Николай Богданов - Когда я был вожатым

• Название: Когда я был вожатым
• Автор: Николай Богданов
• Жанр: Советская классическая проза

Николай Владимирович Богданов - один из старейших советских писателей. Он автор многих книг для детей и взрослых, получивших горячие признания читателей. Эта книга «Когда я был вожатым» - почти забытая повесть о первых пионерах, решивших пожить на каникулах в «диком» лагере. Это, пожалуй, самая непосредственная и наименее идеологизированная из всех книг, написанных о пионерском движении. Она рассказывает о том, как весело жили и трудились ребята в самодеятельном пионерском лагере на полном самообслуживании, приучаясь к труду под руководством своего вожатого, о первых романтических годах пионерского движения.

---

В восторге от лагеря были молодые тетки Кати-беленькой, белошвейки. Забыв, что они тетки, девушки вприпрыжку носились по лужайке, купались, собирали букеты полевых цветов и так заразительно визжали, что заглушали все голоса. А к вечеру у них покраснели обожженные солнцем руки и плечи, поднялась температура, разболелись головы, и нам пришлось их уложить в тень и лечить, намазав покрасневшую кожу сметаной.

Слабенькие были эти городские создания, тоненькие, с какими-то прозрачными телами, словно сделанными из стеарина.

Придирчивей других была мамаша Риты, вагоновожатая. Ей казалось, что Рита ее похудела. Она меня допрашивала: почему все ребята поцарапанные?

Но и она смягчилась, когда вечером все родители уселись у костра и стали петь песни. Голос у нее оказался сильней всех. В паре с мамашей Кости Котова они перепели столько старинных песен, что даже охрипли.

Все шло отлично, не подвел нас даже Васька. Он явился к нам нарядный, как на праздник, охотно поедал всевозможные угощения, но по-прежнему смущал ребят своим странным восприятием жизни.

— Родителев-то у вас сколько, а? — завистливо говорил Васька. — У которых и по двое… еще и дома остались…

Богато!

— Чего же тут богатого, обыкновенно.

— А у меня вот совсем нет ни одного родителя. Обыкновенно? Не, опять неравенство. Вы передо мной богачи, а еще кулаков браните.

— Ну, как же ты не понимаешь, Вася, кулаки<p>— это эксплуататоры, а мы…

— Ну да, у них всего больше, чем у других. А у вас вот родителев больше, чем у меня… Выходит, я бедняк, а вы<p>— кулаки!

У ребят слезы выступили от обиды, что он так нелепо переиначивает их слова и они не могут его переубедить.

— Ну ладно уж, — снисходительно говорил Васька, — так оно было и так будет… Так уж на свете заведено. От бога… Вот помрем, на том свете будем все равны!

Ушел он ублаженный, с карманами, набитыми до отказа конфетами, печеньем и прочей снедью.

…Когда ребята отправились спать, родители долго еще не расходились от костра. То разговаривали о будущем своих детей, то пели песни. У костра, над рекой, почему-то всем поется.

И вот интересно: не мне пришлось их уговаривать оставить детей еще на недельку<p>— они уговаривали меня подольше пожить с пионерами в лагере. И доказывали, что именно так и нужно: в шалашах, на природе, чтобы закалялись. Чтобы всё могли сделать сами: и жилье построить, и костер развести, и еды добыть.

— Такие ребята нигде не пропадут!

— Действительно, будут пионеры!

— Ценить будут кусок хлеба!

На этом сходились все. И если кто говорил, что дети похудели, а не поправились, тут же раздавался хор голосов:

— А что же им, жиры, что ли, нагонять?

— Пионеры не курортники.

— Здоровье не в толщине!

«Доктор паровозов» был счастлив, что его Ваня вместе с Костей сумели добыть для лагеря сметаны починкой и пайкой кастрюль, чайников и всякой посуды.

— Тут важно, — говорил он, — что они не для себя, а для всех старались. В этом смысл-то!

Особое восхищение у всех пап и мам вызвала история Мая-приемыша. Всем было приятно, что их дети добрые, отзывчивые. Если в будущем все будут такими, тогда никому никакое горе, никакая беда не страшны.

Адвокат даже статью хотел написать в газету и пообещал нам помочь юридически в оформлении имени и фамилии Мая Пионерского.

Родители всячески старались вселить в меня веру в то, что лагерь наш может существовать вот так, «на подножном корму». Обещались приехать в совхоз на воскресник, чтобы помочь. Договорились в следующий раз все принесенные гостинцы, чтобы поддержать коллективизм, сложить в общий котел. Адвокат потихоньку предложил мне одолжить денег на парное молоко. Он выиграл какой-то процесс, и у него есть «деньги удачи».

Словом, для родителей посещение лагеря обошлось благополучно, они уезжали довольные. Для детей же их пребывание даром не прошло: большинство заболело расстройством желудков. Непомерное потребление домашних сладостей вывело из строя даже стойкого к ним Игорька.

