности это так и было. Теперь от эскулапа требуется иное. Для каждого недуга имеется официально признанная терапия. Меня никто не будет порицать, если я не вылечу сифилитика… Но меня ошельмуют, если я не проделаю ста процентов установленной терапии. То же происходит в суде. Когда-то, вероятно, судьи обязаны были вершить дела по правде. Теперь такого судью сошлют на каторгу: он должен руководствоваться законом. Сто процентов законности. Ваш случай ценен для адвоката и врача тем, что не имеет прецедента: какие возможности для людей с творческим даром.

Первое их свидание протекло в сплошном восторге. И доктор Поркин, после ряда анализов, начал применять разные средства, подчас грубые, тут же, впрочем, объясняя причины избранного им пути. В свободные часы Боб сам читал толстые, купленые им по случаю, фолианты: физиологию, судебную медицину… и постепенно стал чем-то вроде заштатного профессора.

Формула крови не показала подозрительных отклонений и они приступили к электро-терапии, стремясь потрясти организм, при помощи шоков вызвать общую перемену. Вспрыскивали протеины в разных формах, искусственно повышая температуру Боба. Страшная, все возобновляющаяся агония. Потом врач испробовал промывания крови, переливания. Попутно шло чисто кожное лечение: мази, настойки, уколы, витамины, гормоны.

Боб Кастэр безропотно переносил пытку. Иногда, после особой ядовитости сеанса, он отлеживался у себя на постели: в темноте, в одиночестве, на пороге смерти, душевной и телесной. Ему чудилось: все кончено, побежден, обречен, казнен. Сдается. Пусть другие делают лучше. Но эта мысль его возмущала своей кощунственностью; и он как-то отходил, возрождался: стиснув зубы, снова готов был таранить камень. Ненароком, он сочинил два лозунга, свидетельствовавшие о его состоянии. И в шутку даже собирался нарисовать для них плакаты. «Это был человек, у которого от удачи удваивались силы, а от неудачи утраивались». Еще: «Чтобы победить, надо несколько раз подряд сделать последнее усилие».

17. Мистер Прайт согласился

Они познакомились в приемной у врача. Признав в Бобе Кастэре человека образованного, не чуждого вопросам философии и культуры, Поркин давно старался их свести: у него была тайная мечта — раз в месяц собирать у себя милое общество и беседовать на отвлеченные темы (давно уже лелеял эту мысль, но Анита сопротивлялась). При первой же встрече обнаружилось, что Прайт не только знаменитый художественный критик, но и юрист: имеет долю в одной конторе на Бродвее.

Боб прочитал несколько его статеек в образцовом литературном журнале. Прошлого сезона, — ибо вот уже несколько месяцев, как Прайт забросил труд публициста: его это слишком волнует, сердце дает перебои. Да, сердце. Историю своей болезни Прайт начинал издалека… Его пригласили на party; явился первым, смакуя возможные радости (кроме искусства, Прайт еще увлекается дамами). Приятель, дававший party, заканчивал приготовления к ужину и вдруг, застонав, осел в кресло — с пеной у рта. Прайт кинулся искать врача в том же доме; когда вернулся, рачительный хозяин был уже мертв. В тот вечер, впервые, Прайт ощутил острую боль в грудной полости («вот тут»), одышку и головокружение. Клиент доктора Поркина окончательно забросил литературу, изредка только, с прохладцей, наведываясь в контору.

Смышленный, легкомысленный, глуповатый и не без добрых порывов, он, поначалу, заинтересовался Бобом Кастэром и довольно энергично взялся за его дело, не требуя пока вознаграждения, — кроме сумм на покрытие расходов.

Они написали бумагу. С обратной почтой пришел ответ: не касается данной инстанции. Составили другую бумагу. И снова отвод. Адвокат обратился к местной администрации. Вежливый, но твердый отказ. Боб смутился, а Прайт торжествовал: