Осип Черный - Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте

• Название: Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте
• Автор: Осип Черный
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1982

Герой повести «Немецкая трагедия» Карл Либкнехт — выдающийся деятель немецкого и международного коммунистического движения — дан на фоне острых политических событий. Книга рассказывает о юности Либкнехта, о его подпольной работе, о деятельности по формированию групп спартаковцев. Она — и о том, как в ходе исторических событий меняются роли политических деятелей.

---

В мрачной камере с высоким окном, до которого нельзя было дотянуться, Либкнехт не чувствовал себя одиноким: камера была населена союзниками, единомышленниками — и врагами, с которыми он сражался. Как человек сильно возбужденный не чувствует иной раз мороза на улице, так Либкнехт в эти первые дни заточения не замечал тюремной обстановки.

На первом свидании с женой он выглядел и возбужденным, и вместе с тем изможденным.

— Милая, дорогая, близкая! Как ты? Как дети? — начал он горячо и тут же с жаром, сжигавшим его, заговорил о том, чего ждет от нее.

Он повторил, что на каждый удар противников ответит своим удесятеренным.

— Вот это в суд берлинской комендатуры, это туда же, а вот третье обращение. Только, пожалуйста, не перепутай, все должно брошюроваться в строжайшем порядке.

— Карл, что ты затеял?!

— Кампанию, которая прозвучит, как удар колокола! Они думают, что, именуя меня в своих бумагах солдатом рабочего батальона, подчинили себе?! Нет, я буду разить их насмерть.

Боже, подумала Соня, если это так, как он говорит, если это не эпизод в его жизни, не очередное мелкое столкновение, а смертельная схватка, как же он сможет один на один пойти против судебной системы?! Ведь они раздавят его!

Свидание было коротким, и Карл напоследок сказал!

— Все будет хорошо, уверяю тебя. Надо сохранить хладнокровие, и мы победим.

На тюремном дворе стояли закрытые «черные вороны» и расхаживала стража; под ее охраной прогуливались арестованные. Соня шла, совершенно раздавленная тем, что увидела. Страшная мысль сверлила ее: машина пруссачества, империализма добралась до ее мужа, только чудо может спасти его.

Но детям надо сказать что-то такое, что поддержало бы в них надежду на скорое возвращение отца.

Гельми, склонный все воспринимать драматически, готов был к худшему. Сумрачно выслушав ее рассказ, он не отозвался ни словом. Соня попробовала смягчить, как могла, ситуацию.

— Ну к чему ты это говоришь? — сказал Гельми. — Его все равно засудят.

— А я думаю, выпустят.

— Нет, заберут в крепость.

— Зачем так говорить! — сказала почти умоляюще Соня. — Ведь делу это не поможет!

— Надо всегда видеть правду, — упрямо ответил Гельми.

И, не чувствуя себя в силах противостоять ему, она отступила.

XXVIII

В заявлениях, адресованных суду берлинской королевской комендатуры, Либкнехт, обвиняемый в государственной измене, писал:

«Государственная измена была всегда привилегией правящих классов… Подлинные государственные изменники сидят… в конторах металлургических заводов… в больших банках, в усадьбах юнкеров-аграриев… Подлинные государственные изменники в Германии — это… члены германского правительства, бонапартисты с нечистой социальной совестью… Государственные изменники — это те люди, которые… превращают Европу в груду развалив и пустыню и окутывают ее атмосферой лжи и лицемерия».

Достаточно было заглянуть в любое его заявление, чтобы стало ясно: свою энергию Либкнехт направил на изобличение тех, кто стоит у власти. Меньше всего он занимался самозащитой.

«Предлагаю отменить приказ о взятии меня под стражу», — писал он. Или: «Обвинительный акт, предъявленный мне, представляет собою сборник исторических преданий и ходячих формул». И дальше изобличал самую подготовку войны и связанное с этим лицемерие властей.

«Описание майской демонстрации в донесении полиция достойно Фуше и Штибера, — указал в другом заявлении Либкнехт. — В демонстрации участвовало… по точным данным рейхстага, человек двести, большей частью женщины и подростки… И с этими двумя сотнями… сильный наряд полиции, вместе с военными патрулями, не может справиться в течение двух-трех часов! Возникает необходимость на несколько часов оцепить площадь. Демонстранты разделились на три процессии… Итого, на каждую процессию по шестьдесят человек».

Словом, над теми, в чьих руках оказалась его судьба он издевался.

«Мне, разумеется, совершенно не хотелось, чтобы полицейские кулаки помешали моему дальнейшему участию в демонстрации».

