Алла Бегунова - Повседневная жизнь русского гусара в царствование императора Александра I

• Название: Повседневная жизнь русского гусара в царствование императора Александра I
• Автор: Алла Бегунова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2000
• ISBN: 5-235-02400-1

Какой была повседневная жизнь гусара в «золотой век» русской легкой кавалерии — царствование императора Александра I (1801–1825), на которое пришлись войны с наполеоновской Францией и «гроза Двенадцатого года»? Всё, что мы знаем о гусарах той поры, заимствовано в лучшем случае из художественной литературы — повестей Пушкина, стихотворений Лермонтова и Дениса Давыдова, романа Льва Толстого. Но во всех этих произведениях гусары изображаются в некоем романтическом ореоле — «проза жизни» менее всего интересовала читающую публику XIX столетия. Книга же, которую держит в своих руках читатель, рассказывает как раз о буднях гусарской жизни, причем рассказ этот основан исключительно на документальном материале, по крупицам собранном известной писательницей и исследовательницей русской военной истории, членом Международного Наполеоновского общества Аллой Игоревной Бегуновой.

---

Большой любительницей танцев была и знаменитая «кавалерист-девица». Но танцевала она на балах, само собой разумеется, мужскую партию. Очень весело проводила время Надежда Андреевна в мае и июне 1810 года, будучи как обер-офицер Мариупольского гусарского полка откомандирована ординарцем в штаб Киевского военного губернатора генерала от инфантерии М. А. Милорадовича. Прием у губернатора по случаю успешного окончания маневров сменялся торжественным обедом в честь заложения инвалидного дома, благотворительный концерт — балом в день именин вдовствующей императрицы.

«Блестящий, великолепный бал! — вспоминала о нем Дурова. — Залы были наполнены гостями; большой старинный сад был прекрасно иллюминирован; но гулять в нем нельзя было и подумать: Милорадовичу вздумалось угощать там свой Апшеронский полк, что и было после причиною смешного происшествия; вечером бесчисленное множество горящих ламп, гремящая музыка и толпы прекрасных дам привлекли любопытство находившихся в саду наших храбрых сподвижников; они подошли как можно ближе к стеклянным дверям залы, которые были отворены и охраняемы двумя часовыми… Теперь уже сам Милорадович велел затворить двери; порядок восстановился, музыка заиграла, красавицы рассыпались по зале и снова заблистали взорами на гусар, улан, кирасир, драгун, одним словом на все, носящее усы и шпоры. Офицер Татарского уланского полка, молодой человек необычайной красоты и также необычайно высокого роста, барон Н. казался царем всего этого блестящего сонмища; глаза всех дам и девиц сияли на него своими лучами. Нельзя сосчитать всех соперничеств, досад и движений ревности, произведенных им в этот вечер; порывов последней не избежал и Милорадович. Княгиня, танцуя с ним кадриль, беспрестанно оборачивала голову к другой кадрили, в которой танцевал барон. За полчаса перед ужином кончились танцы, и все усмирилось…»{31}

Очень весело было господам офицерам и в начале 1812 года, а особенно тем, чьи полки стояли в Виленской, Гродненской, Минской губерниях и на Волыни— именно там, где летом развернулись боевые действия с французами.

«Всю осень и всю зиму мы провели очень весело. Во всех дворянских семьях наперерыв давались рауты, за ними следовали вечера и балы, на которых мы старались превзойти друг друга в мазурке, — пишет Иоганн фон Дрейлинг, в мае 1811 года произведенный из штандарт-юнкеров Малороссийского кирасирского полка в корнеты и теперь в полной мере пользовавшийся теми преимуществами, которые дает офицерский чин. — На этих балах бывало очень оживленно, чему немало способствовал флирт с хорошенькими польками; сам генерал ухаживал за хорошенькой кокетливой Розалией, женой городничего..»{32}

Такую же картину рисует в своей книге Н. А. Дурова, в начале 1812 года — корнет Литовского уланского полка: «Графиня Мануци, красавица двадцати восьми лет, приехала к отцу своему графу Платеру в гости и огнем черных глаз своих зажгла весь наш Литовский полк. Все как-то необыкновенно оживились! Все танцуют, импровизируют, закручивают усы, прыскаются духами, умываются молоком, гремят шпорами и перетягивают талию…

Красавец Тутолмин (полковник, шеф Литовского уланского полка. — А.Б.) и красавица Мануци неразлучны. Бал у Тутолмина сменяется балом у Платера; мы танцуем поутру, мы танцуем ввечеру. После развода (караулов. — А.Б.), который теперь всякий день делается с музыкою и полным парадом и всегда перед глазами нашего генерал-инспектора — графини Мануци, мы все идем к полковнику; у него завтракаем, танцуем и наконец расходимся по квартирам готовиться к вечернему балу! От новой Армиды не вскружилась голова только у тех из нас, которые стары, не видели ее, имеют сердечную связь…

Все утихло!., не гремит музыка!.. Мануци плачет!., нет ни души в их доме из нашего полка!.. Мануци одна в своей спальне горько плачет! А вчера мы все так радостно скакали какой-то бестолковый танец!., вчера, прощаясь, уговаривались съехаться ранее, танцевать долее… Но вот как непрочны блага наши на земле: «выступить в двадцать четыре часа!» Магические слова!..»{33}

О приказе выступить в поход в двадцать четыре часа, полученном в кавалерийских полках в начале весны 1812 года, упоминают многие современники. Русское правительство в ответ на концентрацию наполеоновских войск в Польше стало стягивать воинские части к западной границе России.