Родители ушли к последним трамваям. А мне так и ке удалось заснуть в эту ночь. И виной тому Катенькины тетки. Они к вечеру пришли в себя после солнечных ожогов и теплового удара, выспались и не захотели уезжать. Они желали пожить с нами нашей жизнью, испытать наши радости. У них не было детства, и они так завидовали Кате-беленькой, что я готов был принять их в пионерский отряд.

Худосочные, небольшие ростом, эти фабричные девчонки походили на подростков и вызывали во мне жалость.

На рассвете мне пришлось их провожать к первому трамваю.

Вернувшись, я как залег спать, так и проспал до полдня, не услышав ни утренней побудки, ни шума и гама оставшихся без вожатого ребят.

Как Рая тонула

Все понемногу наладилось. Я лежал на прибрежной траве, отдыхая от всех тревог и сует, и, наблюдая, любовался купающейся детворой. Резвились в теплой воде Москвы-реки все вместе<p>— мальчишки и девчата. Резвые голыши, одинаковые. Разве мальчишки немного покоренастей, пошире в плечах. Девочки были в том возрасте, когда они еще плоски, худы и тонки, как плотвички. В воде они всегда напоминали мне этих резвых, костлявых рыбешек, и я с удовольствием любовался их быстрыми движениями среди радуг, поднятых брызгами. Не нравилась мне только Рая-толстая. Все девочки были только в трусах, она же<p>— в черного купальном костюме. И когда он блестел, намокнув, казалось, что Рая вся состоит из мячиков разной величины.

Не нравились мне и ее глаза, похожие на две спелые сливы. Глядят без всякого выражения. Никогда не поймешь, о чем она думает, что видит, ничего в них не отражается.

Я досадовал на ее родителей, что ее так раскормили.

Бегать ей трудно, спать жарко, купаться неудобно, играть обременительно, прыгать тяжело. Раечку я не любил за скрытность, но жалел. Она же не виновата, не сама выбирала себе родителей.

Конечно, нужно было взять ее в лагерь не только для коллективного воспитания<p>— пусть хоть немного стрясет лишний жир, это же несчастье.

И я стал думать о том, что вообще все ребята не виноваты в том, у кого какие родители, и что нам надо брать в пионеры не только детей рабочих и служащих, а всех, какие только захотят быть с нами, чтобы перевоспитались, независимо от того, нравятся они нам или не нравятся. Не так, как Вольнова: выбрала лишь тех, кто ей по вкусу, одних детей коммунистов, как изюм из булки… Нет, это неправильный путь.

Отчаянный крик с реки прервал мои рассуждения:

— Тонет! Тонет! Утонула Рая!

Когда я очутился на месте происшествия, все девочки были на берегу и, плача и причитая, показывали пальцами на какое-то место в реке.

Вода была спокойна, и никого не было видно.

Я хотел нырнуть прямо с берега вниз головой, и хорошо, что вовремя удержался. Глубина была не больше метра, внизу под зеленоватыми струями просвечивал плотный песок. Сломал бы я себе шею. Приглядевшись, я увидел, словно в сказке о мертвой царевне, лежащей в хрустальном гробу, утонувшую Раю. Она лежала на песчаном дне, закрыв глаза и раскинув руки, и над ней бежала прозрачная, зеленоватая вода. Это было страшно.

Не понимая, как можно утонуть на мелком месте, я какую-то секунду постоял в нерешительности, но, сообразив, что с глупыми городскими детьми всякое может случиться, скатился с обрыва и в один миг поднял утопленницу со дна.

Бросившиеся за мной ребята помогли втащить ее тяжелое тело на берег. Здесь я вспомнил, как на курсах вожатых нас учили делать искусственное дыхание, и принялся за первую практику.

Закидывал ее круглые руки за голову, сгибал в локтях, надавливал на живот, вызывая подъем и опускание грудной клетки. Была надежда, что не все потеряно.

Действительно, она вдруг открыла глаза, как пробужденная мертвая царевна, и ее оживление приветствовал радостный крик всех пионеров.

Девчата бросились ее обнимать, целовать, смеясь и плача.

Все обошлось благополучно, но у меня весь день болела голова, и я плохо спал эту ночь.

И этим дело не кончилось. Чтобы Рая не утонула, я решил научить ее плавать. Толстуха оказалась на редкость не способна. Сколько я с ней помучился! Она болтала руками и ногами как-то без толку, на одном месте, а при попытке поплыть тут же тонула.

Когда я ее чуть-чуть поддерживал<p>— плыла, стоило мне отнять руку<p>— тут же хватала меня за шею и топила своей тяжестью, так что я наглотался невкусной речной воды.

— Ты же легче воды, твой жир<p>— природный спасательный пояс, ты не можешь тонуть, это ты нарочно! — злился я.

Она молча смотрела на меня своими бессмысленно красивыми, телячьими глазами, отталкивалась и, попав на глубокое место, опять начинала тонуть.

И я снова подтягивал ее на мелкое место, ухватив за ногу или за руку, и упорно обучал плаванию. Ничего не поделаешь<p>— сам бросил лозунг: пионер должен плавать, как рыба, бегать, как волк, лазить, как кошка.