«Почему обвинение умалчивает о том, что после моего ареста два «патриота», очевидно из учеников фон Ягова, дубасили меня палками по голове, причем один с довольным видом приговаривал: «Давно пора было его сцапать!»»

«Еще раз требую, чтобы обвинение было последовавательным и придерживалось хотя бы тех пунктов, какие само предъявило».

Тем временем в городах Германии происходили волнения. Верный себе, Либкнехт касается и этого:

«Об идиллическом настроении немецкого народа свидетельствуют мюнхенские беспорядки 17 июня, серьезность которых полиции хотелось бы опровергнуть на свой излюбленный манер».

«Беспорядки в Мюнхене, как и во многих других городах, возникли из-за недостатка продуктов, жесточайшей нужды и голода, доводящих до отчаяния даже такой терпеливый народ, как немцы… Даже в рейхстаге, послушнейшем изо всех парламентов, недовольство проявляется очень резко. Но обвинение ничего об этом не знает. Зато знают в кварталах, населенных беднотой, у смертного одра сотен тысяч детей… знают и припомнят тем, кто сейчас ничего не хочет знать».

Так вел себя Либкнехт с того дня, когда был схвачен на Потсдамской площади, и вплоть до дня, когда предстал перед судом.

XXIX

Член военного суда Машке, назначенный обвинителем в первой инстанции, отказался поддержать версию измены отечеству, выдвинутую против Либкнехта. Тогда Машке заменили другим, и все пошло гладко. Председатель суда утвердил состав коллегии для слушания дела солдата рабочего батальона Карла Либкнехта.

В небольшом зале народу набилось пропасть, атмосфера была с первых минут накаленная. Не успели прочесть обвинительное заключение, как новый обвинитель обратился к суду с ходатайством о закрытом разборе дела.

— Так и ждал этого бегства от гласности! — саркастически произнес Либкнехт.

Председатель строго остановил его: обвиняемый вправе приводить доводы лишь по существу.

— Но и само предложение об отмене гласности вы намерены разбирать в закрытом порядке?! Предел трусости! Вот так правосудие!

— Прекратите свои выпады, — потребовал председатель.

Публике предложили покинуть зал — чтобы господин Керренсон обосновал свое требование о закрытом характере заседания.

Обвинитель Керренсон сослался на пример рейхстага: одиннадцатого мая там обсуждали вопрос о лишении Либкнехта депутатской неприкосновенности тоже в закрытом порядке.

— Этот самый жалкий изо всех парламентов вы позволили себе назвать «народным представительством»?! — возмутился Либкнехт. — Да он еще более жалок, чем русская Дума! Хорошо представительство!

— Подобные оскорбления я не желаю больше терпеть в суде, — заявил председатель майор Ретер.

— Но имею же я право высказываться! Мне приходится отвечать на тягчайшие политические обвинения, согласитесь!

— Что вам угодно сказать по существу предложения обвинителя? — бесстрастно спросил майор Ретер.

— Бегство от публичности можно было предвидеть. Правительство, на котором лежит вина за разбойничью войну, имеет все основания прятаться. Мне же скрывать нечего. Политика солидарности рабочих всех стран требует публичности. Я требую ее во имя международного социализма!

Суд удалился. На время публику снова впустили в вал. С величайшим нетерпением все ожидали, что порешат.

Затем председатель объявил: публичность во время судоговорения отменяется.

— С такой серьезной победой можно поздравить самого Бетман-Гольвега, — язвительно произнес Либкнехт. — Видно, она должна заменить ему победы в других областях.

Находившийся в публике Теодор Либкнехт обратился к суду с просьбой разрешить присутствие при разборе дела жене обвиняемого и личному и политическому его другу Розе Люксембург.

Майор Ретер спросил, кто еще ходатайствует о разрешении остаться. Ходатайство заявили почти все. Последовал короткий, вполголоса обмен мнениями. Майор Ретер объявил после этого, что остаться могут лишь то, кто должен присутствовать по обязанности своей службы.

— Я все же не понял, — переспросил Теодор Либкнехт. — Жене и мне, брату, остаться разрешено?

— Нет, — сказал Ретер, — решение распространяется на всех, чье присутствие не связано с их должностью.

Громко протестуя, люди двинулись к выходу.

— Посмейтесь как следует над этой комедией! — послал им вдогонку Либкнехт.

В зале осталось всего несколько человек, они пересели на передние скамьи. Председатель спросил, желает ли обвиняемый высказаться по существу того, что ему предъявлено.

— Я изложил все письменно и передаю заявление суду.

— Ну что же, тогда приступим к чтению брошюры солдата рабочего батальона Либкнехта «Идите на майский праздник», листовки, распространявшейся им, а также откликов иностранной печати на демонстрацию и на брошюру.