Эвальд Ильенков - Наука логики

• Название: Наука логики
• Автор: Эвальд Ильенков
• Жанр: Философия
• Год: 2000

Evald Ilyenkov’s philosophy revisited ed. by V. Oittinen. Helsinki: Kikimora, 2000, p. 329–372

---

Именно на этом основании Гегель и обретает право рассматривать внутри Логики — внутри науки о мышлении — объективные определения вещей вне сознания, вне психики человеческого индивида, причем во всей их независимости от этой психики, от этого сознания. Ничего «мистического» или «идеалистического» в этом пока нет, в виду имеются непосредственно формы («определения») вещей, созданных деятельностью мыслящего человека. Иными словами — формы его мышления, «воплощенные» в естественно-природном материале, «положенные» в него человеческой деятельностью. Так, дом выглядит с этой точки зрения как воплощенный в камне замысел архитектора, машина — как выполненная в металле мысль инженера, и т. д. и т. п., а все колоссальное предметное тело цивилизации — как «мышление в его инобытии», в его чувственно-предметном «воплощении». Соответственно и вся история человечества рассматривается как процесс «внешнего обнаружения» силы мысли, энергии мышления, как процесс реализации идей, понятий, представлений, планов, замыслов и целей человека, как процесс «опредмечивания логики», тех схем, которым подчиняется целенаправленная деятельность людей.

Понимание и тщательный анализ этого аспекта человеческой деятельности, ее «активной стороны», как называет его Маркс в «Тезисах о Фейербахе», также не есть еще «идеализм». Этот реальный аспект может быть понят и без всякой мистики. Более того, специально в логике его анализ как раз и составил решающий шаг этой науки в направлении к настоящему — «умному» — материализму, к пониманию того факта, что все без исключения «логические формы» суть отраженные в человеческом сознании и проверенные ходом тысячелетней практики всеобщие формы развития действительности вне мышления. Рассматривая «мышление» не только в его словесном обнаружении, но и в процессе его «опредмечивания», его «овеществления» в естественно-природном материале, в камне и бронзе, в дереве и железе, а далее — и в структурах социальной организации (в виде государственных и экономических систем взаимоотношений между индивидами), Гегель отнюдь не выходит за пределы рассмотрения мышления, за рамки предмета логики как особой науки. Он просто вводит в поле зрения логики ту реальную фазу процесса развития мышления, без понимания которой логика не могла и не может стать действительной наукой, наукой о мышлении в точном и конкретном значении этого понятия.

Вводя в логику практику, а вместе с нею — и все те формы вещей, которые этой практикой «вносятся» в вещество природы, и затем толкуя эти формы вещей вне сознания как «формы мышления в их инобытии», в их чувственно-предметном «воплощении», Гегель вовсе не перестает быть логиком в самом строгом и точном смысле слова.

Упрекать его приходится вовсе не за то, что он вводит в логику чуждый ей материал и выходит тем самым за законные границы науки о мышлении. С точки зрения последовательного материализма справедлив скорее как раз обратный упрек, в том, что он остается «чистым» логиком и там, где точка зрения логики уже недостаточна. Беда Гегеля в том, что «дело логики» поглощает его настолько, что он перестает видеть за ним «логику дела».

Эта своеобразная профессиональная слепота логика обнаруживает себя прежде всего в том, что практика, т. е. реальная чувственно-предметная деятельность человека, рассматривается здесь только как «критерий истины», только как проверочная инстанция для «мышления», для свершившейся до нее и независимо от нее духовно-теоретической работы, а еще точнее — для результатов этой работы.

Практика поэтому и рассматривается здесь абстрактно, то есть освещается лишь с той стороны, лишь в тех ее характеристиках, которыми она и в самом деле обязана «мышлению», то есть представляет собой акт реализации некоторого замысла, плана, идеи, понятия, той или иной заранее разработанной цели, и совершенно не рассматривается «как таковая», в ее собственной, ни от какого мышления не зависящей, детерминации. Соответственно с этим и все результаты практической деятельности людей, вещи, созданные трудом человека, и исторические события с их последствиями, также принимаются в расчет лишь постольку, поскольку в них «опредмечены» те или иные «мысли». В понимании исторического процесса в целом такая точка зрения представляет собою, само собой понятно, чистейший («абсолютный») идеализм. Однако по отношению к логике, к науке о мышлении, эта точка зрения представляется не только оправданной, но и единственно-резонной.

