Анатолий Злобин - Дом среди сосен

• Название: Дом среди сосен
• Автор: Анатолий Злобин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В книгу известного советского писателя Анатолия Злобина вошел роман «Самый далекий берег» (1965), посвященный событиям Великой Отечественной войны, повести и рассказы: «Дом среди сосен», «Снегопад», «Билет до Вострякова» и др., а также «Современные сказки» — цикл сатирических новелл.

---

— Я думал, может, они другой дорогой вернулись?

— Ты когда-нибудь видел, как с того света возвращаются? Туда дорог много, а обратно никакой. — Чагода так же внезапно перестал сердиться, лицо его расплылось в улыбке. — Ай судак! Какой судак! Генеральский! Просто генеральский судак.

— Возьмите еще, товарищ капитан, — сказал Кашаров.

— Плесни пару капель.

Шмелев удивленно посмотрел на Чагоду, а тот продолжал улыбаться. Только в глазах спряталась тоска.

— Чудак. Сам же говорил: ночи холодные.

— У меня тебе не будет холодно. — Шмелев налил в кружку из фляги.

— Сейчас печку для вас затопим, товарищ капитан, — сказал старшина Кашаров.

Чагода поднял кружку над столом и засмеялся:

— Чудаки вы, ребята. Честное слово. Хорошие вы ребята, но чудаки. Пью за чудаков.

— Сам ты чудак порядочный, — сказал Шмелев и чокнулся с Чагодой.

Чагода поставил кружку на стол и расстегнул ворот гимнастерки.

— А все-таки плохо, когда человек один, — сказал он. — Человек должен иметь продолжение, тогда жизнь не кончится. А когда человек один, продолжения нет.

— Теперь я знаю, — сказал Шмелев. — Ты не чудак. Ты — философ.

— Подтверждаю: человек должен продолжать себя.

— Вот кончим войну и заведем себе продолжение. Как вернемся домой, ничего не будем делать — только продолжать себя. С утра до вечера только и будем делать продолжение. Ничего больше не будем делать.

— Молодец, комбат. Ты у меня умница. Просто удивительно, какой ты умник. Спасибо за хлеб-соль. — Чагода ловко перекинул ноги через скамейку, по-кошачьи прошелся по избе, а посреди избы вдруг нагнулся, закинул руки за спину и начал стягивать с себя гимнастерку. Оставшись в одной тельняшке, он выпрямился, хитро посмотрел на Шмелева. — Ах, какой умник. Держи-ка. — Чагода перебросил гимнастерку через стол. — Пора.

Шмелев поймал гимнастерку, зажал в руке. Гимнастерка была теплой, ордена негромко звенели, касаясь друг друга, а сам он стал вдруг совершенно трезвым и ругал себя последними словами.

— Беклемишев! — крикнул Чагода.

Из первой комнаты, где ужинали разведчики, появился маленький юркий сержант; в руках у него — старая засаленная телогрейка. Чагода надел телогрейку, перетянул себя ремнем и стал прыгать легко и бесшумно.

— Где «Чайка»? — спросил он, не переставая прыгать.

— Лодка стоит у берега, товарищ капитан, — сказал Беклемишев.

— Отвечай, Сергей, идет ко мне походный костюм? Вот так, комбат. Давай, продолжай. Кому в банку стрелять, а кому на работу. Постреляй тут за меня в банку со своим распрекрасным Обушенко.

— Что ж, пошли. — Шмелев положил гимнастерку на край стола и первым пошел к двери.

Лодка сразу же растворилась в темноте, как только Шмелев изо всех сил оттолкнул ее руками от берега. Но тихий плеск еще доносился оттуда, куда ушла лодка, — то ли весла ударяли по воде, то ли волны плескались о борт. А может, это озеро шумело и глухо играло, провожая в последний путь капитана Чагоду? Шмелеву стало вдруг жутко оставаться на берегу.

— Чагода-а-а! — закричал он.

— Да-а-а, — донеслось из черной темноты, и больше ничего не было слышно.

Далекая зеленая звезда косо поднялась над озером, упала и погасла.

Дорога уходит все дальше и дальше.