«Все у нас поставили на военную ногу. Весь полковой и офицерский багаж приказано было оставить. Никто не имел права на экипаж, число вьючных лошадей не должно было превышать указанного числа. Каждый кавалерийский офицер по высочайшему приказу обязан был прикупить еще вторую лошадь, для чего государь приказал выдать всем офицерам в виде подарка по 500 рублей, и тотчас же один из полковых офицеров был командирован для покупки лошадей…»{34}

Так Иоганн фон Дрейлинг пишет о строгих требованиях новой, походной жизни. Она служила приготовлением к жизни кавалеристов на войне и тоже подвергалась регламентации. Офицеры и солдаты в походах должны были обходиться малым и не роптать на тяготы и лишения. Потому полковой обоз в эту эпоху был сравнительно небольшим.

Согласно штатам 1802 года, его состав определялся следующим образом{35}:

1. По одной повозке на каждый эскадрон для больных и усталых нижних чинов, в нее запрягали четыре лошади. Изготовление этой повозки стоило казне 150 рублей, срок ее службы устанавливался в восемь лет[9].

2. По одной повозке (фуре) на каждый эскадрон для сухарей, хлеба и других съестных припасов (стоила 100 рублей), в нее запрягали четыре лошади.

3. Два патронных ящика (по 50 рублей), в каждый запрягали три лошади.

4. Две повозки для аптеки (назывались аптечными ящиками и стоили по 50 рублей), в каждую запрягали четыре лошади.

5. Две повозки для конской аптеки (по 40 рублей), в каждую запрягали две лошади.

6. Одна повозка для полковой церкви (стоила 60 рублей), в нее запрягали четыре лошади.

7. Одна повозка для полковой канцелярии и казны (стоила 40 рублей), в нее запрягали две лошади.

8. Две повозки (по 50 рублей) для инструмента: столярного, слесарного, кузнечного и прочего, в каждую запрягали трех лошадей.

9. По два полуфурка (по 55 рублей) на каждый эскадрон для перевозки запасной обуви, одежды и амуниции нижних чинов, в каждый запрягали две лошади.

Все армейские повозки и фуры имели железные оси и четыре колеса. Эти транспортные средства делали из дерева и обивали по углам и соединениям железными полосками. Фуры для перевозки продовольствия, патронов, инструментов были крытыми и открывались сверху (см. рис. на с. 278). Для большей герметичности к ним прибивали матерчатые (парусиновые) или кожаные пологи. Сзади располагалась откидная кормушка, куда помещали фураж для лошадей.

Несколько иной вид имела армейская аптечная фура. Один большой ящик ставили на рессоры, два других ящика поменьше располагали на оси и они были съемными (см. рис. на с. 280). В большом ящике возили лекарства и перевязочный материал, в съемных — хирургические инструменты. В один набор для военного хирурга входило 10 инструментов и все они помещались в специальной кожаной сумке.

Армейские повозки и фуры красили масляной краской в темно-зеленый цвет и белой краской наносили на их бока маркировку: название полка, номер эскадрона, назначение (боеприпасы, продовольствие, войсковое имущество).

Кроме повозок и фур, каждый эскадрон имел одну вьючную лошадь для перевозки котлов солдатской артели.

К полковому обозу причислялись также вьючные лошади, повозки и экипажи офицеров. По Уставу корнеты, поручики и штабс-ротмистры имели право только на вьючную лошадь, потому их имущество и багаж должны были быть очень небольшими и компактно уложенными.

«Каждый обер-офицер должен был иметь три лошади, — пишет Ф. Булгарин. — На одной он ехал сам при полку, другую («заводную»), оседланную и под форменной попоной вел его денщик, сидя на вьючной лошади. Вьюки были форменные: две кожаные круглые большие баклаги по обеим сторонам седла вместо кобур, за седлом был большой кожаный чемодан и парусиновые саквы… На «заводную» лошадь, под форменную попону, можно было положить ковер и кожаную подушку, теплый халат и другие тому подобные вещи…»{36}

В этом перечне предметов мало что изменилось за долгие годы, и во второй половине XIX века В. В. Крестовский, служивший с 1868 по 1876 год обер-офицером в 14-м Ямбургском уланском полку, перечисляет то же самое имущество:

«…Офицерские сборы невелики: походная складная кровать с кожаной подушкой, чемодан с бельем и платьем, ковер как неизменное и даже необходимое украшение офицерского бродячего быта да еще походный погребец; ну, да пожалуй, ружье да собака — вот и все хозяйство! Но в этом хозяйстве, знаете ли вы, что достопримечательнее всего? Это именно погребец… Представьте вы себе маленький сундучок, менее аршина в длину (то есть меньше 71 см. — А.Б.), около трех четвертей в ширину, обитый оленьей шкурой, окованный жестью, с непременно звонким внутренним замком, — а между тем в этом скромном вместилище чего-чего только не заключается! Туг и кругленький походный самоварчик на четыре стакана, миниатюрные экземпляры которых помещаются рядом, тут и медная кастрюлька, крышка которой в случае надобности может заменить собою и сковороду… Тут и мисочка для похлебки, и четыре тарелки: две мелкие, две глубокие; тут и чайница, и сахарница, и солонка, и перечница, и чернильница с песочницей, и два больших штофа со щегольскими пробками — «аплике», и все это накрывается подносом, прилаженным к крышке, в которую вправлено еще и небольшое зеркальце. Но все это богатство составляет только верхний этаж офицерского погребца: приподнимите за ушки вкладное вместилище всей этой роскоши — под ним окажется этаж нижний, где имеются отлично прилаженные помещения для пары ножей и вилок, двух столовых и четырех чайных ложек, для салфетки и полотенца, для карандаша с пером и ножиком перочинным, для гребешка и бритвы и даже… для сапожных щеток!..»{37}