В самом деле — можно ли упрекать логика за то, что он строжайшим образом абстрагируется от всего того, что не имеет отношения к предмету его специального исследования, к мышлению, и любой факт принимает во внимание лишь постольку, поскольку тот может быть понят как следствие, как форма обнаружения его предмета, предмета его науки — мышления?

Упрекать логика-профессионала в том, что «дело логики» занимает его больше, чем логика дела (т. е. логика любой другой конкретной области человеческой деятельности) столь же нелепо, сколь нелепо корить химика за излишнее внимание к «делу химии»… Совсем не этот смысл кроется в известных словах Маркса, сказанных по адресу Гегеля.

Беда узкого профессионализма заключается вовсе не в строгом ограничении его мышления рамками предмета его науки. Беда его в неспособности ясно видеть связанные с этой абстрактной ограниченностью взгляда на вещи границы компетенции собственной науки. Пока химик занимается «делом химии», т. е. рассматривает все богатство мироздания исключительно под абстрактно-химическим аспектом, мыслит любой предмет во вселенной, будь то нефть или «Сикстинская мадонна» Рафаэля, только в понятиях своей науки — никому в голову, разумеется, не придет упрекать его в том, что его при этом мало интересует дело политэкономии или эстетики. Но как только он начинает мнить, будто в понятиях его специальной дисциплины как раз выражается самая глубокая, самая интимная тайна предмета любой другой науки, его профессионализм сразу же оборачивается своими минусами. В этом случае ему начинает казаться, например, что биология — это лишь поверхностно-феноменологическое описание явлений подлинную тайну которых раскрывает лишь он, химик, поскольку он занимается частным разделом своей науки — биохимией. В наказание за это самомнение он сразу же получает удар в спину от физика, для коего вся его химия — лишь поверхностное обнаружение глубинных «субатомных» структур. А над обоими посмеивается математик, для которого и биология, и химия и физика — всего-навсего «частные случаи» обнаружения универсальных схем соединения и разъединения «элементов вообще» внутри «структур вообще»…

Эта коварная иллюзия характерна и для Гегеля, для типичного профессионала-логика В качестве логика он абсолютно прав, когда рассматривает и «высказывание» и «дело» исключительно с точки зрения обнаруживающихся в них абстрактных схем мышления, и только, когда логика любого дела интересует его лишь постольку, поскольку в нем обнаруживает себя деятельность мышления вообще. С этой точки зрения просматриваются лишь те формы, схемы, законы и правила, которые остаются инвариантными и в мышлении Ньютона, и в мышлении Робеспьера, и в мышлении Канта, и в мышлении Кая Юлия Цезаря. «Специфика» мышления всех этих персонажей его, как логика, интересовать, естественно, не может. Как раз от нее любой логик, и именно потому что он — логик, и обязан отвлекаться (абстрагироваться), чтобы разглядеть свой предмет, предмет своей специальной науки.

Мистицизм гегелевской логики, и одновременно та ее коварная особенность, которую Маркс назвал «некритическим позитивизмом», начинаются там, где специальная точка зрения логика принимается и выдается за ту единственно-научную точку зрения, с высоты которой только, якобы, и раскрывается «последняя», самая глубокая, самая интимная, самая сокровенная, самая важная истина, доступная вообще человеку и человечеству…

Как логик, Гегель вполне прав, рассматривая любое явление в развитии человеческой культуры как акт «обнаружения» силы мышления, и потому толкуя развитие и науки, и техники, и «нравственности» (в гегелевском ее понимании, включающем всю совокупность общественных отношений человека к человеку — от моральных до экономических) как процесс, в котором обнаруживает себя способность мыслить, т. е. как процесс обнаружения этой способности, и только.

Но стоит добавить к этому (в логике допустимому и естественному) взгляду немногое, а именно, что в специально-логических абстракциях как раз и выражена суть самих по себе явлений, из коих эти абстракции извлечены, как истина сразу же превращается в ложь. В такую же ложь, в какую тотчас же превратились бы совершенно точные результаты химического исследования состава красок, которыми написана «Сикстинская мадонна», как только в этих результатах химик усмотрел бы единственно-научное понимание этого уникального «синтеза» химических элементов…