Черные танки шли по пятам, мы грудью встречали их, и нас оставалось все меньше на этой смертной дороге. Но мертвые передали нам свою ярость, и мы продолжали стоять. Вечером танки пошли на нас в пятый раз за этот день, а нас осталось только двое: я и наш политрук Гладков, веселый силач Валька Гладков; он нас учил на занятиях — будем бить врага малой кровью на его территории, а мы уже были черт знает где. Валька не выдержал, схватил последнюю гранату и пошел на танк. Граната мимо, а танк по Вальке. Я сидел в ровике, пока все танки не прошли, потом выглянул наружу: Валькин ремень со звездой распластался на песке, а на ремне след гусеницы, пятна крови. А Вальки нет — неужели?.. И тут я увидел Вальку у раздавленной березы. Танк прошел, березка снова стала распрямляться, открывая Вальку. «Валька, Валька!» Он все-таки услышал, открыл глаза и посмотрел на свою ногу — ноги не было. Даже песок не успевал впитывать Валькину кровь, а сам он сделался совсем белый. «Мало крови, может, ничего», — сказал он и затих, но в человеке, оказывается, хранится очень много крови. Вальки уже не было, а кровь еще текла. Я сидел и смотрел на Вальку, пока двигалась его кровь и что-то живое оставалось от него, потом схватил винтовку и побежал через лес в местечко. Танки уже прошли, пусто, тихо. За забором сараи стояли, длинные, без окон, я перемахнул — и туда. Тут навстречу в раскрытые ворота мотоциклист в черном френче, в больших очках; я пустил в него пулю. Мотоцикл вильнул, повалился, черный растянулся на асфальте. Распахнул дверь, вбежал в сарай. Боже мой, на полках аккуратно сложены штаны и гимнастерки, тысячи штанов и гимнастерок, в другом ряду стоят сапоги — тысячи сапог. А мы в то утро выскочили на улицу босиком, в одних кальсонах — и все это лежало на полках в сарае без окон, и черный мотоциклист валялся на асфальте, и колесо еще крутилось. Я поднял канистру, стал плескать бензин на гимнастерки и штаны, побежал в конец сарая, пока бензин не кончился. Чиркнул спичкой, огонь побежал по мокрому, взвился на полки, загудел, жарко опалил лицо. Я схватил два сапога, выскочил на двор — колесо уже не крутилось, а черный продолжал лежать. Забор, улица, ограда, огород, стреляют, я, задыхаясь, лежу в овраге — черный дым столбом стоит над складом. Я отдышался и побежал по полю, оглядываясь на дым, чтобы не потерять направления. Сапоги мои совсем износились, и палец вылез наружу, а те я бросил в овраге, потому что все на свете перемешалось и оба сапога оказались на левую ногу.

ГЛАВА X

— Я не могу воевать в такой обстановке! — кричал Стайкин с порога; он только что вошел в избу и оббивал снег с сапог.

— Чем тебе плохо так воевать? Скоро на лыжах пойдем. — Это сказал Молочков, прибывший с недавним пополнением.

— Ему ванна горячая нужна.

— А холодной не хочешь? Со снежком.

Солдаты смеялись.

Шмелев сидел за столом, как и позавчера, когда уходил Чагода, и смотрел в окно на падающий снег. А на месте Чагоды, положив руки на стол, сидел Войновский. С выражением покорного отчаяния Войновский говорил:

— Товарищ капитан, нельзя же так. Вам надо прилечь. Ложитесь, товарищ капитан. Хотя бы на часок. А я пойду на берег.

Снег за окном падал густо и неторопливо. Он ложился на землю и тут же таял, но падал свежий снег — белые пятна возникали на земле: снег оставался на пнях, под стеной сарая, на куче хвороста, на камнях у маяка, а Шмелев сидел и смотрел, как падает снег. Достал пачку, увидел, что там осталась одна папироса, сунул пачку в карман.

— Один часок, товарищ капитан, я прошу вас. Я скажу Джабарову, чтобы он постелил.

Солдаты в первой комнате продолжали разговор.

— Я не могу воевать в такой обстановке. Я требую, чтобы мне создали условия.

— А какие тебе нужны условия? — снова спросил Молочков.

— Ему в медсанбат захотелось, к сестричкам.

— Отставить разговоры, — Стайкин просунул голову в дверь, посмотрел на Шмелева, а потом отошел и встал боком, так, чтобы видеть через дверь капитана.

Солдаты приготовились слушать.

— Товарищи солдаты и старшины, — с выражением сказал Стайкин. — Докладываю. Для войны мне нужны следующие условия, самые нормальные и простые. Во-первых... — Стайкин поднял руку и загнул мизинец. — Во-первых, товарищи солдаты и старшины, мне нужен для войны противник, или, по-нашему, фриц, потому что, когда противника нет, я просто воевать не в состоянии. Дайте мне противника. Чтобы у него автомат — у меня автомат. У него танк — и у меня танк. Тогда я могу воевать на равных. Но это еще не все, товарищи солдаты и старшины. — Стайкин загнул безымянный палец, посмотрел через дверь на Шмелева. — Во-вторых, мне нужен для войны командир. Чтобы он распоряжался мной и думал за меня. «В атаку!» — и я в атаку. «Ложки в руки!» — и я работаю ложкой. Очень мне нужен командир, потому что на войне я органически не способен думать.

— А в-третьих? — спросил Войновский. Он встал из-за стола, подошел к двери и стоял, опершись на косяк и слушая Стайкина.

— Разрешите доложить, товарищ лейтенант. В-третьих, мне нужен тыл. Чтобы письма получать оттуда, посылки с вышитыми кисетами и запахом женских рук. Тыл мне нужен, чтобы оттуда шли ко мне боеприпасы, теплые подштанники и американская тушенка. Потом мне нужен тыл, чтобы было куда драпать в случае неприятностей. Если мне есть куда драпать, мне воевать спокойнее. Вот мои три условия, товарищи солдаты и офицеры, и я требую, чтобы мне их создали. В противном случае я пишу рапорт и подаю в отставку. У меня все.